На свете полно всяких уродов...

До — Господин Зенин! — Если Махорага изъята у всех владельцев, то… — Господин Зенин, а это правда… — … почему доступ к оружию есть у Призрака? Господин Зенин. Господин Зенин! ГосподинЗенингосподинзенингосподинзе… Вспышка. Вспышка перед лицом ослепляет, Наойя закрывает руками лицо, пока его протаскивают сквозь море журналистов. Все они — акулы, которым насрать, что Наойе так-то пятнадцать, им всем посрать, что он не владелец бизнеса и оружейной компании Зенин, в частности. Он наследник, пятая вода на киселе в этой очереди из акулят, что мечтают перегрызть друг другу глотки ради того, чтобы оставаться при больших деньгах, если быть точнее. Ценные бумаги он, даст бог, увидит… когда-нибудь никогда, если повезет в этой игре престолов на минималке и очередь дойдет до него. Это в идеальном раскладе, если старшие решат бросить бизнес или поумирают пачками. Наобито грубо хватает его за ворот и втаскивает в отель, куда никак не пустят проворных крикливых журналистов, что голодными чайками выкрикивают их фамилию. Перед глазами красный ковролин, расстелившийся, как реки крови. Перед глазами яркие вспышки и сосредоточить взгляд хоть на чем-то невозможно. Наойя моргает, часто-часто, он не хочет быть здесь, под крылом у старика, он хочет вернуться обратно. Туда под мост, где дешевая лапша грела ладони, где тяжелые руки трепали пергидрольный блонд. Он хочет обратно, сидеть на капоте, болтать о всякой стремной херне и стрелять по банкам рядом с рекой, пока чужое одобрительное: — Давай еще раз. Ласкает слух. Он скучает по Тоджи и тому, как за ним, можно было таскаться хвостиком. Он скучает по кривой улыбке и шраму на чужой губе, что карикатурой уродовал его рот, но от того и делал более привлекательным. На новеньких белых адидас осела пыль и прибрежная грязь. Наобито затаскивает его в лифт, хмурой тучей. От старика вновь пахнет алкоголем, и пить не просыхая он начал с момента скандала с Махорагой, что разрастался в геометрической прогрессии со всеми убийствами от Токийского призрака. Стеклянная кабина лифта неспешно ползет вверх. — Наойя, — угрожающий подтекст грозовой тучи звенит в тоне Наобито. Его стеклянный взгляд неожиданно четко фокусируется на парне и приходит грустное осознание, что ни теплой дрянной лапши из забегаловки, ни посиделок на капоте машины больше не будет. Никогда. Потому что Тоджи не часть семьи, а тайный позор. Потому что Тоджи это… — Махорага. Она все еще у него? — имени не звучит, но и без него все понятно. Наойя рефлекторно качает головой. Наойя прикрывает, как может. Как умеет. Его глупое сердце требует этого, хотя все неправильно. Тяжесть пистолета отдают фантомным воспоминанием в руки. — Отдача будет тяжелая, — шепотом на ухо. — Держи крепче. И внизу живота тогда, разлилось это потрясающее тепло, а щеки обожгло румянцем, будто он снова хлебнул виски из отцовской фляжки. У этой семьи у всех по мужской линии слишком четко видна нить зависимости. (Кроме Тоджи. Его зависимость другая. Его зависимость цвета ковролина внизу отеля. Его зависмость пахнет дерьмом, металлом и чужим страхом.) Пощечина прилетает такой силы, что хочется сжаться в клубок и закрыть голову руками. По лицу, больше обидно не же ли больно, а свою внешность Наойя любит. Нежно и трепетно. Она его фишка. Девки липнут на него из-за этого, а многое сходит с рук. Даже… даже двоюродный брат это отмечает. Привкус крови остается на языке, а зуб покачивается. Уебок. — Если я узнаю, что оружие все еще у него, — холодно чеканит отец выходя из лифта. — Ты первый, кто отправится под суд, как соучастник. Перед глазами деформированные пули. Перед