На свете полно всяких уродов...

До — Я просто хочу, чтобы все было, как раньше. На улице промозгло и сыро, температура в пригороде опустилась до рекордных минус одного и жухлая трава покрылась тонким слоем глазури инея. Мегуми отталкивается ногами от земли, раскачивая колесо, которое повесил для девочек год… то есть, два года назад, вперед-назад. Это было неплохим решением, Нанако нравилось зависать во дворе летом, в промежутке между школьными буднями и очередным жарким летом в манговых теплицах рядом с Гето. Мимико, сидящая под густой кроной шуршащей листвы, заплетающая сложные косы Цумики. Маленький клочок идиллии, который разрушился пазлом под ноги, когда убрали одну из лучших деталей из общей картины. Он и праздновать не хотел. Несерьезно. После пятнадцатого дня рождения все пошло по пизде. Тяжелый выдался год. Фушигуро выдыхает сизую струйку малинового дыма. Пальцы на ногах замерзли и он… правда не знает, какого хрена торчит тут уже полтора часа плавая в рефлексии мыслей, пока Сатору, неожиданно вернувшийся из своей вечной тайной командировки устраивает это подобие цирка. Мегуми просто… просто хочет чтобы все было как прежде. С Цумики рядом, без темного секрета в сейфе Годжо, без вранья. Чужая крепкая рука перехватывает толстую веревку импровизированных качелей. — Отпусти и забудь, — у Рёмена в тусклом пожаре оранжевого света фонаря слабо поблескивает пленка на шее. Свежая татуировка, черная диковинная вязь состоящая из глаз, линий и древних узоров, отдающих чем-то жутким. — И бросай курить эту дрянь. Ты слышал, что она взрывается? Гето тоже так говорил, когда узнал, что он курит. Предложил купить мундштук и нормальные сигареты, а с электронкой расстаться навек, чтобы лёгкие не портить химозной дрянью. Рёмен щелкает пальцами перед носом. Он не уводит Мегуми от основной темы, как и не лезет с никому ненужными поздравлениями. Рёмен Сукуна тут вообще, будто мимо всех орбит. Комета, что промчалась над головой яркой вспышкой и оставила размашистый след на небе переливающейся полосой на млечном пути. Лежи, да созерцай. Примчался на байке, потому что Юджи не смог отпроситься со сборов (и дозвониться, кстати, тоже. Фушигуро упрямо поставил режим не беспокоить на все контакты). Вот и получилось так… — В тебе полиция все человеческое убило, — грустно резюмирует Мегуми, по подростковому упрямо выпуская ягодный дым в чужое лицо. Сукуна даже не морщится. — И в айкосе твоем, нихрена святого. Воняет, как стухшие носки. Рёмен обнажает зубы. Это не улыбка, а природный оскал. Улыбки у него чаще фальшие, а оскал все — чему научила жизнь и работа. Мегуми может и не вдавался в подробности жизни всех Итадори, но точно знал одно. В какой-то момент Чосо, Сукуне и Юджи было очень несладко. Развод родителей, переезд из привычной среды обитания в другое место, новая школа, новая социализация, отец неспешно скатывающийся в зависимость от веществ, чтобы якобы поддержать творческую жилку и мать… Черное пятно биографии, мать, что вальсируя на острие клинического безумия рухнула в ту бездну, откуда не возвращаются. Однажды, они ездили вместе с Юджи в ту клинику где ее сейчас содержат, но… Итадори так и не смог переступить порог, чтобы повидаться с ней. Не Фушигуро судить такие жизненные истории. Ох не ему. В алых глазах блестит нечто… как монетка на дне неглубокой речки. Среагировать вовремя трудно и вот, уже это подобие человека и правовой гражданской опоры, сидит перед ним на корточках, устроив тяжелые мощные руки на острых коленях Мегуми. Длинные пальцы перехватывают электронную сигарету и вертят ее в руке. — Твоя постная рожа кирпичом заставляет волноваться окружающих. — Очень жаль, поплачу об этом позже. — Не будь хамлом, Фушигуро, — в тоне полицейского сквозит мягкость. Несвойственная ему. — Дерьмо