На свете полно всяких уродов...

После. Здесь слишком белое… всё. Здесь пахнет хлоркой, человеческой органикой и чем-то болезненно неприятным. Аппарат жизнеобеспечения мерно считает удары чужого сердца. Трубки, провода, на койке не человек — все что осталось от личности, пустая оболочка, если верить врачам. Сплошь бинты на голове и по всему телу… Мумия. Врачи сказали, что шанс выхода из комы мизерный. Но им свойственно ошибаться, кому, как не ему знать об этом? Он задается вопросом — восстановится ли мозговая активность полностью? Задается вопросом, как можно все это пережить и остаться относительно жив… впрочем, не такой важный вопрос сейчас. Пыльца от цветов оседает на белой плитке, ирисы в руках печально благоухающие. Наверное, не стоит… это как шутка или злая насмешка. Лучше б положил к надгробной плите, чем тащил сюда. — Я пришел, как и обещал, — слова, пустой звук, эхом отражается от голых холодных стен. Он больницы с детства не любит. И пришел сюда только потому что совесть замучила. Или… то, что от нее осталось. - Надеюсь... не зря. Ноль реакции, ожидаемо. Только аппарат пищит. Но люди же в коме слышат что-то? А ему бы хотелось быть услышанным. Чтобы этот приторный аромат затопил собою палату, поглощая проклятый запах хлорки, человеческой органики и скорой смерти. Ножки стула царапают холодный кафельный пол палаты, скрип мешается адской какофонией вместе с удушливым писком аппарата. (Если выдернуть трубку, если отключить огромную машину, если…) Так много «если» и всего одно «но». Ирисы, канареечно-желтого цвета, кокетливо склоняют головки бутонов в сторону человека на больничной койке. Выглядит насмешкой, потому что все самое цветное тут — это они. Летний осколок тепла и игристое шампанское ублюдского июля. Он опускается на стул, бережно и осторожно беря в ладонь чужую руку, переплетает пальцы, считая пульс, что ловит подушечками на запястьях. Медленный, тонкий, одно легкое нарушение хрупкой экосистемы и ирисы отправятся на могилу. Как и должны были изначально. Злые мысли скребут подкорку, царапают черепную коробку острыми когтями. Если бы это была не палата, а кладбище, было бы гораздо… гораздо проще. Но это было бы слишком легко, верно? — Я люблю тебя, — устраивая голову на краешки матраса, шепчут обветренные губы. — Надеюсь, что тебе от этого станет легче. /// -… в сейф. Ты все запомнил? — тон Годжо на том конце трубки, в принципе намекает, что одна неуверенная нотка, и он созовет целую делегацию, чтобы та стояла на охране дома и Мегуми в частности. Глухое раздражение мешается с усталостью. На часах десять тридцать два утра и если честно Фушигуро уже смертельно устал от всего. Он не уверен полноценно ли спал прошлой ночью, возможно теперь ему нужно вновь возвращаться на таблетки и посетить психотерапевта, будто ему снова шесть или пятнадцать. Не то, чтобы он помог в прошлые разы, но жить стало гораздо легче и вот он здесь. Снова в участке, мир рассыпается картонным пазлом под пальцами, а мнимая иллюзия спокойной жизни летит со скоростью света под откос. Ему нужна вода. Желательно бутылка на литр с хреном. — Да, — усталости в его голосе немного больше, чем следует. Дневное солнце припекает, облизывает бледные щеки и нос, наверняка чуть позже Мегуми обнаружит, что сгорел (да не внутри, а снаружи). Правда это так, неприятные последствия на фоне глобального кризиса. Он попал в собственный тру крайм подкаст, а стоп слово во всем быстро закручивающем сюжете, ему почему-то сообщить забыли. На лестнице полицейского участка — он чувствует себя песчинкой из стихотворений поэта серебряного века. По ту сторону провода негромкие помехи, звонкий смех Нанако в гостиной центрального дома общины. Фушигуро думает о кроликах на ферме, о том, что был бы не против снова взять одного из них на руки и не отпускать его пока собственное сердце не вернет привычный ритм, а Земля встанет на стабильную орбиту. Так вот… веки болят, сосуды наверняка полопались, Сатору трындит на манер бесперебойного радиовещания. Хочется услышать спокойный голос Гето. Шуршание ткани монашеских одежд и его кошачью поступь. Хочется в общину, посыпать голову пеплом там, трусливо спрятавшись от мира. (Где гарантия, что тонкие щупальца его нового знакомого не дотянуться до него там? Где гарантия, что он не сделает ничего с Цумики? Где гарантия, что не будет подобных фото с Юджи? Или может быть кем-то из школьных