За время, что они провели в скитаниях и в Королевском дворце в Рисаффи, за пролитой кровью, за гаснувшей и заново возрождавшейся надеждой — за всем, что они пережили, принц Фестер и принцесса — нет, королева — Рохесия стали Стори Зи́лерду как собственные дети. Стори знал их всю свою жизнь, для Фестера был наставником, примером для подражания — Её покойное Величество королева Мадлена, по крайней мере, так утверждала. И принц всегда значил для Стори нечто большее, чем просто наследник престола; как и Рохесия, с которой Фестер был попросту не разлучен. И всё же, смерть разбила их, и Стори не знал, куда себя деть.
Погиб его сын — от сердца словно оторвали кусок.
День сегодня был дождливым, словно сама погода знала, какое горе над ними нависло. Похоронная церемония Фестера была скромной: здесь, на берегу Серебрянки, где соорудили погребальный костёр, присутствовали только король Десат, Рохесия, Алефия — её фрейлина, и сам Стори, разумеется. Тело горело долго; в воздухе пахло гарью и кровью. Десат стоял с непроницаемым выражением лица, но порой на нём проскальзывали ухмылки — каков паршивец… Он только и ждёт, чтобы от всех них избавиться, это всем известно. Десата никогда не устраивал ни брак с Рохесией, ни сделка его отца с Фестером. Последний являлся для него напоминанием об обязательствах — не то, чтобы Десат собирался их выполнять, но не тяготиться присутствием Фестера не мог. Теперь, когда Фестер мёртв, он небось и спляшет от радости.
Стори тяжело нахмурил чёрные брови и отвернулся. Костёр почти догорел — скоро останется лишь прах, который развеют над водами Серебрянки.
Он вспоминал Фестера ещё маленьким мальчиком, который только учился держать меч — фехтование никогда не давалось ему легко. Можно сказать, оно шло с трудом, еле-еле… Фестер не был воином, но был умным парнем. Ему легко давалась история, философия, языки, он быстро схватывал азы политики и стратегии. Спокойный, способный ждать, как бы трудно это ни было, он мог стать… Подающим надежды королём. Фестер был достойным наследником своего отца, но теперь его не стало.
Стори посмотрел на Рохесию. Нос красный, глаза опухшие, взгляд стеклянный — она хорошо держала себя в руках, но в какой-то момент у неё попросту не хватило сил, и она перед всеми обнажила свою боль. Бедное дитя, думал Стори, она осталась совсем одна.
Я должен быть рядом, должен защитить её. Рохесия посмотрела на него, и он горько скривил губы, хмурясь: показывал, что ему ничуть не радостнее от всего случившегося.
— Ну всё, с меня довольно, — неожиданно провозгласил Десат и рычаще выдохнул. — Похороны — это так утомительно. Разве должен король столько стоять? Король никому ничего не должен. Я ухожу.
«Весь этот фарс только для того, чтобы развернуться и уйти, как будто кому-то не плевать на его присутствие?!» — вознегодовал про себя Стори, а потом взглянул на Рохесию. Руки, опущенные вдоль тела, сжались в кулаки, а губы — в тонкую линию. Взгляд горящий, колючий, сверкающий. Стори подумалось, что она могла бы прямо сейчас растерзать Десата голыми руками, если бы так старательно не хранила самообладание.
Похоронная церемония полностью завершилась, лишь когда небо уже порозовело в преддверии захода солнца. Рохесия лично развеяла прах Фестера над Серебрянкой: вошла в воду по колено, не побоявшись вымочить чёрное платье и сандалии, и, держа урну вытянутыми руками, обернулась полукругом. К тому моменту в её глазах больше не осталось слёз, а в сердце — чувств.
— Пойдёмте, — пресно проговорила она, поравнявшись с ним. — Пора возвращаться во дворец.
Некоторое время они шли молча. Петляющая дорога вела вверх, в какой-то момент Стори подал Рохесии руку, чтобы было проще идти; Алефия всё это время безмолвно шагала позади.
— Значит, его унесла оспа? — спросил в какой-то миг Стори.