глазами кривая ухмылка Тоджи и его ласковые руки, что треплют по голове. Перед глазами… — Как скажите, отец. Ноги шагают вслед за Наобито. Ничего старикан не докажет. И точно не узнает. Ничего… Гнев клубится в груди, скребет острыми когтями требуя немедленного выхода. У акулы прорезаются зубы. Наойя думает о Май. И о том, что Маки уехала в этот раз достаточно далеко, так что сестрица точно никого не сможет позвать на помощь. Внизу живота теплом разливается сытое довольство. /// Шаман поднимает взгляд от экрана телевизора и почти меланхолично наблюдает за манипуляциями друга. Толстые и розовые, мягкие кишки в чужих руках упругие и свежие. Поросячьего, насыщенного приятного цвета. Дед бы приготовил домашние колбаски. Обычно, он жарил их столько, что хватало на неделю. Но дед был любителем не только почек, кишок и чужих сердец, но и мозгов. Поэтому и помер. Сколько термически не обрабатывай, эта дрянь все равно какую-нибудь болячку да принесет. Горькое рассуждение прерывается чавкающим звуком, с которым часть кишечника отправляется в раковину. — Промывай только аккуратнее, — Шаман приподнимается на руках, опирается на маленький чайный столик, в попытке подняться с подушек. Второгодка оборачивается, смотря этим пронзительным нечитаемым взглядом, прежде, чем рассыпаться в довольной улыбке. Его возбуждает чужая слабость, то, как Шаман неуклюже пытается встать, как подволакивает ногу в гипсе и как иногда, переступая собственную гордость, просит помочь. Помыться в душе, переодется или подняться по ступенькам, потому что лифт опять не работает. — Помочь встать? — упираясь локтями на стол, интересуется он, неотрывно следя, и напрочь игнорируя заданный вопрос. Это раздражает в нем больше всего. — Разберусь. — Так много гонору и все равно по итогу будешь опираться на мои плечи, — он убирает нож и плавной поступью хищника подходит близко-близко, наклоняясь и почти сталкиваясь носами. — Ну же, просто попроси. — Я плюну тебе в рожу, — такая себе угроза. Второгодка мягко опускает окровавленные ладони в перчатках на плечи Шамана, буквально вынуждая откинуться на подушки. На светлой майке расплываются красные следы. В тесной квартирке пахнет, как на скотобойне и если честно, не далеко от правды. Туловище, обезображенное, с отрубленными руками и ногами, лежит на столе, аккуратно выстланном брезентом. Вентиляция работает которые сутки, шумит и наверняка раздражает соседей. Кровь, мясо, желтоватые кости, что торчат из грудины. Их хочется потрогать. Слизать остатки запекшейся крови. У каждого свои маленькие слабости. Дед приучил выпивать свежую кровь, сливал ее в пиалы, осторожно поднося к губам Шамана. Когда-то чересчур давно. Давление на плечи ослабевает, а чужое колено вклинивается между ног. — Еще раз, я могу чем-то тебе помочь? — негромко урчит Второгодка, вновь безбожно залипая на пирсинг в крыле носа Шамана. Мысли о сосисках, кишках и прочем, уходят в бездну, когда холодок в очередной раз бежит по спине. — Да. Принесешь мне крови? Длинные пальцы щелкают Шамана по носу. — Конечно, — эта улыбка на которую все ведутся, аура обаятельного говнюка. — А волшебное слово, золотце? — Сходи на хуй! — беззлобно вырывается изо рта. — Из-за тебя я в таком положении. — Ты в таком положении, потому что просто не умеешь дослушивать до конца. Ну и бегаешь медленно, — он оставляет поцелуй в уголке губ. — Нога сильно болит? Да? Нет? По ночам отекает… но говорить вслух об этом не хочется. Шаман с детства знает, что о слабостях лучше молчать. О боли. О крови. О том, что страшно. — Чешется, — морщит нос Шаман, и это правда только отчасти. О слабостях лучше молчать… Иначе хищник