Ленский против!

      - Женя! Евгений! - позвал хриплый голос дяди из дальней комнаты, и впервые Онегину подумалось, что ему следовало быть ближе к больному человеку, ведь можно и не услышать его ослабленного зова.       - Иду, дядя, иду, я слышу, - отозвался Женя, и кутаясь в одеяло, натянул поношенные дядины тапки, которые он временно одолжил у Пал Палыча, а тот вовсе был не против, так как практически не передвигался по дому. Шлёпая в комнату к дядюшке, Евгению подумалось, что скорее всего больному человеку надобно и на воздух выходить. Отчего он раньше никогда об этом не думал? Он посчитал себя удивительно эгоистичным и чёрствым.       - Что такое? Ты звал меня? - спросил Женя, а Пал Палыч махнул ему рукой. Женя приблизился и сел рядом, готовый слушать дядю в полвторого ночи. - Что?       - Жарко, принеси попить, - попросил дядя. А Женя потянулся к бутыли с водой, но старик отмахнулся, возражая, и закашлялся.       - Нет? А что? - рука Жени замерла на полпути к стакану. - Сок? Хорошо. Нет? Не такой? А какой? Томатный? Вот любишь ты его. Сейчас принесу.        Вздыхая, Женя потащился на кухонку, шаркая подошвами тапок о дощатый пол, почти к самому выходу. Сквозь тюль, в открытую нараспашку дверь, тянуло прохладой. Женя поёжился, а ведь ему удивительным образом удалось избежать простуды. Как только он нашёл сок и налил его в стакан, то двинулся обратно. Напоил дядю, поддерживая стакан у губ старика. И тут он услышал его хриплый голос:       - Женя, там в ящике, в столе, деньги, возьмёшь, и документы на дом и землю, - и старик что-то пробормотал и заснул. Вздыхая в очередной раз, Женя покачал головой и оставил стакан с недопитым соком на тумбочке, возвращаясь через пару минут в свою комнату. Он уже как-то привык к дому, к дяде, к жизни здесь.       Женя посмотрел на время на телефоне, который он почти не брал в руки за ненадобностью. Было почти три часа ночи, Женя открыл окно и прислушался к тишине: всё ещё пели соловьи, несмотря на начало июня. Тянуло сыростью и травой. Он достал сигарету и раскурил её, выпуская дым резко и рвано. Поморщился от саднящей ранки на губе - подарок Ленского. Присел на широкий подоконник и выглянул наружу и приметил, что у соседей слабый свет в окне. У Володи. Не спит значит. Женя затянулся снова, опираясь спиной на раму распахнутого окна.       - "Лу-уч солнца золото-ого, вновь скрыла пелена, и-и между нами сно-ова-а, вдру-уг, выросла стена-а"*, - тихо пропел Женя, дурачась, а в конце с губ сорвался смешок. Он прикрыл глаза, вспоминая недавние события. Как промокший и взвинченный он вернулся домой на автобусе, как один прочапал по дороге почти километр до дома дяди, и даже не заметил этого. Конечно, перепачкал джинсы до колен, и пришлось стирать в тазике, самому, руками. Как и кеды. А также принять по настоянию дяди сто грамм "настойки", чтобы не заболеть. Женька редко болел, но сто грамм выпил, для души, без фанатизма. Потом, правда, еще соточку, из-за душевного расстройства. Растопил посильнее печку-голландку, чтобы прогреть дом и продрогшего себя; однако, через час, Женя уже задыхался от жары и потому оставил её на фитиле, выдавать слабое, но приятное тепло.       В телефоне он обнаружил пару пропущенных от Татьяны, очистил историю звонков, отключил телефон и забросил на два дня в кресло в углу комнаты, отринув весь мир. Родителям звонил с дядиного кнопочного телефона. И плевать. Ему нужно было подумать.       Когда он мокрый, как портовая крыса, дошёл в тот день до дома, то его осенило: причина его выходки крылась не в желании повеселиться, а в ревности. Как банально.        "Поздравляю, Онегин, ты умеешь быть банальным. Ничего, это не смертельно, это лечится", - насмехался он над собой и собственной слепотой. Как он мог не понять?! Ревность! Вот причина, "чьёрт побьери"! И к кому? К этой пигалице, к "Лё-Лё"?!       Женя со смешком выпустил из легких сигаретный дым и закашлялся, уже смеясь вовсю. Как же он жалок! Докатился! Ревновать одного сопляка к другой соплячке! Он! Женька Онегин! Обожаемый негодяй в любой компании! Да с каких пор?!       "Может с тех пор, как узнал поближе этого, так называемого, "сопляка"?! - издевательски заметил внутренний голос. Женя хмыкнул и снова затянулся.       