знакомых? Где…) — Мегуми? — шипение связи, рассыпается голосом Сатору далеко-далеко. — Пообещай, что не будешь делать глупостей? — Боишься, что я устрою что-то, как в прошлый раз? — едко слетает с языка и он тут же жалеет об этом, представляя печальную бесконечную тишину. — Извини. — Я хочу, чтобы у тебя было меньше проблем, вот и всё. Я знаю, что ты можешь… справиться сам, даже слишком хорошо, — смешно ему, Годжо улыбается, там в своем персональном раю, где растут манго в теплицах и выращивают кроликов на мини-ферме. — Но ты… — Импульсивен, и сын своего отца. Я знаю, что это не комплимент, если что, — он правда чувствует себя разбитым. Пальцы танцуют неизвестный ритм по бетонным ступенькам полицейского участка. Годжо вздыхает, наверняка куда-то заваливается, вытягивая свои слишком длинные ноги и свешивает их с дивана, покачивая туфлей на большом пальце, гоняя рой осиных мыслей в голове. Хуже, чем в прошлый раз не будет. Фушигуро будет аккуратнее и… — Свяжись, если что, с Маки. Последняя инстанция, когда что-то пойдет не так это Наобито. Деду ты нравишься, — вслух рассуждает он. — И если что… — Звать тебя, я знаю, — Наобито, Маки, мог бы сразу предложить попросить защиты у Наои, тот не отказал бы только по причине, что на отца Мегуми у него стояло чересчур сильно. И поебать, что они застряли в инцестном треугольнике. Мегуми просто мимо этой темы. Он закрывает глаза вновь, под веками кровавое месиво, белый кроличий мех, сочная зелень, собственное фото. Образы вспыхивают видео-рядом и затухают в уголке сознания. Годжо прав, главное не наделать глупостей, это пятьдесят процентов успеха, все остальное поможет вывезти полиция. Он постарается не выделяться и не идти на поводу у психа. Он справится. Все будет хорошо. — Береги себя, — ласково, максимум эмпатии и человечности от бога или его суженного это с какой позиции смотреть. Культисты может там и Годжо уже начали за всевышнего считать, ну так, за компанию к Сугуру. — Ага. И ты себя, — июньский ветер ласкает волосы Фушигуро. Мир устаканивается, а план осторожной паутиной начинает складываться в голове. Без. Глупостей. Это просто. Но если что, в сейфе кабинета есть то, что сможет его защитить, хотя бы ненадолго. Он справится, главное не… поддаваться панике. Он не обязан решать все один. Подросток прячет лицо в ладонях, потирая покрасневшие костяшки и вслушиваясь в улий полицейского участка. * «Электронный след обрывается». «Он хорошо шифруется» «Установить обладателя аккаунта и почты не удалось» «Мы планируем установить дежурства у твоего дома, ради безопасности. Да, рядом с палатой твоей сестры тоже будет охрана, не беспокойся о Цумики» «Твой опекун точно не может прие…». «Мы установим наблюдение и бла-бла-бла,.» Его снова начинает подташнивать, но Мегуми смаргивает это отвратительное ощущение, думая о том, что хочет вернуться домой, выгулять собак и по возможности привести мысли в порядок. Он думает, почти отвлеченно о Люси Блэкман и о том, что надо снимать новое видео. Он думает о серых глазах иностранки и о том, что маньяк хочет знать то, чего сам Фушигуро дать ему не может (читай, как не хочет. Стивен Кинг писал, что иногда грань между этими двумя понятиями слишком тонкая). Сукуна треплет его по волосам превращая торчащие в разные стороны пряди окончательно в воронье гнездо. — Пацан? — Пить хочу, — часы мерцают загадочным пятнадцать ноль девять и от этого тянет в сон, неприятно сосет под ложечкой как и от взгляда Сукуны, что клыками цепляет мясо под ребрами. На вкус Мегуми, он хотел бы видеть схожее лицо, но менее жесткие глаза. Коньячное золото и россыпь веснушек на тронутом загаром лице. Он думает о Юджи и что был не против будь тот здесь. — Я принесу и… слушай, никто не настаивает. За домом Годжо все равно будут следить, просто, подумай, что мог бы побыть у нас с сопляком? — Это разве не делает тебя заинтересованным лицом и не должно отстр… — Рёмен раздраженно закатывает глаза на его реплику, будто Мегуми слишком бесячий и его хочется встряхнуть за шкирку. Поверьте. Фушигуро знает этот взгляд. — Мегуми, — это тот редкий случай, когда Сукуна зовет его по имени без насмешки и попыток поддразнить. Простая констатация факта, подними голову, обрати внимания, не делай глупостей. Последнее всплывает слишком часто за сегодняшний день. — Я твой друг. И мелочь тоже. Поебать, что там с заинтересованными лицами. Не хочу в один прекрасный