Игра в престолы
2 апреля 2024 г. в 16:53
Робб ходит сам не свой. Таким Теон брата видел лишь раз — в самом начале войны. Обремененный слишком тяжелым выбором: смириться или мстить. Жить дальше или погибнуть в пылу сражения. Король не знает куда себя девать. Идти к раненой жене, сидеть подле сына, писать письма матери или раз за разом перечитывать те, что уже валятся со стола в его кабинете.
— Прочти вслух, — глухо просит Робб. Синеют запавшие тени под глазницами, потом блестит слишком бледная кожа — он как осеннее дерево, растерявшее всю красоту перед зимой.
— Леди Санса Ланнистер отправляется на Утес Кастерли вместе с мужем Тирионом Ланнистером. Это ее почерк, Робб, — Теон поднимает глаза от письма. Он видит перед собой не короля, а того самого Робба из их детства. Которому нужна поддержка и дружеское плечо. — Она больше не заложница в Королевской гавани.
— Санса Ланнистер, — плюет Робб, делая ударение на фамилии, складывает руки перед собой почти в молитвенном жесте. Лицо его искажается от презрения. — Они выдали ее замуж насильно, без согласия севера. Без согласия матери. За карлика. За этого урода.
— Бес не самый отвратительный Ланнистер, Робб, — он помнит мудрость карлика. Теон продолжает изучать пергамент. Перед взглядом его встают сестры, совсем юные и невинные. Какими он их запомнил. — Арья Старк отправляется в Орлиное гнездо, чтобы повенчаться с Робертом Арреном. К леди Кейтилин. Это, считай, капитуляция Ланнистеров.
— Интересно, почему? — Робб садится на край стола, крутит в руках резную фигурку льва.
— Они предлагают мир. Джоффри умер еще летом, его мать сгорела от зимней лихорадки, — замелькали в голове все те пласты знаний, которые пропустил Теон будучи Вонючкой. — Старый лев слишком стар для дальнейшей войны, да и он просто десница при короле Томмене.
— Бастард, — морщится Робб, решительно обходит карту и ставит льва на место. — Почувствовал себя королем. Это не мир, это — поводок на наших шеях. Фикция, чтобы ослабить нас. Томмен не примет отделения севера от всех королевств. А дальнейшие военные действия с нашей стороны после этого «жеста» будут рассчитаны как плевок в лицо всем великим домам.
— Разве ты хочешь обменять жизнь своих сестер на титул короля? — тихо спрашивает Теон. Ловит яростный взгляд, замечает сжатые на рукояти меча пальцы. — Арья, как подрастет, станет леди Долины. Санса уже леди Утеса Кастерли. И, как жена единственного наследника, станет хранительницей Запада. Нет нужды продолжать войну. Страна и так истерзана.
Робб долго молчит, смотрит испытующе в глубину глаз, теребит вихры длинной бороды. Наконец, кивает и спокойно опускается в кресло. Вздыхает тяжело под гнетом собственных мыслей:
— Арья никогда не хотела быть леди. А Санса всегда хотела пышную и волшебную свадьбу.
— Помню, — Теон улыбается воспоминаниям — такие разные девчонки. — А я никогда не хотел лишаться пальцев и быть пленником.
Робб тихо смеется, расслабляется в кресле. Он смотрит на Теона, но не видит боли, не видит страха. И никогда не увидит того, что скрыто под легкой улыбкой. Не узнает настоящих мыслей, не разделит с ним остатки его жизни. Последние дни Теона подходят к концу — он будто и не живет вовсе. Тело само просыпается, занимается делами. Но разум витает слишком далеко.
Убиты еще двое — по жизни за каждый день свободы. Один из личной охраны Робба — он всегда дает понять, что закрытые двери для него не преграда. Другой — стражник покоев сестры. Это обещание — он перебьет всех. Прелюдия перед игрой. Он больше не приходит к нему, но напоминает о себе раз за разом.
— Я распускаю знамена, — после долгого молчания заключает Робб. Откидывает железо короны дальше от себя. Лицо его ужесточается — это больше не мальчик Старк, а уверенный лорд. — Отца мне не вернуть, девочки в безопасности. В войне нет никакого смысла — я приму бастарда как своего короля.