случается, нельзя вечно носить траур по сестре в коме. Никто не умер. Шансы на поправку есть. Включи мобилу и изобрази вежливый смолток, хотя бы с теми пятью людьми, которые цепляются за эту хмурую мордашку. — Ты так говоришь, потому что Юджи тебя затрахает вопросами, — Сукуна тяжелый и горячий, но это не мешает Мегуми покачиваться на миллиметры вперед-назад. — Тебе слишком в лом, каждый раз приезжать сюда, чтобы проверить не ебнулся ли я. Детектив наглым образом устраивает голову в районе ляжек Гуми, обнимая его ноги. — Какой же ты пиздец сложный, — розовые волосы отливают рыжиной в оранжевом свете. Зато с тобой легко, опрометчиво думает Мегуми и на долю секунды мир прекращает казаться таким дерьмовым. С Сукуной, что с хитрым прищуром смотрит на него снизу вверх, с его руками на коленях и… — Закрой глаза. — И открой рот? Мне не восемь, я на это больше не куплюсь, — Фушигуро чувствует это. Глупое, иррациональное, скребущееся под ребрами. — И верни мою электронку. — Верну, если сделаешь то, о чем я прошу, — электронная сигарета пропадает в кармане чужой кожаной куртки, а… господи. Это же Сукуна. Они знакомы миллион лет. У него сомнительная мораль, но откровенной херни он не сделает. Верно же? — Да ладно, парень. Просто хочу отдать тебе бюджетный подарок на день рождения. Мегуми выдыхает облачко пара и послушно закрывает глаза. Он дает этому шанс. Ничего не случится. Максимум очередной ироничный прикол, уровня Рёмена Сукуны. Ничего не… Ничего, отдает привкусом кофе, одеколоном какой-то известной фирмы и горячими губами, что накрывают его собственные. Мегуми не дергается лишь потому что, большая ладонь предусмотрительно ложится на его затылок. Рёмен прислушивается к его телу и это ощущается на каком-то инстинктивном уровне. Мегуми знает, малейший намек на панику и неуверенность и ничего бы из этого не было. Он неуверенно приоткрывает губы, позволяя чужому языку проникнуть в рот. Пальцы цепляются за лацкан кожаной куртки. Черт. Горячий рот жадно ласкает его губы, Мегуми едва ли успевает отвечать, только мелко вздрагивает и тянется навстречу Сукуне, будто проваливаясь в бесконечную кроличью нору. В карман заботливо подкладывают что-то помимо электронки, и это что-то заметно тяжелее. Фушигуро издает слабый и беспомощный звук, когда кончик чужого языка касается неба. Это… это больше, чем он может и готов принять на данный момент. Растопыренная пятерня даже не успевает упереться в широкую мужскую грудь. Сукуна отстраняется сам. Губы печет, лицо горит, а тело бросает в жар, будто его лихорадит. — С днём рождения, Мегуми, — со смехом выдыхает этот… этот… блять. Фушигуро настолько растерянным не чувствовал с никогда. Он даже до сегодняшнего дня не был уверен, что ему нравятся мужчины и… Ментальный крик, кажется звучит у него в голове. — Спасибо, — выходит сипло, будто со сна и бестолково. — Бюджетный подарок, значит? — Ага, карманы проверь, умник, — подхватывая мотоциклетный шлем с травы, как ни в чем не бывало бросает Рёмен. — И включи уже телефон. Мегуми провожает широкую спину долгим взглядом, видит как Сукуна скрывается за домом и вздрагивает шума выхлопной трубы его старого байка. Дрожащие пальцы извлекают из кармана заношенной парки коробочку с объективом к его камере. Как раз такой, какой он искал, чтобы снимать и видео и… охренеть. В дом он заходит на ватных ногах. На кухне пахнет ванилью и тонким шлейфом чего-то подгоревшего (Сатору Годжо запрещено приближаться к кухне без ведома Гето Сугуру на законодательном уровне). Если честно, Мегуми готов унести этот маленький секрет между ними в кармане своей огромной парки. Подгоревшие обрезки торта украшают стол, форма в виде сердечка пала смертью храбрых и сейчас больше напоминала жопу, но кого волнуют эти условности. На столе полный