день увидеть тебя на столе у Сёко. Между ними один стол, два слоя одежды и столько всего недосказанного. Сукуна Рёмен, под словом «друг», прячет кое-что еще, и вот кто тут настоящий лгун. Он может вечно насмехаться и ходить по грани, но… Фушигуро знает. Видит. Взгляд, который уходит чуть ниже обнаженной шеи, взгляд, что с утра облизывал голые колени и стопы. Он знает этот голод на дне темного зрачка, как и помнит быстрый пьяный поцелуй на собственный день рожденья. Естественно, вслух об этом никто не говорит. Тяжесть ответственности неприятно давит на низ живота, а разум взывает к логике. Так спокойнее. Быть под присмотром. Быть в доме полицейского. Быть там, где если, что сам Мегуми сможет отбиться. Он кивает слишком осторожно, стараясь не ловить отблеск алого взгляда напротив. Напряженные плечи Рёмена расслабляются, и он выдыхает. — Соберешь вещи и я отвезу тебя к… — Только ненадолго, — язык проходится по кромке зубов. — Может день два. Сейчас каникулы, дежурство круглосуточное, я не смогу торчать у вас вечно, это первое. Годжо вернется к концу июня, а это не так уж и долго, не хочу запускать дом, это второе. Третье… — Ты самоуверенный еблан. Сукуна выбирает язык фактов, в этом чудится несчастливое «ты сын своего отца». Сатору прекратил говорить ему это после того, что случилось в пятнадцать. Мегуми молча кивает, а Сукуна, кажется думает о том, как запереть его в подвале дома. * Он думает о кроликах, собачьей шерсти на штанах, спелом манго и доме. Он думает о приятном аромате свежестиранной футболки и о мощных руках, что сжимают плечи. Он думает о солнце, концентрации лета, что Юджи носит с собой. Распихал по карманам осколки счастья. Тот брат, который светится, — как-то сказал о нем Нанами, забирая из школы. О Сукуне они никогда не говорили. — Чувак, ты… — поток слов, непередаваемое море эпитетов и горы вопросов. Фушигуро тонет во всем этом. Ему нравятся моменты, когда Итадори трындит и заполняет одним собою все. Он сносит радостным щебетанием мысли, обволакивает той самой безопасностью, что Мегуми впервые за день выдыхает, привычно обрушиваясь девятым валом на диван гостинной, пока его мозг счастливо обманывается, что все впорядке. — Все хорошо, — лживое и грязное, но видеть беспокойство на лице напротив невыносимо. Собаки ластятся к чужим рукам, да и сам Фушигуро тоже. На кухне пахнет чем-то жареным и слышно, как негромко переругиваются Ураумэ с Сукуной, как старые супруги или те, кто знаком достаточно давно, чтобы посылать друг друга на хуй с трогательной любовной интонацией. — Просто расскажи, как у вас дела и… Давно она с вами живет? Белое каре, красная диковинная полоса краски узором на затылке. — «Она», — подает голос криминалист, высовываясь в дверной проем. — Не дает умереть этим двоим от голода в страшных муках. — Я умею готовить, — растерянно вставляет свои пять йенн Юджи. — Это скорее про мистера «да знаю я как жарить яичницу», который по итогу спалил половину кухни, — звонкий голос Умэ отражается от деревянных стен. — Это было один раз, — Сукуна проплывает мимо, величественно, будто король, удерживая меж двух пальцев холодную темную бутылочку «Гинесса». Диван проседает под весом еще одного человека, а мир становится не таким уж поганым и поголовно наполненным уродами. Мегуми почти впервые за день расслабленно откидывается на мягкую спинку дивана, плавясь в этом домашнем привычном уюте. Он вполуха слушает о том, что квартиру криминалиста затопило, после чего экстренно пришлось съезжать и искать новое жилье. Временно Сукуна предложил перекантоваться у них и вот, нет ничего более вечного, чем временное. Ураумэ полгода живет в гостевой комнате, периодами то ли порываясь съехать, то ли вернуться к старой съемной хате. Факт остается фактом, она слишком хорошо вписалась в обитель братьев. Итадори приваливается плечом рядом, толкается коленями с Сукуной, их вечный спор, который, по ощущениям, есть у всех братьев, а Рёмен, кажется, от природы не научившейся выражать эмоции экологично уже через десять секунд валит брата на диванные подушки и колени Мегуми в попытке задушить. Шутливо, конечно же. /как будто, он снова в общине и все счастливы/ /как будто ему снова шесть и смутно знакомая фигура отца, дарит ему первого в жизни щенка/ /как будто, нет ничего за пределами этого дома/ Он скользит тенью на кухню, приваливаясь поясницей к гарнитуру, неосознанно задевая затылком