На свете полно всяких уродов...

До. Шаман складывает руки на груди и прислушивается гулу улья чужих голосов. В кабинете душно, здесь много студентов второго курса, все желают послушать лекцию профайлера из Южной Кореи, который, так уж и быть, согласился приехать в Японию и провести двухчасовой спич для них. Нос чешется, колечко в крыле, все еще немного непривычное, жутко блестящее. Пальцы осторожно поправляют украшение. Чьи-то длинные ноги задевают колени Шамана, на стол прилетает тяжелая спортивная сумка, а мощное тело обрушивается десяти бальным штормом на местечко рядом. — Хоть бы помылся, — кислая констатация факта, от второгодки пахнет талой землей из парка, дезодорантом и совсем чуточку мускусом и потом. Тот вскидывает темные брови, на этот раз специально задевая колени Шамана. — Сказал человек, который гоняет в этой футболке третий день, — длинные рахитные пальцы цепляют край одежды и тянут на себя. — У тебя опять стиралка сломалась? Тонкая ладонь бьет по сбитым костяшкам. — От меня хотя бы не несет — это первое. Второе — со стиральной машиной могу разобраться и без посторонней помощи, — Шаман кладет голову на черную сумку друга и закрывает глаза. Ночная работа дает о себе знать, мышцы затекли, суставы побаливают, а глаза безжалостно печет от недосыпа. Еще и разделка туши. Мясо так тяжело отходило от костей… пришлось повозиться немного дольше. Как и с охотой. Охотничий арбалет деда в помощь. Шаман думает о Курильщике, что на выходных надо заскочить к нему в глушь. Говорят в пригороде Киото опять что-то загорелось. — Разбудишь если будет что-то интересное? — Смотря что для тебя интересно, — второгодка зеркалит жесты и тоже устраивает голову рядом. Теплое дыхание щекочет нос. Мятная жвачка и кофе с сигаретами. Для того, кто так много бегает он поразительно много курит. — Мертвые младенцы, повесившиеся инвалиды и утопленники, — наобум бормочет Шаман, пряча глаза от яркого света аудитории. Рука второгодки путается в коротких прядях, массирует затылок, будто псину гладит. Бесит. Но он лучше, чем остальные. Есть в нем что-то… интересное. Непонятно что, но будто все эти дружеские подколы, толчки ногами и вечные препирательства из-за мелочей несут в себе что-то другое. И иногда, только иногда, Шаману чудится, что нечто на дне чужого зрачка следит. Будто чего-то ждет, но чего не понятно. Как сейчас. Подушечки пальцев второгодки играют с колечком в крыле, осторожно очерчивая теплый металл. Глаза закрыты, и чужой внимательный взгляд пробирает до костей, что тянет спрятаться. Мурашки бегут по коже. Друг хмыкает и отстраняется, убирая ладонь из волос и прекращает мучить несчастный прокол. — Может сходишь со мной на свидание? С продолжением. С меня ужин? Ах. Ну конечно. Шаман со всей имеющейся силы, пинает этого беспардонного хама. — Меня парни не интересуют. Второгодка негромко что-то бурчит себе под нос. Весело и с горькой стеклянной посыпкой, что царапает уши. — Ну можно было и не так сильно, золотце. — Нахуй сходил. — Разве что на твой, — грубая ладонь ложится на округлую коленку Шамана. Плохое предчувствие рушится карточным домиком, потому что они вновь дерутся, как кошка с собакой. Локти, колени, кто-то на передних рядах шипит, а сумка второгодки чуть не падает на голову впереди сидящего. Сон снимает, как рукой. В аудитории гаснет свет, а молодой профайлер выходит к кафедре включая проектор. (Две недели спустя) Шаман буквально задыхается. Выдержка никакая, это еще преподаватели по физкультуре отмечали. Ноги предательски сводит судорогой, оторваться не получится, а звать на помощь… бессмысленно. Страх за собственную шкуру застывает комом в горле, а сердце тревожной пташкой колотится о ребра грудной клетки. Вот-вот выпрыгнет. Пиздец. Как вообще можно было подпустить его… так близко? Как можно было довериться этой обманчивой улыбке и приколам? Как?.. Кроссовок неудачно ступает на скользкую осеннюю грязь и ногу ведет в сторону, а вместе с ней и все тело. Шаман с негромким вскриком валится в овраг, ветки, сухие листья царапают лицо, ноги и кожу рук. Лодыжка болит и при попытке встать, тело вновь крениться на бок, все пронзает тупой нестерпимой болью. Шаман знает, что маневр уползти выглядит жалким, но если в листве нащупать хотя бы палку какую или… За спиной слышны неспешные шаги. — Так медленно, я даже устать не успел, — у него довольная улыбка