бардак. Остатки крем-чиза и крошки коржей. Все до смешного нелепо. Убожество и позорище, как и сам Фушигуро. Он скрывает шалую улыбку за высоким воротом, пока Шики чересчур тщательно вылизывает потеки крема с пола. Годжо старательно сжимает кондитерский мешок в длинных пальцах. — Знаю, ты не фанат сладкого, но оставлять тебя в этот день без торта кощунство и… что… ты выглядишь неприлично довольным, — Сатору хмурит светлые брови. На его темном фартуке расплывается жирное пятно от сливок. — Насколько сильно это связано с полицейским душнилой? Малыш тычется носом в раскрытую ладонь. Мегуми глотает смешок, бестолково выдыхая самую глупую вещь, которую может выдать его мозг. — Кажется, мне нравятся мужчины. — Не разбивай мне сердце и скажи, что осознал это глядя в мои глаза. Я смогу это принять, — защитная реакция Сатору на все — поведение клоуна. Эта маска въелась под кожу настолько плотно, что почти пугает. — У тебя не настолько хреновый вкус, ребенок. Кто угодно, но не это подобие человека. Почему не Юджи? Они ведь даже похожи… Он выдает пулеметную очередь из слов, а потом драматично виснет огромной высокой каланчей на плечах Фушигуро, баюкая его в объятьях и ероша без того растрепанные волосы. Годжо может сколько угодно ныть, что все, что делает Рёмена похожим на человека это его боязнь походов к дантисту, но… он принимает Мегуми. Как будто были варианты, и все же. От этих объятий в душе, что-то несмело цветет. Может и не так, как раньше. Пока и этого вполне хватает. /// Видео. Запись импровизированного стрима по чужим правилам… это. Это нельзя никому показывать. Холодный пот пробивает даже под кипятком душа. Натертая до алых полос кожа, попытка отмыться. Хотя лучше бы можно было вымыть голову изнутри. Здравый смысл говорит, что… здесь нет его вины. Он загнан в угол, его уязвленным положением воспользовались, плюс, маньяк знал на что давить и как действовать. Знал, когда позвонить, знал, что ему пойдут на эту уступку и все произойдет по его сценарию. У Фушигуро не было шанса избежать. И все-таки. От самого себя мерзко. Механическое удовольствие не должно ничего значить. Одна из высших форм проявления насилия над личностью со стороны психов — это сексуальное насилие. Некрофилия распространенная среди каждого второго маньяка. Мегуми знает статистику. Он снял об этом целое видео. И все равно. Но разве… он же не считает Цумики грязной за то, что произошло? К горлу вновь подступает желчь и патологический страх. Потрясающе. Он просто не может быть таким слабым. Он мог бы повернуть все свою сторону. Он мог бы выстрелить тогда в голову. Он смог бы придумать, как избавиться от тела, он… Блять. Кожа рядом с выпирающей тазовой костью расцарапана губкой у кровь. Парень закрывает глаза и осторожно опускается на нагретый водой теплый белый поддон душевой. Он подтягивает ноги к груди и закрывает глаза. Горячие упругие струи хлещут по натертой и покрасневшей от долгого трения коже. Надо просто понять, как… ему нужно это… пережить. * Он мог бы поговорить об этом с Май. Если на всем белом свете и существует тот, кто знает, как пережить насилие сексуального характера и не двинуться кукухой, то это точно Май Зенин. И, наверное, стоит опустить факт того, что ради того, чтобы никогда не пересекаться с объектом своих кошмаров она переехала в Штаты, получила там гражданство и высветлила волосы до медового блонда. Наойи Зенина в ее жизни теперь точно нет. Май научилась с этим… жить. И принимать. Мегуми знал, о том, что творилось за закрытыми дверями семейки оружейных магнатов только лоскутами-обрывками. И в основном именно по этим самым обрывкам пришел к выводу, что лучше быть плодом воспитания психопата-сектанта и его бешеного клоуна, чем всю, жизнь, прожить под куполом строгой семьи, что хранит столько скелетов