чересчур низко, висящую лампу и настенный шкафчик с посудой. Запах запеченного мяса, зелени, специй окутывает плечи и бережно держит лицо в ладонях. В животе неприятно урчит, напоминая, что подобие нормального завтрака у него было в районе восьми утра и то… часть отправилась в раковину. Острый локоть толкает его в бок. — Сэндвич будешь? — это звучит только на половину с вопросительной интонацией, Ураумэ просто впихивает ему в ладони хрустящий теплый батон, меж половинок, которого дымятся тонкие ломтики розового мяса, листовой салат и дольки помидоров. Пахучий соус подтекает белыми разводами с краю. — Спасибо. Сладковатый привкус хлеба, овощи и мягкие полоски дичи (это точно не курица, не свинина и не что-то, что он ел раньше). Кажется, Мегуми закрывает глаза и молчит слишком долго, поглощенный целиком и полностью этим кусочком нормальности без остатка. Сосущее чувство голода наконец отпускает. — Что это? Кабанина? Умэ хмыкает, помешивая в глубокой сковородке сате. — Лось, — гордо чуть вскидывая подбородок, хмыкает она. У нее эта победная ухмылка Сукуны, и Мегуми думает, что с годами, они взяли слишком многое друг от друга. — Ездила на охоту с оболтусами в выходные. Если хочешь, как-нибудь съездим с нами. Простые слова, обыденные предложение. Будто ничего не случилось. Мегуми дожевывает сэндвич и разглядывает сосредоточенный профиль криминалиста. Вопросительные нотки все еще витают в воздухе, но эта женщина будто одним своим присутствием ставит точку там, где остальные сомневаясь спрашивают. * — Уверен, что… — Я не усну один, — Шикигами недовольно ворчит, сворачивая клубком в ногах, а Малыш лижет ладонь, что свешивается с края двуспальной кровати. Юджи слишком широко зевает, расслабленный в растянутой домашней футболке, он лениво листает ютуб в поисках чего-то интересного, что можно поставить на фон. Сонная ласковая сытость, домашний уют. Мегуми почти не думает о том, что увидел утром. Почти. Умэ съехала с темы, когда он спросил про экспертизу, Сукуна сделал вид, что он глух и нем к любым вопросам о деле, стоило перешагнуть порог дома. — Верни назад, там было прикольное расследование про Зодиака, — подушка пахнет гелем для душа Итадори и порошком. Мегуми чувствует себя слишком уставшим от всего за этот день. — Хочешь слушать про маньяков сейчас? — Юджи непосредственность в квадрате, слишком высоко приподнимает брови и выглядит ошарашенной совой в полумраке комнаты. Влажные после душа волосы торчком и незажившая ссадина на губе. Последние сборы по хоккею прошли немного хреново. — Ты первый под нее и уснешь. Безжалостная констатация фактов, а Фушигуро. Фушигуро все равно не сможет спать. Глаза слипаются, а мозг кипит. Он хочет слушать про Зодиака, Тедда Банди и Асахару миллион часов, пока голова не отключится. Он переворачивается на бок, пряча зевок в сгибе чужого плеча. Юджи забавно фыркает. * Между двенадцатью и часом, он слышит осторожную поступь Сукуны, что ныряет в приоткрытую дверь спальни брата и отключает подкаст о робком убийце. Рёмен поправляет одеяло на Юджи, Малыш виляет хвостом, Шикигами порыкивает, стоит полицейскому что-то расстелить и… мягкость покрывала на собственных плечах и бедрах убаюкивает. Осколок света в коридоре затухает, а Сукуна выходит из спальни осторожно переступая ворчащего Шики. Мегуми думает, не стоило. Мегуми знает, забота Сукуны имеет странные формы. Дают — бери, попытаться оспорить получишь пиздюлей. Зелень неоновых цифр часов мигает часом ноль пять, когда все звуки в доме стихают, только стиральная машина работает в ванной. Караулит ли ее Умэ? Фушигуро зевает в кулак выглядывая в окно и молчаливо созерцая полную луну, ворон на линии электропередач и темную фигуру, что стоит на подъездной дорожке. Он моргает раз, два, чуть выше приподнимается на локте, думая, что тьма играет с его головой в шарады. Мегуми моргает. Раз. Два. Видение не проходит. Человеческая фигура стоит немым укором на лужайке дома полицейского. Он видит мерцающий в полумраке огонек сигареты и сутулые плечи. Он видит, что тот стоит слишком долго для обычного пьянчуги или бродяги. Мегуми знает, какого хрена он тут стоит. Тошнота поднимается по горлу скользкими пальцами, пока он как можно осторожнее поднимает экран телефона к углу оконной рамы, делая нечеткий снимок незнакомца в ночи. Что ж. В одном он оказался прав в своих многоликих мыслях. Псих решил начать с преследования.