рядом не будет церемониться. И на этот раз убежать точно не выйдет. Второгодка плавно отстраняется. На небольшом экране мелькают кадры с акулятами в утробе матери, что счастливо поедают своих более слабых собратьев. Хищники на экране, сверххищник под боком. Шаман проглатывает желчь, что подступала тревогой к горлу. — Я знаю, как работать с кишками, лучше вот, что подскажи, — мощные руки с легкостью подхватывают мясницкий нож. Второгодка направляется к туше на столе. — Что ты обычно используешь для приготовления рагу? То, которым ты меня уго… В голове что-то неприятно щелкает, но Шаман оставляет дурную догадку при себе. — Грудину. Бедра, они жирные чаще всего. Люблю использовать мясо с ребрышек, — монотонно перечисляет собственный голос. — Но его обязательно нужно замариновать! И взвесить. Ты не соблюдаешь пропорции при готовке, поэтому все что обычно жрешь ты, как подошва на вкус! — Ты отчитываешь меня за то, что я не умею готовить? — насмешливо приподнятые брови. Шаман сдувает короткую прядь с лица и возвращается к акулятам на телеэкране. /// Мегуми глубоко вздыхает смотря на бесконечное вечное, в мигающий огонек камеры. Внешне, все напоминает стрим, только для них двоих. Для него и парня по ту сторону темноты и неизвестности. Фушигуро борется с желанием поднести к губам сигарету, борется с собою, чтобы не выдавать нервную дрожь, что бежит по венам и вибрирует по коже тревогой и страхом. Что сделает ему тип по ту сторону? /ты можешь оборвать все. ты можешь прекратить игры в кошки мышки. ты можешь поднести Махорагу к виску в прямом эфире и спасти всех. нет Мегуми Фушигуро. нет проблем./ — Что тебе нужно? Три точки пляшут свой незамысловатый танец во тьме. Аноним печатает не долго. Покажи комнату. Хочу убедиться, что ты один. — А экскурсию по дому тебе не провести? — язвительность кислит на языке привкусом «Голубого неба», которым на дне рождении его спаивала Нобара. Только голова кружится от напряжения, а не от того, что он нажрался вдрабадан. Аноним издевательски скидывает в чат смайлик. Быстрее. Я не хочу слишком долго затягивать прелюдию. Смешно. Прелюдия с расчлененкой? Прелюдия его убийства? У Мегуми миллиард вопросов и нет ни одного вразумительного ответа. Он поднимает ноутбук, показывает комнату на все триста шестьдесят градусов. Он пожимает плечами, неуютно, возвращает технику на место, садясь обратно в кресло. Выжидая. Я рад, что ты честен со мной в кои-то веки, Мегуми. Но, что насчет моей просьбы? Самой первой. Расскажешь мне о Токийском призраке? — Я ничего не знаю, — фраза срывается с его губ, заученным, набившим оскомину текстом. Он устал это повторять из раза в раз. Он говорит: это скучно. Он говорит: это не стоит внимания. Он говорит: я ничего не знаю. Потому что знать хоть кому-то кроме Сатору, Сугуру и Зенинов не обязательно. Темная триада хранящая секрет, один большой и один на всех. Позор оружейной компании, их самый большой проеб и самый огромный недооцененный член семьи, нагнул всех. А я думал, что мы поняли друг друга, врунишка. Блять. Мегуми потирает переносицу, опасно смотря в камеру долгим, тяжелым взглядом. Он все еще может пойти за Махорагой. Он все еще может эффектно выбить себе мозги на глазах у этого урода. Он все еще… — Это скучное дело. Токийский призрак — наемник, не более. Тот, кто убивал глав высоких компаний по заказу или помогал устроить им побег, изуродовав тело и лицо похожего на какого-то человека до неузнаваемости. Вот и все, — Фушигуро комкает ткань толстовки в руках. — Это все, что есть. И поэтому ты так изуродовал тело бедняги Мехамару? В память о Призраке, полностью скопировав его работу. Даже