победителя и приближается он неспешно, наслаждаясь чужим страхом. — Я закричу, — отчаянная, глупая попытка, особенно в ситуации Шамана. — Не… Второгодка оказывается рядом в два шага, разглядывая вывернутую под неестественным углом лодыжку. Он хлопает в ладоши, а потом складывает руки рупором во всю мощь легких крича протяжное, что-то звериное. Так, что до мурашек. Пара тревожных птиц, напуганная чужим ревом, улетают в бездонное серое небо. Шаман тоже мечтает о таком. — Какая неприятность, никто не слышит. Ветки, кстати, можешь не искать. И камни тоже, — он будто хищник наваливается резко и быстро всем телом, прижимая к земле и заламывая руки. Шаман царапается, рычит зверьем, пытается укусить, пока парень со смехом наблюдает и пресекает все попытки к бегству. Внимательные глаза разделывают хрупкую грудину одним лишь взглядом. Второгодка роняет одну единственную фразу. Еле слышно, будто шелест листвы в осеннем лесу. Тяжесть тела, оттопыренный шов джинс и… — Что? — растерянность осыпается прахом, когда до перегруженного и испуганного мозга доходит смысл чужих слов. Подушечки пальцев второгодки привычно очерчивают колечко пирсинга в крыле носа. /// Два года назад. На полу расплывается уродливое алое пятно, мягкий ворс икеевского коврика впитывает сироп чужой крови. Он присаживается на корточки смотря в обезображенное лицо напротив. Он не считал удары, что наносит ножом, он лишь думает, что мог бы не срываться на столько. Ярость так распалила его. Было достаточно выстрела в висок. Пулевое отверстие в белой стене, кусочки розовой ваты мозгов. Кокичи был мертв уже, когда он нанес первый удар. (Он намеренно опустил пистолет ниже, намеренно стрелял из той позиции из которой можно будет предположить, что стрелял кто-то ниже его ростом. Скажем, девушка левша, не выше ста шестидесяти сантиметров ростом.) Он не хотел быть таким, правда. Не хотел быть тем, кто испытывает мрачное удовольствие кроша чужое лицо в месиво из костей, мяса и кожи. Правый глаз мерзко свисает с остатков того, что когда-то было лицом. Палец погружается в то, что осталось от глазницы. Склизкое алое все еще теплое, оседает на пальцах. Он думает об отце, и что, кажется, начинает его понимать и от этого становится еще хуже. Будто он — тоже чудовище. Нож придется выбросить, ведь в его дом наведаются первым делом. Убийства на почве мести, самые распространенные после убийств носящих сексуальный насильственный характер. (Расстроятся ли дома из-за ножа? На вряд ли, их полно… другое дело, что его заподозрят, будут ли искать по адреналиновому следу?) Стоит разлить уксус. Если на место преступления приведут собак, будет намного хуже. Плюс, он не знает насколько наследил. Шерсть собак с одежды, волос, реснички, микрочастицы одежды… об отпечатках он позаботится, и уйдет через черный ход, там точно не засекут камеры с улиц, но… Он тяжело вздыхает и прячет Махорагу в наплечную кобуру под толстовкой. Сенсей был прав. Он склонен действовать опрометчиво… Мегуми смотрит на липкое красное месиво на латексных перчатках, чем дольше он стоит над телом Муты, тем больше вероятность, что что-то пойдет по пизде. Надо экстренно решать что-то с уликами. В голове полный вакуум, а адреналин с мрачной эйфорией уступают место горькому послевкусию осознания. Полынный дым сожалений разъедает горло. Цумики бы не оценила. Но Цумики рядом больше нет. Пальцы набирают привычный номер, и первое что слышит Фушигуро знакомую клоунскую улыбку в голосе опекуна. — Мегуми-тя-я-ян… — Мне нужна помощь, — сухо констатирует подросток, обрывая все попытки начать вести бестолковый диалог. — Кажется, я… сильно ошибся. Он знает об этом, как никто другой. * Ураумэ берет трубку спустя тридцать секунд от звонка, выкуривая с сигаретным дымом раздраженное: — Что? А дальше все закручивается на ускорение икс два. Кадры событий непрерывный поток ужаса и тревоги. Скорая помощь, Рёмен доставленный в больницу без сознания, парко полицейского участка, оцепленное место преступления… Фушигуро это все улавливает краем сознания, вместе с Юджи, что опасно поджимает губы и зачесывая волосы назад становится до безумия похожим на брата суровым взглядом. И Мегуми знает, что это за взгляд. Возможно, маньяку стоит опасаться не того брата, что может носить оружие и имеет полицейский значок. Сердце сжимается, замирает, грозит рухнуть в район желудка. Секунды