Прежние рассказы Рохесии были сбивчивы и сумбурны, она говорила о бездарных лекарях, а порой даже заговаривала о том, будто бы Фестера прокляли. Кому и зачем это могло понадобиться, Рохесия не объясняла, но она явно была не в себе — теперь, кажется, успокоилась, смирилась…
— Если верить господину Алькеру — да. Хотя до этого я что-то не замечала, чтобы ему было дурно…
— Оспа такова, что проявляется внезапно. От этого недуга умерли трое моих братьев, я знаю, как он коварен. Не отчаивайтесь, Ваше Величество, держите себя в руках и крепитесь…
— Сомневаюсь, что это возможно, сир. Фестер был нашим маяком надежды, а теперь… — Она судорожно вздохнула. — Я не желаю об этом думать. Потому что знаю, что дальше грядут чёрные, печальные годы. Я проведу всю жизнь в качестве жены Десата, в тени его бесчисленных любовниц, и никогда мне не видать Либекар и своды Белого замка… Как по-вашему, я смогу крепиться, когда меня ждёт такое унижение и такая печаль?
— Как по мне, Ваше Величество неплохо справлялись до сегодняшнего дня. Вы успели завоевать любовь народа, поладили с Вайдерротом… Вы — королева, и этого у Вас не отнять.
— Боюсь, мой муж горит желанием от меня избавиться. Скажу вам честно, сир Стори: я готова бежать. Без оглядки бежать. Но только вот… Мне некуда пойти. Никому, кроме вас, до меня нет дела. Никто не защитит меня, и нигде я не найду себе пристанище. Мой брат мог вернуть нас домой, но теперь его нет. С ним умерло и наследие Пелагора.
— Отчего же? Наследие Пелагора — в тех, в ком течёт кровь Тедерика Славного. И Вы, смею напомнить, от крови и семени его.
Рохесия недоверчиво сверкнула глазами.
— Но я не мужчина.
— Но Вы — женщина достаточно умная и сильная для того, чтобы тягаться с мужчиной.
— Попробуйте убедить в этом других, сир. Уверена, они вдоволь над вами посмеются.
— Напрасно Вы так, Ваше Величество, — продолжал гнуть свою линию Стори. — Мир знает немало примеров женщин, которым удавалось царствовать и разжигать огонь в сердцах людей. Скажем, тенкарри Игнис, которая властвовала Устридаром при трёх своих сыновьях… Или королева Ли́я Фрейтас из Урвальда. Она возглавила войско, которое уступало по численности войску короля Ди́триха, и разбила его в пух и прах на Лысом лугу. Дома её встречали как воительницу, как победительницу. Люди восславляли её, Ваше Величество.
— Только у меня нет ни сыновей, ни войска. Я не тенкарри Игнис и не Лия Фрейтас.
— У Вас свой путь. Вы будете Рохесией Эттвуд, и над Вами будет сиять своя звезда.
— Даст Бог, чтобы так оно и было. Однако единственное, чего я хочу сейчас, так это покоя. Мне нужно свыкнуться с тем, что моего брата больше нет. А уж потом — всё остальное.
***
Со дня похорон Фестера не прошло и трёх дней, но Рохесия готовно организовала в своих покоях приём, о котором помышляла ещё со дня своей коронации: необходимо было приблизиться к государственным мужам через их жён. Только теперь зачем ей это? Прежде Рохесия желала привлечь к себе — а значит, и к Фестеру — союзников, но сейчас, когда её брат мёртв, какой от этого прок? Какой вообще смысл от того, что что-то происходит?
Она уже распорядилась о наказании для лекаря Алькера: выслала его на работы в горы до конца его жизни — но какой в этом толк? Местью она приглушила гнев, но боли не уняла. Боль будет жива ещё очень долго…
Теперь она одна. Есть только сир Стори; но вдруг и с ним что-то случится? Владыка не допустит этого, говорила себе Рохесия.
Я и так столько вынесла, сколько ещё это может продолжаться? Есть ли конец этой боли?
Смерть следовала по пятам, и это казалось столь же естественным, сколь необходимость дышать. А сколько всех и всего она потеряла? Отец, матушка, Айхан, дом, невинность, Фестер… Судьба поимела её со всех сторон.
Но сейчас — эмоции прочь. Вот-вот в её покои начнут прибывать жёны государственных мужей, и она должна сохранить лицо. Что бы там ни было, но она — королева Миираби, и теперь ей придётся пробыть в этом месте дольше, чем хотелось бы. А значит, она должна держаться. В её глазах должны видеть не слёзы, а непоколебимую решимость.
Рохесия облачилась в жёлтое платье, что шло вразрез с её траурным настроением, возложила на голову корону — серебряный венец, — что была водружена на неё в Великом темпале. В ушах — серьги-кольца, на пальцах — перстни с драгоценными камнями. Такой и должна быть королева.