— Я поддерживаю любое твое решение, Робб, — склоняет голову Теон, сжимает обрубки пальцев под перчаткой. «Знаю», отвечает тихо Старк, и от этого становится больнее, чем от собственных решений.
— Вот еще, — Робб кидает Теону свернутый пергамент. — Здесь послание с Железных островов. Мелфред Мерлин на вече стал новым лордом-жнецом. Что ожидать от них?
— Мерлины верны, — просто отвечает Теон. Непривычно режет слух чужое имя на морском троне. И в то же время, это означает свободу от обязательств править. Грейджой теперь лишь фамилия, а не отзвуки поступков минувших и грядущих. — Наладить связи через Яру будет легко.
— Яра. Мы так и не нашли убийцу Алисера, — гневно темнеет лицо Робба. Труп с широко раскрытой глоткой. Похожий разрез покоится на животе Теона от милордовой нежности. — Не нашли того, кто ударил Яру. Она не помнит, кто напал на нее.
— Робб, — начинает Теон. И замолкает. Старк может попытаться, но не сможет спасти его от неминуемого. Осенние глаза смотрят доверительно, приглашают продолжить. Но все это не имеет смысла — Рамси явно дает это понять. Жизнь Робба и сестры важнее его собственной. Он не может подвергать их опасности. — Я хочу отправиться на Стену.
Старк выглядит почти ошеломленным, но спокойно встает из-за стола. Приближается, сжимает плечо Теона. Пальцы его повторяют лиловые отметины от ладоней Рамси.
— Я больше не принадлежу великим домам и Вестеросу. Не хочу принадлежать, — Теон тяжело сглатывает, подбирает подходящие слова. Он не хочет сделать больно ни Роббу, ни Яре. Ни, конечно, Родрику. — Хочу провести остаток дней там, где мне место.
— Твое место в нашем доме, — упрямо возражает Робб, трясет рыжиной волос.
— Это твой дом. Твоей семьи. Я здесь лишний.
Везде лишний. Кроме одного места — у ног хозяина. Возможно, так будет лучше для самого Теона. Сдаться своей природе, остаться с Рамси навсегда. Он с детства пытается жить там, где ему не место. На Стене он тоже не обретет дома или братьев. Все еще надрывно болят раны севера. Лорды плюют вслед его шагам, оглушает их осуждающий шепот. Он старался за этот год поверить в свою значимость. Но правда остается правдой, в какую бы личину ее ни облачали. Мир без Рамси отворачивается от него. Место Теона и Вонючки не в великих чертогах, не за столом с родными людьми. Его место у ног хозяина.
Он собирается с мыслями дольше необходимого, прощается с остатками своей человечности. Храбрость и мужество — лишь ложь, воспетая бардами в балладах о чужих подвигах. В песнях храбрецы принимают смерть лицом к лицу, героически подставляются под удары меча. Это — миф. Ни один менестрель не опишет, как гадят под себя мертвые люди. Как взрослые мужи трусливо молят о пощаде. Как от мужества гибнут тысячами женщины и дети. Чувствует ли Теон себя храбрым, входя в покои того, кто эту храбрость вырывал из него с кусками мяса?
Рамси крепко спит, как могут спать одни лишь прирожденные убийцы. Те, кого не терзают призраки собственных решений. Длинные волосы чернью разметались по подушке, подрагивают угольные ресницы. Он будто вновь дает ему выбор, последствия которых шрамами горят на теле. Уйти, рассказать все Роббу, подтвердить его опасения насчет лорда Дредфорта. Или принять свою судьбу и природу. Закрыть собой тех, кого Теон любит.
— Рамси, — зовет он, принимая решение и все последствия этого выбора. Темницы Дредфорта и вечное подчинение.
Милорд дергается, поднимается на локтях, еще сонный. Рамси протирает глаза в темноте, замечает его. Широкое лицо озаряется почти детским восторгом, открываются клыки в улыбке. И Теону вдруг хочется улыбнуться так же, почувствовать это счастье. Чувство, давно забытое, растворенное в морских волнах. Он имеет в себе силы взглянуть правде в глаза: он прогнал Рамси, потому что точно знал, что он рассвирепеет. Останется. Сам подтолкнет к этому решению. Возьмет на себя всю ответственность, чтобы Теон и дальше мог врать сам себе.