Нет, на Володьку он не сердился всерьёз. Володя казался ему забавным, наивным, милым по-своему, эдаким простым деревенским парнем, в конце концов, поэтом. Когда Женя вспомнил, как Володька читал вслух свои стихи, как раздухарился, размахивал руками и встряхивал головой, убирая завитые пряди волос... то не мог не отметить, что это было чертовски мило. Губы растянулись в глупой улыбке и Женя вновь рассмеялся от души, запрокидывая голову назад. Жаль только, что Володи сейчас не было рядом.       -Однако, это перестаёт быть весёлым, - тихо заметил он сам себе, улыбаясь. Вообще, после развода родителей, Женя не часто улыбался и смеялся, пока не приехал сюда и не встретил такого забавного парня, которого ему не хватало. Возможно ли, что Ленского ему не хватало всю его небольшую, но бурную жизнь?        Он что, помимо пресловутой ревности ещё и грустил? Вот же неприятность. Многие бы отдали всё, чтобы поселить в душе Онегина ревность, пусть даже приятельскую.       - А это приятельская? Или?..       Женя снова поперхнулся. Ревность была настоящей, первородной, чистейшей, как слёзы влюблённых девственниц. Она была одна, как есть. Единственная и неповторимая. И никаких коврижек!       - И что же делать? - вот этот вопрос он задавал себе все эти дни. Как ему поступить? Пойти и попросить прощения или оставить, как есть? Всё проходит, и эти эмоции пройдут. Забудется, когда он уедет в конце лета обратно.       - Ай, черт, - пепел от сигареты свалился ему на руку, и Женя, наконец, потушил окурок о блюдечко. - Надо бы с этим заканчивать. Надо бы.        А как же Володя? Может наплевать, возобновить дружбу, и черт с ней с Ольгой... Нет. И всё же Женя никак не мог заглушить эти беспокойные эмоции. Разум мог уговаривать, увещевать и даже предоставить неоспоримые факты, но заставить сердце плясать под свою дудочку он был не в силах. Как не мог голыми руками остановить бурный речной поток.       Окинув взглядом комнату, он заметил на столе помятую бумажку и вспомнил, что это стихи Володи, которые он тайком забрал у него, так и не вернув. Женя соскочил с подоконника и развернул небольшой листочек, пробегая взглядом по строчкам. Прикусил губу, чтобы не рассмеяться, так, как нечто светлое, необъятное и распирающее грудную клетку, охватило всё его существо, выжимая скупые слёзы у чёрствого Онегина.       - "...ты страшно далёк, возлюбленный приятель", - произнёс Женя, часто моргая и запрокидывая голову назад, чтобы не уронить глупых слёз, что норовили ускользнуть из глаз. Затем, потёр нос, бормоча, - вот придурок. Какой же ты придурок..."за тысячу лет, из приснившихся мгновений", дурачок..."твой образ светлый вижу наяву"...       В любом другом случае Онегин бы высмеял автора, безжалостно и жестоко, хлёстко жаля, но только не Володю, только не Ленского. Сжимая в кулаке листочек, Женя раздумывал: что делать? Сердцем он чувствовал, что медлить нельзя, надо действовать. И прямо сейчас, пока не передумал, пока разум не объяснил причин...        Сейчас, пока виден свет... И Женя, скинул с себя одеяло, бросив его на кровать, наспех натянул черную футболку и джинсы, и прыгнул в "таинственный сад далёкой вселенной", как белый кролик в нору. Он старался двигаться тихо, но всё равно, казалось, что слон идёт по хрупкому стеклу, то и дело трещали веточки и камешки под ногами, пока он крадучись пробирался сквозь дядин сад к калитке. Затем вышел на общую улицу и огляделся, но никого не было, лишь кромешная тьма. Все верно спали. Даже собаки и те молчали.       - Онегин, что ты творишь! - прошептал он сам себе, выдыхая медленно воздух из лёгких, чтобы уже, наконец, успокоить тарахтелку в груди.       Ориентиром был всё тот же слабый свет из комнаты Ленского. Женька поёжился, всё таки было зябко, с речки по земле тянуло, как из погреба. Осторожно он прокрался к той части забора, что имела несколько корявых досок, державшихся, практически, на честном слове и на одном гвозде: он их ещё давно приметил. Сквозь них можно было пролезть, но на деле оказалось план исполнить труднее: но доски с треском поддались, и всё же распахнулись, приглашая в темноту палисадника. Чувствуя себя преступником, Женька, всё же, достиг цели и очутился под окном Володи. Он осторожно заглянул внутрь, обнаруживая поэта за творчеством: Ленский сидел за столом при свете свечи и строчил обычной шариковой ручкой новые творения, подпирая другой рукой темноволосую голову, в своём ужасном "леопёрдовом" халате. Женя прыснул, приседая, чтобы не быть обнаруженным раньше времени.       "Ему определённо не хватает гусиного пера для завершённости образа", - едва сдерживая смех, рвущийся наружу, решил Женя. Высовываясь из укрытия так, чтобы его не увидел занятой и, отчего-то, страдающий бессонницей Ленский, Женя снова принялся рассматривать поэта местного разлива. В Ленском - вот так открытие! - было прекрасно всё, не считая его открытой души: и бледное круглое лицо, и курносый нос, который он забавно морщил, и, конечно же синие глаза, цвета предгрозового неба. Его забавные завитушки, то тут, то там, выбивающиеся из тёмных волн локонов, отросших чуть ниже ушей в непонятной причёске, они также вызывали волнующие эмоции и дурацкую улыбку у Онегина.       - Володя, - не выдержал и позвал приятеля Женя, забывая обо всём, что произошло и зачем он здесь. - Ленский!       А затем, с плохо скрываемой радостью, наблюдал, как Володенька вскинул голову и настороженно стал вглядываться в сторону окна, за которым находился Онегин. Видимо, Володенька решил, что ему показалось и он потёр лицо ладонями и так и замер, пока Женя его вновь не позвал, но уже громче, и постучал в окошко для верности. Ленский подскочил и уставился на окошко, а приметив Женю, в пару шагов метнулся к нему и, не задумываясь зачем и для чего, он отодвинул тюль и распахнул деревянные рамы с характерным им скрежетом и жалостливым визгом.       - Женя?! - удивлённо воскликнул и тут же прижал руку ко рту Володька, увидев скалящегося во все тридцать три Онегина. Они обрадованно и молча пялились друг на друга, но потом Володька вспомнил, что чрезвычайно сильно обижен на своего приятеля, и нахмурился, прошептав, - и чего притащился в такую темень?       - Захотел тебя увидеть и вот, пришёл, - насмешливо и в тон ему ответил Женя, рассматривая растерянного Володеньку.       - Ночью?! - зашипел Володька, тараща свои и без того круглые глаза.       - Почему бы и нет?       - Ночью? - уже скептически заметил Володька, глядя на восторженное лицо Онегина, давящего лыбу; на Онегина, что неловко ёжился сейчас под его окошком, неловко пряча руки в карманах. Володька же сложил руки на груди.       - И?       - Что "и"?       - Увидел, что дальше? И вообще, зря пришёл, я всё ещё сержусь на тебя, - эмоционально зашептал Володька, взмахивая рукой, и сразу поправляя халат. Онегин выглядел странно, он словно был где-то далеко и постоянно улыбался, словно умом повредился. - Знаешь что, Онегин, вали-ка ты отсюда, иди и проспись.       - Нет, нам надо поговорить, - завертел головой Женя. - Позволь мне войти.       - Нет! - зашипел Володька, оглядываясь по сторонам, и назад на дверь в комнату. - Вали, тебе говорят! И вообще, я с тобой не разговариваю! Проваливай!       - Если ты меня не впустишь к себе, то я буду... петь! Да, петь, вот тут, прямо под окном, - безумно оскаливаясь заявил Женя чуть громче. Володька испуганно завертел головой.       - Тише, придурок! Ты сейчас всех разбудишь! - продолжал шептать Володька и склонился, чтобы притворить окно, но Онегин вцепился в край подоконника, Володьке пришлось отдирать его, как назойливого кота, чтобы выдворить. - Вали, говорю, Онегин! Да, вали же!       - Нет, Володенька, никуда я не уйду, - пыхтел, упираясь Женя. - И не Онегин, а Женя!       - Онегин! - назло пыхтел в ответ Володька, прилагая все усилия, чтобы не допустить названного ночного гостя внутрь своей обители. - Онегин! Что, не нравится? Сам-то каков! Всю дорогу меня называл: "Ленский то, Ленский сё"!       - Извини, я просто злился, - одну руку Жени Володьке всё же удалось оторвать от подоконника. И теперь, вцепившись в руку надоедливого негодяя, Володька стоял и переваривал информацию.       - Злился?! - потом Вовка спохватился и тише зашептал, - на кого?! На меня? А что я такого сделал?! Извини, но это не я вёл себя, как мудак! Это я должен злиться!       - Володь, извини, ну да, - Женя потянул его руку на себя, заставив склониться в открытое окно, - согласен, я вёл себя, как мудак, но ты сам виноват!       - Я?! Это как же? - фыркнул Вовка, приближаясь к Онегину, потом оглянулся вокруг, прислушиваясь, и с жаром зашептал лицо в лицо, - это ты крутился вокруг Ольги, хихикал с ней, и подкатывал к ней яйца! Обидел Татьяну!       - Подумаешь, какая цаца! Переживёт! Она тут вообще причём?! А ты... ты ударил меня! Меня!       - Сам виноват! А кто полез с поцелуями к Ольге! Не ты?! Вот скажи, зачем?! Мне назло?! Разозлить меня!       - А ты-то тут причём?       - В смысле? Ты же прекрасно знаешь, что она... моя "муза", - смутился Володька, опуская взгляд.        - Ты мне скажи, Володь, ты бы хотел её трахнуть? - спросил напрямую Женька. Володька дёрнулся от него, как от огня, пытаясь вырвать руку, но Онегин держал крепко, елейным голосом уточняя, - так что, Володенька, хотел бы?       - Замолчи! И не смей... не смей так говорить про Олю! - почти прохрипел Володька, теряя голос от возмущения и смущения. Он, в силу юности, конечно хотел бы многого, но часто для разрядки он использовал выдуманные образы. А в последний раз так и вообще... Но это было самым секретным секретом! Особенно для Онегина. Осквернять же образ Ольги он не мог! Это же муза! - Тебе-то какое дело?! Это вовсе не твоё дело! Проваливай! Пусти меня!       - Нет. Нет, Володя, никуда я тебя не отпущу, - яростно прожигая взглядом, отвечал Женька, удерживая глупого Ленского. - После всего, что было, после стихов, что ты мне написал, я тебя не отпущу! Сейчас же впусти меня!       - Нет! Никогда! - и Володька дернулся, что есть сил, они оторвались друг от друга, кубарем разлетевшись в противоположные стороны. Володька чуть не снёс стол, а Онегин улетел куда-то в темноту и с треском ломающихся веток сирени и глухим стуком. Володя с опаской приблизился к раскрытому окну, всматриваясь в темноту. Но кругом была тишина. Тогда он осторожно и тихо позвал, - Онегин! Онегин? Жень?! Ты как там, цел? Блядь!       Он высунулся в окно, рассматривая фигуру Онегина, скрытую тёмными зарослями кустов. Тот молчал, и Володька запереживал, мгновенно себя накручивая:       - Жень! Женя! Ты специально молчишь? - голос дал петуха, Володька кашлянул, и обеспокоенно выругался. Он скинул халат, оставаясь в одной растянутой майке и труселях, и, кряхтя, полез через подоконник в палисадник, разыскивать пропажу. Осторожно шаря в полумраке, он тихо позвал, - Жень, Женя, ты тут?        Его ухватили за руку, и утянули за собой, он и возмутиться не успел, как его прижали и прикрыли рот, шепча на ухо насмешливо:       - Тише, Володь. Весь посёлок перебудишь! Переживаешь, значит, за меня? Искать пошёл моё бездыханное искалеченное тело? - Женя явно веселился, Володька отстранился, по крайней мере, сделал безрезультатно попытку, но его лишь сильнее обхватили руками, - да постой же! Что ты задёргался! "Всё, попалась, птичка, стой! Не уйдёшь из сети!"       - Почему я чувствую себя по-идиотски, - сам себя спросил Вовка вслух, он повернулся лицом к Онегину, - серьёзно, Жень, зачем ты устроил весь этот концерт?       - Хотел тебя увидеть, я же сказал, - фыркнул Женя, и положил подбородок на плечо Вовки.       - Да нет, я про Ольгу и...       - А-а, - с меньшим энтузиазмом ответил Женя, потом помолчал. Они стояли и слушали ночную тишину, пока Женька не заговорил, трагично вздыхая, - это не так просто, Володя, милый мой приятель.       - Нет, ты всё же скажи, - прошептал Володька, замечая светлую полосу предстоящего восхода солнца. Женя вздохнул снова:       - Я и сам много думал: зачем? И понял только сегодня, - он хмыкнул насмешливо, - я ревную. Истина, действительно, была рядом.       - Так...тебе нравится Ольга? - спросил едва слышно, и отчего-то это расстроило его, и грудную клетку сдавило. К сожалению, он не мог запретить Жене любить Ольгу, если она ему нравилась. Ревновал ли Вовка Олю? Нет. Это открылось ему сейчас. Женя стоял позади, всё ещё удерживая подбородок на плече Володи, и молчал. Может задумался. Интересно, об Ольге?       - Нет.       - Ясно, - автоматом ответил Володька, но потом до него дошло, он обернулся, вынуждая Онегина убрать подбородок с плеча и посмотреть в лицо, - в смысле, что? Не Ольгу? Татьяну?       - Нет, - и Женя, отрицая также и этот вариант, покачал головой с крайне печальной физией. Володька скептически приподнял бровь. - А ты, Володь, не знаешь?       - Да к черту шуточки, - нахмурился Вовка, - я не понимаю, а кого тогда?        - Мне казалось, что это очевидно, но раз так... Знаешь, Володенька, иногда я сочувствую твоим родителям, - Женя с убитым видом, артистично покачал головой. Вспыхнувший возмущением Вовка дёрнулся из его захвата, но безрезультативно, - успокойся, Ленский. Как с тобой не просто! Я ревную тебя, дурачелло.       - А меня-то зачем? - ещё больше удивился Володька, у него аж брови доползли до середины лба, веселя Онегина.       - Затем, что только я могу быть твоим "возлюбленным приятелем", - тут Женька легонько толкнул "тормозного приятеля", и, с усталым видом, присел на садовую скамейку. И саркастично съязвил, - И ты говоришь это после всего, что между нами было?       -"...между нами", что? - Володька присел рядом, почёсывая шею, и посматривая на странного Онегина.       - А стихи?       - А, ну да...       - А поцелуй?       - Так это серьёзно? Просто, я подумал, что ты шутишь, - Володька понял, что всё ужасно усложнилось и он не знает, как ему быть. Он вздохнул и почесал лоб.       - Да ты не парься, Володь, - вдруг натянуто весело произнёс Онегин, и хлопнул его по плечу, - я и правда шучу, не обращай внимания. Ладно, светает уже... пойду я.       И действительно, стало светать, и Володька заметил, что Онегин надел футболку шиворот навыворот, и хотел сказать об этом, но тут его осенило: Онегин очень торопился, сюда, к Володьке, проник в сад, ночью...просто, чтобы обозвать всё шуткой.       - Врёшь ты всё, - ляпнул резко Володька, быстрее, чем успел придумать достойный ответ. Но он продолжил, так как не мог иначе, - про шутку врёшь, про всё. Значит... выходит, что ты меня ревнуешь? К Ольге. Но зачем? Ольга - это же муза.       - А я кто? - с горечью спросил Женя, не поднимая головы, и пялясь куда-то вниз, ковыряя ветхим дядиным тапком влажную траву. Он поёжился, озябнув.       Почти рассвело, солнце окрасило небо красными, желтыми, розовыми красками, предупреждая, что вот вот выкатится на небосвод. Вовка прищурился.       - Тебе пора возвращаться в дом, скоро родители проснутся, - произнёс он, рассматривая высокую сгорбленную фигуру Онегина. Тот приподнял голову и стал выискивать подсказки на лице Володи.       - А я, кто, Володь? - повторил он, глядя внимательно и требовательно, ожидая ответа от Ленского.       - Разве я тебе уже не ответил?       - Когда? - и Женя было решил, что пропустил самое важное. Володя ответил просто и ясно:       - Я уже ответил тебе. В стихах.        Затем он направился к окну, ловко подтянулся и залез внутрь, спрыгивая внутрь комнаты. Он обернулся, к молчаливому приятелю, погруженному в раздумья:       - Я зайду к тебе сегодня, - на что Онегин согласно кивнул и развернулся, следуя в свою комнату проторенной дорожкой.       Как только он оказался в комнате дядиного дома, такой смурной, далёкой от идеального порядка и чистоты, но такой милой сердцу и натуре Онегина. Внешне он мог выглядеть столичным щёголем, и, в то же время, Онегин полностью расслаблялся на своей территории, зачастую игнорируя уборку и находя беспорядок довольно милым и своим, родным. Вот как Володеньку, поэтому только этот поэт и мог войти в логова зверя - Евгения Онегина.       Сейчас всё его существо занимал один вопрос: что дальше? Да, он пошёл на поводу у сомнительных эмоций и поддался их провокации, решив рассматривать это, как новый опыт, как поблажку своему Эго. И, в принципе, не жалел об этом. После встречи с Володей стало легче, но ещё более запутанно.       И самое главное, что беспокоило Женю: что будет с Володькой, когда Женя уедет? Их отношения становились всё более близкими, они прирастали друг к другу. Эти мысли не давали покоя Жене до самого утра, пока коров не погнали мимо забора и распахнутого окна. Тогда он сполз с подоконника, на котором проторчал остаток ночи, и, наконец, увалился в койку, рухнув на неё обессиленно.