Входящие женщины подходили к дивану, на котором расположилась Рохесия, почтительно приветствовали, отдавая поклон, а затем устраивались на подушках, где им и было отведено место. Прибыли неспешно, но много — это радовало Рохесию, равно как и пересуды, которые вели уже пришедшие, пока дожидались начала трапезы.
— Она не так слаба, как некоторым может показаться, — сказал кто-то. Рохесия сделала вид, что не слышит их. — Она юна и так много всего пережила, а всё равно держится. Должна бы горевать по брату, но она отставила свои чувства и взялась за дела королевыы.
— Владыка храни её от несчастий, — отвечала другая.
Рохесия невольно расправила плечи. Теперь она как никогда была уверена в том, что делает. Может, ей уже не быть принцессой Пелагора, но она всё ещё королева Миираби. И видит Бог, она старается изо всех сил.
Скоро поступили все, кому Рохесия отправила приглашение. Можно было начинать.
— Ну что ж, — громко начала она, тем самым привлекая внимание к своим словам, — теперь, когда все в сборе, следует прояснить, для чего был организован этот ужин. Полагаю, всем интересно узнать?
Женщины нескладно заговорили, мол, конечно, разумеется, мы Вас слушаем. Рохесия улыбнулась.
— Хорошо. Дело в том, госпожи мои, что я приняла решение создать благотворительный фонд. Помогать сиротам и нищим, лечить хворых, защищать слабых — вот, для чего он будет нужен. Это дело нелёгкое и, боюсь, мне без вашей помощи не справиться. И я говорю совсем не о деньгах — все расходы я беру на себя. Мне нужны люди, которые будут преданы сему делу и которые смогут помочь мне в управлении делами фонда. Что скажете на моё предложение?
Ответ был единогласным — они принимали его. Но Рохесия не торопилась спешить. На них нельзя наседать. Даже тени ультиматума пасть не должно. Так что она сказала:
— Если кто-то желает отказаться — не молчите. Я не хочу никого принуждать.
Отказаться никто не желал. Сегодня все были на её стороне — это хорошо. Рохесия только что убила двух птиц одним камнем: заставила народ Рисаффи воспылать к ней любовью, а государственных мужей — обратить на неё свой взор.
В конце концов, считаться с ней придётся даже Десату.
— Ваше Величество, — обратилась одна из женщин, — могу я задать Вам вопрос?
— Конечно. Вы все можете задать вопросы, если что-то неясно.
— В чём будут заключаться наши обязанности? И много ли их будет?
— С учётом того, что все из вас приняли моё предложение, обязанностей может быть совсем немного. И вот некоторые из них… — Рохесия, заметно оживившись, начала объяснения.
***
Рохесия сжала в руках дортар — единственное, что осталось от Фестера, — и опустилась на колени на берегу Серебрянки.
Со дня его смерти прошло четыре недели, и хотя Рохесия с каждым днём всё больше приходила в себя, успокаивалась и смирялась, она чувствовала: такой, как прежде, уже не будет. Смерть брата что-то окончательно переломила в ней. Её улыбки, прежде тёплые и лучезарные, стали холодными, ибо же, видит Бог, не было в ней сил быть столь же искренней, столь же живой, как прежде. Сны Рохесии терзали образы Либекара, в который ей больше не суждено вернуться, и с ними же рождалась мысль: нет, нужно что-то делать… Нельзя сидеть, сложа руки. Не будет ей покоя, пока её дом трещит от дасхатского бесчинства.
«У Вас свой путь, — сказал ей сир Стори, — и над вашей головой будет сиять своя звезда».
Рохесия много думала о его словах, и, в конце концов, Стори был прав. Она — единственная наследница Соснового трона, она — последняя надежда Пелагора. Она не тенкарри Игнис и не Лия Фрейтас, но может ведь что-то сделать, да? Её брату Владыка жизнь не сохранил, но Рохесию-то пощадил. Сколько всего она снесла, а всё равно осталась жива. Быть может, это неспроста?
К сегодняшнему дню Рохесия уже не сомневалась в своём долге. Более того, у неё начал рождаться план.
— Фестер, брат мой, — зашептала она, прислонив дортар к губам. — Я не дам нашей мечте умереть. Я верну наш дом, я стану той, кем должен был быть ты, и я сделаю — ради тебя, ради отца и матушки, ради Айхана — всё, что в моих силах. Пока что мой план шаткий и размытый, но это лишь начало. Я буду идти к своей цели, и лишь смерть сможет мне помешать. Я отомщу всем, кто причинил нам боль, и возьму то, что теперь принадлежит мне по праву. Ты только не оставляй меня одну на этом пути.