— Хватит убийств, — Теон подходит ближе. Слегка дрожат руки, пока он раскрывает шнуровку куртки, откидывает рубаху в сторону. Молочная кожа блестит в свете луны синевой. Только ярко горят выжженные буквы на груди. Он хочет, чтобы Рамси видел его.
Морозные глаза жадно наблюдают за каждым шагом. Милорд ловит каждое слово, присваивает его. Вид ослепительно белой кожи с красным навсегда попадает в его личную копилку воспоминаний. Трехпалая рука опускается на шрамы, выводит каждую букву раз за разом, очерчивает контуры их единства. Вонючка не носит перчаток или слоев одежды — ему не от кого прятаться возле Рамси. Возле него он впервые оказывается собой, пусть и в извращенной манере. Шрамы, оставленные его руками, будут болеть всю жизнь.
— Я заберу тебя в Дредфорт, — Рамси тянет Теона на себя, заставляет сесть возле. Прочесывает пальцами волосы, сдавливает синяки на послушных плечах. Ловит взгляд.
— Ты вновь сделаешь из меня Вонючку, — тихо произносит Теон, едва шевелится от приблизившихся ледяных глаз. Слишком близко к лицу.
— Нет, — Рамси бодает его лоб, замирает так. Фиксирует накрепко руки Теона своими. В голосе его столько неприкрытого обещания, что хочется верить, но он слишком хорошо знает Болтона. — Будешь жить в высокой башне, спать на мягкой перине. Любое твое желание я исполню.
Глаза Рамси горят, руки цепляются сильнее, будто боятся отпустить от себя. За этот год он слишком многое понял про свою больную натуру. Пока скорбел, изливая боль на чужие тела. Ничто не может заменить того чувства правильности, которое он ощущает возле Вонючки. Чувство целостности — будто они единое существо, разделенное чьим-то болезненным ударом. Две половины — красивая и уродливая, грубая и нежная. Они должны быть вместе — только так они оба чувствуют завершенность. Они сошлись идеально: как меч и сделанные под него ножны.
Глупо бежать от этого, злиться на себя за слабость. Рамси сотворил свой собственный алтарь подношений грязному богу — алая слезинка граната в ухе. Ему он посвящал каждого убитого и замученного, каждые свои решения и действия. Общался с ним в забытьи вина. Когда вспоминал, что он мертв, шел и разбивал чью-нибудь голову. Оказалось, что Рамси почти молится на него. Он жив — и алтарь теперь в нем самом. Милорд окружит его лучшей одеждой и едой. Завоюет любой замок, который он захочет, убьет любого по его просьбе. Одарит тем, чему искренне учится — заботе.
Чувство это столь странно. Оно ставит в зависимость и придает силы одновременно. Этот год он почти все время пропадал на охоте в компании вина и постоянных опасностей. Надеялся умереть от лихой стрелы или волчьих зубов. Но смерть его не желала. А в очередной рассвет он поднялся за мейстером к супруге. С опухшей рожей и заплывшими глазами. Измученная Элис распласталась на постели в собственной крови. Младенца, всего в алых ошметках, громко кричащего, уложили ему на руки. Рамси долго изучал его маленькое сморщенное лицо с отвращением, ор оглушал чувствительные после вина уши. Рамси едва сдержался, чтобы не выкинуть ребенка в окно, а тот вдруг заткнулся и открыл глаза. Светло-холодные, зеркальные. Маленькие пальцы потянулись вперед и коснулись щетины на щеке. Это было странно и пугающе — чувствовать к кому-то былую привязанность. И очень страшно вновь это оущущение потерять.
В почти безумном порыве он едва не назвал наследника Вонючкой. Отговорил мейстер. У проклятого старикашки слишком много слов о наследии и роде — будто Русе говорит чужим ртом. Маленький Домерик сопит в своей колыбели у нянек. Песнями служанки стараются оградить новорожденного от сути Дредфорта. Пока Рамси купается в чужой крови и страхе. Входит в растерзанную родами плоть жены грубыми долгими толчками, ловит губами ее крики. До синяков и рыданий сжимает набухшие молочные груди длинными пальцами. Кажется, Элис тогда потеряла сознание от боли, а Рамси еще долго одаривал бесчувственную жену одному ему понятной нежностью.