выстрел из Махораги. Бедняжка Мива до сих пор убивается по своему мертвому бойфренду. Ее мертвый бойфренд сделал то, чего делать нельзя было. Ее мертвый бойфренд заслужил все это. Ее мертвый бойфренд, был сукой и дрянью, каких поискать. — Я не понимаю, о чем ты! — выходит выше и истеричнее, чем планировалось. Мегуми ломает комедия в лучших традициях психопата. Он видел искусственные слезы Гето, он видел, как тот бился в религиозном экстазе, он… Учился казаться взрослее, чем есть на самом деле миллионами дней, пока не вжился в эту шкуру с концами. — Я не понимаю почему… почему я! Бедный маленький врунишка. Ну заплачь. Красиво, на публику, как ревел на похоронах рядом с Мивой. А можешь принести пистолет и выстрелить себе в голову. Только не твою сестру, ни своих близких это не спасет. Мегуми пялится на строчки, что вгоняют нож в спину и режут наживую. Я знаю где ты живешь. Как зовут твоего опекуна. Как выглядят твои друзья, Мегуми. Я не хочу чтобы ты сопротивлялся, я хочу чтоб ты говорил. Честно. Я не буду задавать провокационные вопросы, если ты откроешься мне. Фушигуро смотрит-смотрит-смотрит на сообщение в приватном чате, дыхание предательски перехватывает. — Говорил о чем? — он смотрит в красный огонек камеры. Ему семнадцать, он читает подкаст о тру крайме и… что? Что он может дать темноте по ту сторону экрана. У него есть свои темные секреты. И все эти секреты стоят того, чтобы унести их с собой в могилу. Три точки в чате снова скачут, издевательски медленно. Фушигуро оттягивает ворот толстовки, закусывает губу и старается дышать медленно и глубоко. Медитация, игра на публику, он старается дать психу то, что тот хочет увидеть. Только игра в жертву ему тоже не нравится. Где эта чертова грань? Сукуна советовал ему держаться. И он будет держаться. Это логично, только Рёмен думает, что Мегуми беззащитный ребенок, а не парень со скелетами в шкафу. /что тебе нужно? что тебе нужно? что тебе нужно и почему ты никак не отстанешь? дело же не только в Токийском призраке, да? / Он справится. Он… Хорошо, врунишка. Считай твои слезы меня тронули. Фальшивые и лживые, но тебе они идут к лицу. Не хочешь говорить, тогда поиграм немного в другую игру. Расскажи, как делаешь себе приятно. Я знаю категории порнушки, которые тебе нравятся, но посмотрел бы и послушал на то, как ты дрочешь. Ощущение удара по голове не отпускает. Мегуми сдувает челку и пялится в приватный чат еще секунд тридцать пауза неприлично затягивается. Он… что? Сейчас. Почти ненавязчиво говорят белые буквы на черном фоне. — Начнем с того, что я не люблю, когда на меня смотрят, — отчаянная попытка и жалкая. Он знает, что играть с человеком на том конце провода бесполезно. Ну так ты один. Не разочаровывай меня. Ведь знаешь, что бывает, когда мне скучно. Сними штанишки. Возьми смазку. И поиграй с собой. Я не прошу чего-то сверхъестественного. Думай о том, что чем дольше ты меня развлекаешь, тем меньше вероятность, что сегодня еще кто-то умрет. Шантаж. Будь он умнее, не повелся бы. Будь он умнее, не оказался бы здесь. Будь он умнее, прислушался бы к Сукуне и торчал бы у них с Юджи в доме, а не в одиночку в особняке. Сексуальное насилие, как попытка доминировать. Не факт, что маньяк исполнит свое обещание никого не тронуть. Кадык дергается вверх-вниз. Вверх-вниз. А если… Он тянет ткань толстовки, скидывая защиту и оставаясь в майке в идиотским принтом «Крыльев свободы». — Услуга за услугу, — он не отводит глаз от алого мигающего огонька. — Расскажи, что ты делаешь со своими жертвами? Любой из всех этих психов любит красоваться. Любому из них нужны свободные уши. И каждый желает быть услышанным. И