Игра в догонялки
20 марта 2024 г. в 16:11
Рамси примеряет на себя роль лорда Болтона. Подражает отцу тоном голоса, имитирует его хлесткие жесты. Зеркало упрямо показывает деревенщину, а не аристократа. Годы были несправедливы к мальчику: выточили из детской внешности каменные скулы, кривой рот и хмурый лоб, раздражающие отца. И все же он пытается день за днем. Бесконечная гонка за тем, чтобы соответствовать.
Погано, что лорд Русе считает своим настоящим сыном почившего Домерика. Наследник был глуп и слаб, неожиданно обременен высокими, как сам замок Арренов, принципами. Рамси ведь лучше во всех отношениях: он чутко различает ложь, умеет читать между строк, манипулировать настроением. В конце концов, он умеет принимать верные решения.
Из зеркала глядят морозные глаза — глаза Болтонов. Такие же были и у Домерика. Рамси помнит его добрым: в детстве он угощал брата сластями, давал деньги, искренне интересовался его жизнью. В редкие встречи они бегали друг с другом наперегонки по полям. Домерик всегда позволял младшему брату выигрывать. Пока был жив. Рамси скопировал его движения и лордский говор, искоренил из речи растянутые гласные. Иногда Рамси вспоминает брата с горечью.
Свечи глухо трещат, роняют восковые слезы на тяжелый стол. Подвывают собаки во дворе, провожают заметно похолодавший день. Рамси тяжело опускается на кровать, вновь и вновь перечитывает смятый пергамент с отцовской подписью. В такие дни, слишком горькие, для смеха и веселья — Рамси остается с собой один на один. И думает до одурения, лежит, глядя в темный потолок, слушает спящий замок. Вспоминает.
Пальцы проходятся по камешку в ухе. Мочка еще болит, почти так же, как и собственные неудачи. Даже Вонючка сегодня не интересует милорда. Слишком глубокое старковское жало сидит в глубине синих глаз. Раздражает. Давно надо было убить поганую тварь, да и забыть. Раствориться в том, что отец называет «подобающим».
Рука проходит по тяжелой груди, останавливается у рыхлого живота. Жилистый Русе, поджарый Домерик смотрят на него из темноты с укоризной. Быстрый взгляд в зеркало: он может выбиться из сил, плеваться кровью, выблевать легкие, но никогда по настоящему не догонит брата. Даже у чертовой твари раньше перекатывались бугры мышц под кожей. Надо было ободрать его сразу и посмотреть, как он выглядит без лишнего.
Собаки воют до сих пор, раздражают слух. Рамси раздраженно поднимается: в пекло, он сам сдерет с сучек шкуру. Все равно сон к нему сегодня не придет. Шум и возня за закрытыми ставнями заставляют насторожиться. Быстро накинуть пояс на голое тело, закрепить за спиной любимый кинжал. Поймать первого попавшегося парнишку из дозорных, тут же выпрямившегося под хмурым взглядом.
— Что происходит?
— Наемники, милорд, — парень кивнул на чье-то тело, спрятанное в тени собственной крови. В подземелье кто-то закричал. — Пробрались в замок, убили несколько стражников. Милорд, двоих взяли живьем.
Рамси кивком отпускает дозорного и спокойно спускается по длинной лестнице. Раз уж этой ночью не до сна, можно отвлечься на новых игрушек. В подземелье горят несколько факелов, наемников усадили на влажный каменный пол, разбитые морды так напоминают собственную крестьянскую.
Рамси указывает на мужиков, и несколько фигур выскальзывают из теней, блестят ободранной кое-где кольчугой, быстро и привычно подвешивают чужие тела на кресты. Что-то кажется неправильным в темноте камер. Будто что-то важное перестает напоминать о себе. Теон висит безвольным мешком, кровь стелется по телу — все как обычно. Но… Свежая кровь, покидающая тело рваными толчками. Можно оставить его так и наблюдать, как жизнь покидает синие глаза. Ведь Рамси в самом деле хочет его смерти. Проще простого — кинуть мертвое тело псам и забыть о своем провале навсегда.
— Позови мейстера, — кидает Рамси в темноту, ни к кому конкретно не обращаясь. Вонючка — это не только игрушка, но и собственность. А отец учил присматривать за имуществом. Чистить вовремя сапоги, кормить собак, лечить Вонючку.
Долгий допрос. Кто, откуда, зачем, кто послал? Сначала все сопротивляются, пытаются казаться мужественнее, чем есть. Не для мучителя, а для самих себя. Будто в том, как ты умрешь — предателем или преданным — есть особая разница. Конец всегда один: черви, копающиеся в твоих внутренностях.
