Отданная лику мрака

В силу своего наказания, утреню Оделия пропустила. По привычке проснувшись с первой зарей, она едва сумела разлепить глаза, для молитвы душевных сил не нашлось. А маленькая комнатка в подземелье пустовала — Форрест бесследно исчез. Вначале Оделия с облегчением выдохнула, списывая все увиденное и услышанное на бред, вызванный усталостью и чтением, она не могла не признать правоту призрака, историй об ужасных деяниях богов. Однако выкинуть из головы обрывки его слов было труднее. Навязчивое предчувствие, будто предзнаменование неминуемой беды, нависало над ней черной тучей с той поры. Монахини, выпустившие ее из подземелья после завтрака, на который ее нарочно не пустили, словно знали, что утром она не молилась, как положено. Иногда Оделию посещали греховные мысли о том, что им нравилось наблюдать за болью, голодом и изнеможденными мучениями молодых девушек. Послушница знала, что такие помыслы не потребны, они вовсе не делают ее тем человеком, которым она должна была стать — а именно монахиней, которая также должна будет в будущем пресекать непослушание, наставлять молодые умы на пусть истинный. Однако довольный вид старших сестер монастыря, когда они провели ее к месту, где исполнялась самая грязная работа, навевал лишь одно — их немыслимое садистское удовольствие. Солнечный свет, пробивающийся сквозь темные серые сгустки облаков, обнял ее лицо и послушница сумела на одну лишнюю секунду ощутить себя во власти свободы. Жаль, ее слишком быстро окликнули. В садике с посадкам и пительной растительности, которые они проходили мимо, Оделия заметила невдалеке статую женщины с ангельскими крыльями, она была надежно укрыта соснами и мрачной пеленой темного леса. Мраморный терновый венец увенчивал ее понуренную голову, а печальное выражение наталкивало на мысль, что она была изгнана с небес — являлась падшей. Рассмотреть ее повнимательнее послушнице не удалось, монахини не разрешали молодым девушкам ни минуты провести без приносящего пользу дела, а чтобы выходить во двор монастыря требовалось особая причина. За поворотом в узкой комнатке с гниющими деревянными стенами пахло едва ощутимым человеческим потом, доносился он от корзин с горами тряпок и одежек. Мешки же с золой впитывали часть малоприятного запаха, но Оделия не обращала на него внимания — знала, что вскоре он приестся. В углу ее приветливо встречала маленькая скрипучая табуретка, а пустая бадья, заместь этого, насмехалась. — Помни, сестра Оделия, самая грязная работа — самая чистая работа для твоей души. — с этими словами престарелые монахини удалились, одарив ее снисходительными улыбками. Послушница молчаливо склонила голову, сжав кулаки так, что собственные ногти впивались ей в сухую кожу ладоней. Ее ожидал долгий, изнурительный день. Но так было надо, верно? Она ведь сама навлекла на себя гнев богов, сама виновата в случившемся вечером и должна пожать плоды от этого с благодарностью, что ей все еще дают шанс очиститься. Для стирки сперва требовалось натаскать из колодца воды, чем Оделия и занялась. После десятого бочонка воды, размером с неширокий пенек, которые она носила по два на плечах, ее спина неуместно возникла с ноющей болью. — Твои монахини совсем подурели давать тебе в одиночку таскать такие тяжести? — Форрест возник словно из ниоткуда, его призрачное лицо исказилось в презрении. Оделия вздрогнула, поднимая голову и едва не расплескала всю воду, но оставила вопрос без ответа. Заставляя себя волочить ноги, послушница смогла таки донести последние два бочонка до комнаты и вылить воду в бадью. Ее облегченный вздох эхом разнесся по комнате, руки чуть подрагивали после тяжёлого веса. Однако гора предметов одежды подсказывала, что у нее нет времени на минутный отдых, если она хочет закончить до вечерней молитвы и трапезы. — Только не отгораживайся от меня. Я ведь знаю, что ты меня слышишь. — Форрест без усилий присел на край бадьи, каким бы образом ему это не удавалось. На этот раз он не смеялся, лишь беспокойство пронизывало его тихий, чуть свистящий словно сквозняк, голос. — Ты не реален. — Оделия слабо покачала головой, беря в руки грязную щетку и насыпая на нее горстку золы. — Я не хочу ни видеть, тебя ни слышать. Просто оставь меня в покое. Форрест сжал ладони в кулаки и, сокрушаясь, закусил губу. Быть может, он пытался сдержать себя от того, что сделал дальше. Его призрачная рука коснулась ее плеча, и хотя послушница не ощутила ничего, кроме легкого дуновения ветерка, она едва сумела сдержать очередной крик. Несмотря на полное облачение и длинные рукава ее подрясника, что покрывали всю голую кожу, кроме ее рук и лица, девушка ужаснулась. — Прости. — Он тут же отдернул руку и кротко отвел глаза, в которых плескалась грусть. Однако привлечь ее безраздельное внимание ему вполне удалось. — Я могу доказать тебе обратное, но боюсь тебе это не понравиться. Как давно ты не видела свою подругу Ленор? — Форрест, по всей видимости, наконец сообразил, что вопреки всему своему обаянию не может уговорить ее довериться ему без доказательств. Ее обдало ледяным порывом тревоги, невольно даже мурашки пересчитали ее хрупкие позвонки. Оделия встревоженно воззрилась на него. — Всего… неделю назад. Матерь Аэрвина сказала, что она простудилась и лежит в лазарете на попечительстве у других сестер. — В добавок ко всему, послушница испытывала стыд, что не нашла даже минуты помолиться о здоровье своей единственной подруги и попроситься в лазарет, чтобы поухаживать за больной. — Что они только не скажут. — мрачно буркнул призрак, но встрепенулся и обернулся к ней с пристальным взглядом. — Ты хочешь узнать что с ней на самом деле? Оделия чувствовала, что юноша не настроен враждебно, и в тоже время ее пронизывало ледяное опасение от незнания своего будущего. К чему приведет ее согласие? Чем обернется отказ? Вместо ответа, она отрывисто кивнула, волнение стремительно наводняло ее душу. Форрест вздохнул, будто только что не был на грани того, чтобы умолять ее выслушать его. Он соскользнул на пол и попросил Оделию следовать за ним, пока вел ее по темным коридорам монастыря и заводил ее все глубже, и глубже в мрачные владения таинств. Всякое малодушие или сомнения, связанные с тем, что она отвергла свои обязанности в пользу какой-то правды, которая не чем не облегчает ее существование, а может лишь навлечь большую беду, покинули Оделию в момент, когда они спустились в подземелье. Когда они остановились, Форрест зажег факел, передавая его в ее руки и сглотнул. — Только прошу тебя, не кричи. — предупредил он и поддев кончиками пальцев свежеуложенную каменную плиту в стене, рыкнув от прикладываемых усилий. Похоже, в даже при жизни, силой, призрак, был не обделен. Чудовищное осознание подкрадывалось к ней все ближе, но защита ее, пока достаточно светлого, не помутневшегося ума, противодействовала этому. Плита с приглушенным грохотом таки откололась и взору Оделии представилась обросшая корнями ниша. А в ней была замурована никто иная, как ее подруга, послушница монастыря... Ленор.