тот кто сидит в темноте, прося его о таком тоже жаждет этого. По рукам, врунишка. * Мальчишеская печень в панировке. Довольно вкусная вещь. Я готовлю сносно, но знаешь, приходится так много тренироваться, чтобы добиться идеального вкуса. Мясо легко превратить в подошву. — Отсюда и печеночный торт? — спортивки он оставляет на краю кровати и подтягивает ноутбук ближе. Признаться самому себе, что он тянет время перед неизбежным — неприятно. Пальцы цепляются за кромку белья. Его готовила моя мать, вот кто точно умел обращаться с печенью и мясом в целом. Пиздец. Не претендую на роль эксперта, но трусы на тебе явно лишние. Не ленись, Фушигуро. Кончишь у меня на глазах и клятвенно обещаю не трогать никого еще недельку другую. А если постараешься даже слишком хорошо, может и на месяц. Как тебе такой расклад? Белье отправляется аккуратно сложенным кусочком ткани к штанам. — Что насчет гарантий? — он смаргивает наваждение, прежде, чем зажмуриться и выдавить лубрикант на ладони. Разогревающий эффект должен, хоть немного помочь. Вся надежда на быструю механическую стимуляцию. В твоем случае, врунишка, только вера в мое честное слово. Очень информативно. Очень блять надежно. Мегуми осторожно распределяет смазку по всей длине мягкого члена, кружит пальцами вокруг чувствительной головки. Он думает о том, что можно притвориться, что он один. Что не читал ранее в чате о том, как готовить мужской пенис в красном вине, и уж точно не предполагает, что его тоже хотят пустить на печеночный торт. Он закрывает глаза сосредотачиваясь на ощущениях рук, что скользят вверх-вниз. Сосредотачиваясь на том, как дрожащие пальцы оттягивают крайнюю плоть и дразнят щелочку уретры. Прикосновения к яичкам, он давит на простату сквозь кожу, закусывая нижнюю губу, когда слышит очередное уведомление в чате. Растяни себя. Будь громче. И открой глаза. /это зайдет дальше, чем ты хочешь. ты будешь делать это так, как я хочу. и ты не спрячешься от меня закрыв глаза./ Выбор без выбора. Мегуми шумно сглатывает и тянется за флакончиком с лубрикантом, чтобы выдавить жидкого геля еще больше на пальцы. Сообщения в чате сыпятся градом. Псих дразнит его и изводит. Алый растекается по щекам и Фушигуро подташнивает от собственного бессилия. Он завелся, механическая стимуляция, дает свои плоды. Выступившая капля предсемени, налитый кровью ствол, что прижимается почти к лобку. Пальцы внутри ощущаются неправильно. Он довольно давно не… удовлетворял себя таким способом. Горячие стеночки кишки, подушечки пальцев неуверенно нащупывают заветную точку из-за которой позвоночник прошибает током, а член дергается, выпуская тягучие капли предэякулята. Возьми виброяйцо. — У меня нет игрушек, — он разводит ноги на кровати и подкладывает под поясницу подушку. Врунишка. Еще попытка, Мегуми Фушигуро. На третьей, мне придется что-нибудь сделать. С твоими друзьями. Опекуном. Дружком полицейским… снова. Собственные губы рассеяно и зло шипят ругательство, пока скользкие от лубриканта пальцы выуживают из тумбы чертово яйцо. Оно небольшое, ярко-алого цвета, купленное в начале позапрошлого месяца, оно довольно мощное и стимуляция от чертовой игрушки сведет его в могилу. Мегуми сжимает челюсть, выливая смазку обильную, тягучую, прозрачную на силиконовую поверхность виброяйца, прежде, чем приставить его к краям едва ли нормально растянутого входа и протолкнуть его внутрь себя. Миллиметр, за миллиметром. Боль отрезвляет, мышцы болезненно растягиваются вокруг игрушки, пока взмокшее тело принимает ее. На кровати расплывается темное пятно разогревающей смазки. С мягким чавкающим звуком девайс оказывается внутри. Покажи программу