в шкафу, сколько кроликов в общине Гето Сугуру. Так вот, он мог бы поговорить с Май, только ворошить этот улей чужих воспоминаний страшно. Как и признаваться в собственном бессилии. Фушигуро еще пару минут созерцает список контрактов, прежде, чем выключить телефон и перевернуться на другой бок. *** — Ун… — Контр-уно! Ты тянешь карту. Ураумэ взрывается. Она делает это редко, за закрытыми дверями и только для своих. Она забавно ругается, шипит на манер дикой кошки и обещает порезать на мелкий корм рыбам, всех, кто еще раз сбросит на нее сраные четыре карты. Мегуми чувствует себя… в скорлупе. В доме Итадори всегда так. Будто его отрезает от внешнего мира и вот ему снова семь или одиннадцать и он вместе с лучшим другом носится по лестнице в поисках приключений с криво нарисованной картой сокровищ. Глаза немного слипаются после бессонной недели. Он вернулся в исходную точку, только теперь с паранойей. Если и получается заснуть, то снится какая темная вязкая жижа, что лапает его везде. Электронные буквы, насмешливо зовущие вруном. Он… так устал, что этот кусок нормальности греет его душу и тело, пока он плавает, держится в этом море безумия. (Убийства. Пропажи. Курящий человек, что следил за домом полицейского. Убийства. Пропажи. Человеческий палец в печеночном торте. Убийства. Выстрел. Оскал электронной насмешки над ним. «Постарайся, и может, если зрелище мне понравится, я не буду никого трогать. Неделю, а может и больше…) — …гуро? Хей, прием? — бледные пальцы криминалиста перед носом. — Твой ход. Итадори приваливается горячим плечом к боку, задевает коленями и беспардонно пялится в его карты. Мегуми пинается скорее для виду, задевает коробку с пиццей рядом с Сукуной, что хмуро с кем-то переписывается. На фоне идет третья часть «Пункта назначения». — Да, я сейчас, — он чисто рефлектонно вытаскивает карту, даже не уверенный в том, нужная ли та. — Гандон, — ругается Умэ, запивая кусок сырного борта колой. — Вот куда мне еще четыре карты?! — Вспомни, как играла с Хакари на последнем курсе, — Рёмен затягивается айкосом и откладывает телефон, возвращаясь к игре. Подушка прилетает ему в лицо абсолютно обосновано. Мегуми думает, что… скучал по этому. По бессмыслице. Они словно устроили пир во время чумы, но мир не сошел с орбиты, все идет своим чередом. Комедия. — Хакари мухлевал. Не знаю, как, но не может раскладка у человека состоять только из бонусных карт. Возьмите еще четыре и, кстати, теперь мы раскладываем красные карты. Уеба, — кипятится девушка. На экране молодая блондинка сгорает в солярии вместе с подругой. Сукуна дует ей в ухо, за что получает еще один удар подушкой. Будто им двоим не больше пятнадцати или шестнадцати, а не за двадцать и они не работают над расследованием убийств похищений и прочей жести. Итадори подкладывает на тарелку еще кусочек и открывает банку с приторным кофе из старбакса. Ночь кино и игр в лучшем из своих проявлений. Мегуми еле заметно вздрагивает, стоит чужим рукам случайно задеть грудь или раскорябанное мочалкой бедро, под тканью широких домашних штанов. Он улыбается он шутит, он думает-думает-думает… он думает, пожалуй, слишком много, пока ситуация неспешно съедает его по ложечке с каждым днем. Возможно, все-таки стоило поговорить с Май. Желтая тройка перекрывает красную, пока внимательный цепкий взгляд напротив сверлит в нем дыру. Фушигуро проглатывает ком в горле, стоически игнорируя немую игру в гляделки от Рёмена. Он здесь для того, чтобы расслабиться. * Малыш смотрит большими влажными глазами с постели, пока Шикигами настороженно замирает у прикроватной тумбы. Если честно, Мегуми и оборачиваться не нужно к тому, кто зашел в гостевую спальню, чтобы понять кто это и зачем явился. — Давай сократим твои умелые и вежливые хождения по кругу с уходом