назад, крупицы времени, Мегуми считал, что сможет переиграть урода предупредив, только кое-кто на три шага вперед, точно знал, как будет действовать Фушигуро и куда надо бить. Кто-то читал его действия наперед и совершенно точно догадывался о всех рычагах давления. Ты в ловушке, врунишка, — насмехается подсознание, электронным голосом по ту сторону трубки. — Будешь играть либо, как я захочу, либо никак, уж прости. Надо было целиться в голову. Надо было не церемониться и застрелить ублюдка. Надо было… Так много «надо» и ни одного «сделано». Мегуми просто жалок. Наоя был прав, когда впервые озвучил эту истину глядя ему в глаза снизу вверх, тогда, два года назад. — Ты жалок. И всего лишь копия Тоджи, суррогат-Фушигуро, — ядом растекается под кожей. Блять. Больничная белизна ослепляет сиянием. Он проебался. Проебался. Проебался, еще тогда на пороге, когда взял сумку в руки, проебался тогда, когда набрал номер Рёмена, проебался по всем статьям с самого, мать его, первого дня. Когда решил что ему нужна помощь законодательных органов. Юджи — большой нелепый ребенок заземляет его, кладя ладонь на шее, привычно согревая шейные позвонки, оглаживает голую кожу, зарываясь пальцами в затылок. Тревожное глупое сердце, вместе с несуразной мешаниной мыслей отпускают неспешно. — Дыши, — его мозолистые пальцы растирают запястья. — Хей? Слышишь меня? Мегуми кивает чисто по инерции, выныривая из моря синего рефлексии. Он поднимает сухие уставшие глаза на друга. Неспешно кивает. Ощущение чужого тепла помогают вернуть здравый рассудок. Хотя бы от части. — Я в порядке, — вообще-то, стоя посреди больничного коридора, что пропитан горечью, болезнью, запахом хлорки, это не он должен говорить. Это он должен успокаивать Юджи, он должен держать все в руках и быть холодной головой, а не размазней. Итадори сгребает его в медвежьи объятья, греет своим чересчур большим сердцем и Фушигуро, неуверенно и осторожно теряется в чужой заботе, ласке. Будто ему снова шесть, а мир совершил кульбит на триста шестьдесят градусов. Теплые ладони оглаживают скулы, а в ярких коньячных глазах плещется нечто потрясающее. Сияющее. Уверенность. Непоколебимая, как швейцарские часы. — С ним все хорошо. И это не твоя вина. — На твоего брата напал, какой-то псих, из-за меня, глупо отрицать это слишком очев… Дверь палаты напротив с шумом открывается, так что стекла звенят, а Ураумэ на пороге гордо вскидывает подбородок, сверкая самым недовольным и убийственным взглядом из всех возможных. — Вы оба!.. — она жестом указывает чтобы они вошли в палату и возможно, что еще одно слово, и маньяку не нужно будет загонять Мегуми в угол, потому что один весьма маленький, но злой криминалист пустит его на удобрение в саду. Ради уточнения, даже не своем. Ноги делают шаги по инерции, а взгляд прикован к фигуре на кровати. Губы Сукуны растянуты в знакомой ухмылке барракуды. Он непривычно бледен, черная вязь татуировок кажется чересчур яркой, на фоне белого стерильного помещения палаты и этой уродской больничной робы. Сердце благодарно пропускает удар и лепечет одно слово. Живой. Живой. Живой. Живой.живойживойживой… Повязка на голове, шов на щеке, кровоподтек на подбородке и перемотанный средний палец правой руки. — Посмотри на них, уже могильный венок заказываете, сопляки? Юджи реагирует быстрее, кидаясь в сторону кровати, будто от этого зависит его жизнь. Шумный, ноющий, яркий и бурлящий эмоциями, как Годжо (поэтому Итадори ему нравится). — Да не сдох я, кто еще будет тебя шпынять, кроме меня? — смех да и только, в рубиновых глазах ни капли злости и страха, он устраивает подбородок на голове младшего брата. — А ты чего тихий такой? Где слезы по мне и от счастья летящие в мою сторону трусы? Фушигуро позволяет смешку, тревожным воробьем сорваться с губ. Господи. Он правда думал, что… — Овации и цветы, после выписки, — он садится рядом, опуская голову на чужие колени, наконец отпуская напряженную струну собственных нервов. Живой. Живой. С Сукуной все (относительно) в порядке. Фушигуро прикрывает болящие от усталости глаза. * — Еще одна шутка, что жизнь бьет у тебя ключом, и проваляешься здесь, до конца расследования, — Умэ поджимает длинные ноги под себя и кажется сейчас еще меньше. — Бьет она меня, только гаечным ключом по голове, — Рёмен лениво пихается с Юджи ногами, потому что вдвоем на одной кровати