на телефоне, как запустишь ее. Я знаю, как это работает, советую больше не морочить мне голову. — Почему именно сексуальный аспект насилия? Помимо того, что тебя заводит моя уязвленность. Это личное? — приложение к игрушке грузится с горем на пополам. Мне просто нравится смотреть на тебя. Разве этого не достаточно, Мегуми? Как ты сопротивляешься, отводишь глаза, хотя тебе хорошо. И в моих руках будет еще лучше. Однажды, я предпочту сделать все это с тобой наедине. Провести руками под коленями, коснуться сосков и отдрочить тебе так, как нравится тебе. Хочу узнать твое тело перед этим поближе. Разве нужна еще причина? — Звучит довольно… самоуверенно. Кажется, его сейчас стошнит. Яйцо мерно вибрирует на второй скорости, посылая сладкий импульс по раздразненной простате. Пальцы показывают телефон прямо в камеру, когда… Пронзительный звук опенинга любого аниме разрезает тишину, а по щекам бьет новая волна румянца. Он не видит кто звонит. Достаточного того, что видит псих в темноте экрана. Сердце позорно пропускает пару ударов, как на экране мерцает… приказ. Ответь. Можешь даже не на громкой связи. И не смей останавливаться. Пальцы ведут вверх по экрану. — Да? — осипшим от перенапряжения голосом произносит Мегуми. — Что насчет ночи кино в пятницу? — Сукуна бросается моментально в омут с головой, будто начало разговора у них было еще во вторник, а сегодня они только-только продолжают его. — Ты, я, мелочь и Умэ под пиццу, домашние сэндвичи и лимонад, смотрим «Пункт назначения» или «Пилу». Кусочек нормальности, что прорывается сквозь сюрреализм сегодняшнего вечера. Кусочек нормальности, что дает о себе знать. Родной голос на том конце трубки и… Рука продолжающая скользить вверх-вниз по стволу, пока игрушка мерно вибрирует внутри распаленного тела. Мегуми мозг буквально в кучку собирает, нервно облизывая губы. Если маньяк хочет зрелища… к черту, пускай его получит. — Хорошо… я, приду, — контролировать дыхание сложно, но реально. — Как ты? Он скользит на грани, смаргивая выступившие слезы удовольствия и больше сосредотачиваясь на голосе Рёмена. — Швы снимут на следующей неделе, на руке почти все зажило. Хей? Сам-то как? Дышишь так будто марафон пробежал, — насмешливая ирония, но господи боже блять, знал бы он… знал бы он и смотрел бы после на Мегуми, как на грязь. Чудится, что Рёмен его бы не понял. Блять. — Вечерние отжимания, помогает лучше зас… — оргазм накатывает на него мягкой неотвратимой волной, Фушигуро буквально корчится на постели изливаясь в ладонь и пачкая ее семенем, что струей выплескивается на пальцы толчками. Окончание фразы он глотает, переживая вспышки перед глазами. Ему восхитительно хорошо и отвратительно плохо, одновременно. — Помогает заснуть. Звучит жалко и… наигранно. Он взмокший и поплывший, сквозь шум в ушах слышит обеспокоенный звук, нечто среднее, между невысказанным «мне приехать?» и «ты точно в порядке?». — Уверен, что все хорошо? — Я в норме, — Фушигуро сосредотачивает взгляд на трех точках в чате. — Правда. Спасибо… спасибо, что спрашиваешь. Спасибо за зрелище, врунишка. Обещаю никого не трогать. Ты хорошо постарался для меня, Мегуми Фушигуро. Огонек онлайн обрывается. — Если что, ты знаешь, что всегда можешь мне позвонить, — теплота голоса полицейского отдает волной жара в груди и внизу живота, тут же затихая отвращением к самому себе, трансформируясь в горечь рвоты. — Спокойной ночи, Мегуми. — Спокойной. Короткие гудки окончательно выводят из душевного равновесия. Его скручивает приступом рвоты прямо на кровати. Желчь вперемешку с остатками энергетика и воды стекает с губ грустным осознание собственной никчемности.