Слои мокрой кожи сходят быстро, еще быстрее развязываются языки. Кровь пьянит лучше любого крепкого вина, руки, уверенные в своей правоте, ножи, заточенные для боли. Сладкие крики ласкают слух, заставляют морщиться тех немногих стражников, оставшихся у двери. Мейстер звенит цепями, что-то бормочет. Кажется, Рамси слегка увлекся: двое повисли на веревках, окровавленное мясо их внутренностей блестит в свете факелов. Слишком быстро. Почти как проглотить кусок еды, не почувствовав вкуса.
— Ну? — Рамси скидывает перчатки и брезгливо обтирает залитый кровью голый торс мокрой тряпицей. Эти двое не заслуживали чести оказаться на его теле. Вошкаются стражи, снимая мертвецов с крестов.
— Жить будет, милорд, — мейстер накладывает последние стежки, обильно смачивает рану какой-то жижей. — Раны глубокие, но нанесли их в спешке. Если вы позволите уложить его…
— Пусть висит, — бросает Рамси уже в дверях. Внезапная усталость опустилась на плечи, почти придавила к полу. Остается только завалиться в постель и проспать до утра.
Рамси обходит кругом крест с очнувшимся Вонючкой. Мертвенно бледное лицо опущено в пол, он даже не следит за спокойными шагами. Не вздрагивает, когда Рамси подходит вплотную, проглаживает швы пальцами. Отвратительные лишние шрамы. Рамси бы не оставил такого неровного среза на этом теле.
— Это были наемники от твоего отца, — Рамси следит за реакцией, пытается уловить хотя бы какую-то эмоцию. Пустота. Поддеть сильнее, уколоть в глубину сердца. — Может, он решил, что ты недостоин жизни? Насколько сильно собственный отец может разочароваться в тебе? Учитывая все твои поступки, наверняка, очень сильно.
— У меня нет отца. Никого нет, — Рамси едва не вздрагивает от этого лишенного жизни шелеста вместо голоса. Он знает, кто были эти люди, он знает ответы на все незаданные едкие вопросы.
Теон поднимает воспаленные после болезни глаза с глубокими синяками вокруг. Будто в один момент он отказался чувствовать, разочаровался во всем. Это глаза глубоко старика, который потерял стимул жить и готовится умереть. У Рамси перехватывает дух от этой глубокой обреченности и предельной открытости.
— Никто теперь не причинит тебе боль, — Рамси слышит свой шепот будто издали, закрывает ладонью самый глубокий раздражающий шрам, глядит серьезно и даже торжественно. — Я тебе обещаю. Никто и никогда не посмеет тебя тронуть.
Касается быстрым движением впалой щеки, заставляет смотреть на себя. Блестит в свете огня кровавая капля в мочке уха — оставленный дар его собственного бога. Синее встречается с ледяным, соединяются в странное подобие связи на несколько ударов сердца. Рамси вдруг отчаянно хочется верить в ту благодарность, падающую из воспаленных глаз прямо на атласную грудь. Прожигающую кожу искренность.
Летят на пол веревки, разжимаются тиски. Рамси сам снимает тощее тело с креста, прижимает его к себе. Чувствует, как рвано вздымается впалая грудь от беззвучных рыданий, как разъеденные тугой веревкой запястья сжимаются вокруг. В обтянутые тесной рубахой плечи вцепляются эти дрожащие пальцы, будто в единственную опору.
Так и было. Той темной ночью настоящий Теон умер от ран и потери крови. От убийц, подосланных собственным отцом. Из жалости или стыда, а, может, от милосердия. Остался только Вонючка. Любимая хозяйская игрушка.
— Ты со мной навсегда, — нараспев шепчет Рамси, сильно растягивая звуки. Широкое лицо его расплывается в искренней улыбке, но Вонючка ее не видит. Он почти висит в сильных объятиях. — Ты счастлив, Вонючка?
— Да, — шепчут в ответ тонкие губы. И следующее слово действительно звучит как лучшая похвала: — Хозяин.
Как раньше мог Вонючка противиться его вниманию? Как мог убегать от него? Рамси всегда настигает свою добычу, всегда выигрывает в догонялки. Хозяин пахнет вином и медом — это любимый запах Вонючки. Хозяин такой сильный, что может удержать его — это любимые руки Вонючки. Хозяин такой милосердный — он не дал Вонючке умереть. Хозяин. Любимый хозяин.