тесно, не то чтобы Итадори это беспокоило. — За то, у нас теперь есть портрет подозреваемого. Мегуми настораживается, будто гончая, готовый кинуться по следу. — Я накидал художнику приблизительный портрет, того что сумел разглядеть, но ощущение такое, будто на нпс в игре наткнулся, — Сукуна что-то недолго ищет в телефоне, прежде, чем явить им с Юджи портрет незнакомца. Грубые черты лица, крупный нос и глаза, лысый шар головы, ему за тридцать, в лучшем случае. В голове не вспыхивает никаких ассоциаций. Это немногочисленный приятель отца, это ни кто-то из друзей Годжо или Гето. Он понятия не имеет, что это за человек и почему он так ему приглянулся. Он понятия не имеет… кто это черт возьми такой. И это чувство опасно сжимает сердце когтями. — Есть идеи? Может кто-то… — Он снимал нас для газеты, — неожиданно тихо роняет Юджи, смотря на портрет неизвестного. — Недели три или четыре тому назад, фотографировал нашу тренировку и… Он шокировано замолкает на полуслове. Напряжение исходящее от Сукуны можно почти потрогать пальцами. Умэ незаметно выскальзывает из больничной палаты, на ходу с кем-то связываясь. * Электронная сигарета в пальцах печально мигает потухая. Тягучая душная патока лета, растягивает тревогу, раскатывая ее тонким слоем по всем однообразным дням. Мегуми связывается с Сугуру лишь однажды, он не просит о помощи, нет… намекает, задавая вопросы, ну, а вдруг и… он честно не знает чего ждет. Сукуну выписывают чересчур скоро и вот полиция уже бежит по единственной зацепке, следу неизвестного, что засветился на паре камер наблюдения и умудрился так глупо показать свое лицо Рёмену. То ли надеялся, что удар по голове отшибет ему память, то ли… Нехорошее предчувствие протягивает упругие щупальца к его сознанию, осторожно оплетая разум. У него нет плана, у него только жалкие знания и возможная помощь со стороны серой, нелегальной, что может и не принесет никакие плоды. Длинные пальцы потирают переносицу, когда телефон знакомо вибрирует в растянутых карманах штанов. Малыш ведет мокрым влажным носом, облизывая горячим языком ладонь. Мегуми почти физически ощущает от кого пришло это сообщение. Он смотрит пустым взглядом в экран, прежде, чем с тяжелым вздохом, разблокировать экран и прочесть новое сообщение на почте. Новый электронный адрес, на этот раз даже без подписи. Лишь ссылка на закрытый стриминговый канал. Мегуми создавал такие штуки миллионы раз. Кадык нервно дергается вверх-вниз. От: . Надеюсь в этот раз мы обойдемся без глупостей, врунишка? :) P.S: Лучше открывай ссылку с ноута. На нем камера мне нравится больше, чем на твоем телефоне. Издевательский смайлик в конце вызывает лишь отвращение. Фушигуро молча зачесывает волосы назад, тянется к кнопке запуска на ноутбуке. В этот раз… он готов быть жертвенным тельцом. Если иначе нельзя, он сделает все, чтобы защитить всех кто ему близок. Пускай и таким способом. Запись экрана он включает почти на автомате. /// Шорох одежд по длинному коридору дома отдает эхом. В этой части слишком пусто и всего один единственный человек любит зависать (хах, буквально) настолько долго, насколько это возможно. Дверь поддается со второго раза, ручки и петли пора бы смазать, надо попросить об этом кого-нибудь из новеньких. На следующей неделе, здесь как раз к этому времени будет пусто. Широкий светлый спортзал встречает его ароматом пыльцы из приоткрытого окна и переливом музыки ветров. Развешенные полотна для тренировок колышутся, выдавая того, кто раскачивается на них, будто на гамаке с головой. — Как твои дела, брат мой? Молодое кокетливое лицо, выглядывает из-за ткани и парень, что до этого лениво покачивался на полотнах, шустро переступая по ним, будто ребенок по гамакам, бежит навстречу скромному Лидеру собственного культа. Ну что за… нелепость? Убожество? Хотя по правде, он не считает человека перед собой убогим, скорее… со странностями. — Сугуру-доно что-то хочет от меня? — его игривый тон и разведенные на манер Христа руки. Парень смешливо раскачивается, прежде, чем повиснуть вниз головой, звонко смеясь собственной выходке. Гето борется с тем, чтобы закатить глаза. — «Доно» можешь оставить при себе, брат мой, — ласковым лисом произносит он, опускаясь на корточки и ловя взгляд сине-зеленых глаз. Пальцы наматывают голубые пряди на палец. Почти ласково. — Я хочу чтобы ты кое-куда съездил и помог моей семье.