от прямого ответа, до минимума и поговорим, как два взрослых человека. — Мне семнадцать, не уверен, что понятие «взрослый " полностью применимо ко мне, — кровать негромко скрипит под его весом, а сам Мегуми неуютно ведет плечами. — Может отложим до утра, я правда, очень сильно хочу спать. — Охотно верю, особенно твоим теням или синякам под глазами, — мягкая поступь и Сукуна в два шага оказывается рядом. Тревога пробивает до костей и хочется свернуть все происходящее как можно быстрее. — Что случилось? И ответ «я в порядке» законодательно запрещен. Желательно без сопутствующего ущерба в виде полоскания грязного белья. Но последнее волнует явно кого угодно (то есть, Мегуми), но никак не Сукуну Рёмена. Пальцы трут переносицу, ступни упираются в мягкий ворс. — Это связано с?.. Да. Нет. Блять. — Это сложно, — осторожно произносит, подбирает слова, складывая из них слово «вечность», негромко произносит Фушигуро. — Кое-что произошло. Ничего серьезного, только… И дальше слова как-то сами текут рекой, ледяным потоком. Миллиметр истории, за миллиметром. Он не говорит про Мехамару. Только про то, что его просили делать. Про странную реакцию на тот звонок, про благодарность и обещание, про… все. Цумики не в безопасности. Родственники, не в безопасности. Друзья и сам Мегуми, чего и говорить. Фушигуро эту историю расписывает сухо, почти канцелярским языком. Обезличено. Так, кажется легче. Пол скрипит, а мощная фигура полицейского опускается перед ним на колени. В алых глазах, ничего кроме ярости без остатка. Скорлупа безопасного мира трещит, тонкий аромат лета из приоткрытого окна. Тепло чужих рук, что так и не касаются его. Мегуми сжимает кулаки. — Это не важно. — Хрена С два это не важно, — темное мускусное лето, аромат гниение плоти, чужая злость горчит сбежавшим кофе и бессилием. Я тоже бессилен, меланхолично мерцает в голове Мегуми. Мысленно, Сукуна, судя по всему разворачивает кровавый ад на земле. Здесь и сейчас. И все из-за Мегуми. Вау. Шики опасливо пятится, прижимаясь тощим боком к предплечью. — Давай без этого. Я не хочу, чтобы меня жалели. Это просто произошло, — сухо, обезличено. Он будет в порядке. Дерьмо случается, а на свете полно всяких уродов. Большие ладони уверенно сжимают руки подростка в своих. Сукуна растирает запястья, массирует, согревает. И, кажется… это намного больше слов. Плечи обессилено расслабляются. Борьба с самим собой, тает под ядерной весной и атомным летом детектива Токио. Умора. Позорище. Мегуми поддается вперед, сползает с кровати и неуверенно устраивается клубочком в надежных объятьях на коленях мужчины. * В дверь стучат настойчиво, будто за тем, кто стоит по ту сторону, гонится свора адских гончих. Курильщик приоткрывает дверь сталкиваясь с широкой, по дефолту пугающей улыбкой, что на 90% создает эффект зловещей долины. Восторг. Парень на пороге блаженно кланяется. — Приветствую, брат мой. Не желаете ли поговорить о вере? Раздражение плывет лавой под кожей и Курильщик глядя в разноцветные глаза напротив, не испытывает ничего кроме раздражения. Культисты, братство, все это мимо. Блаженные мира сего последние с кем стоит иметь дело. Затащат в очередное подобие Аум Сенрикё и пиши пропало. А ему еще за садом Ханы ухаживать, Шаманье надо проверить и… Весь этот каннибалистический анал карнавал под контролем держать. На кухне, где-то глубоко внутри квартиры тонко пищит закипающий чайник. — Не желаете ли… Дверь захлопывается прямо перед зловещей улыбкой. — Еще один такой набег, парень, и я вызову полицию, — защелкивая дверь на замок, ворчит мужчина. высокий голос по ту сторону металлической преграды не сдается. Такие всегда не сдаются. Курильщик смотрит в глазок. — Даже брошюрки не возьмете? — парень нервно дергает молнию мотоциклетной куртки вверх-вниз и напоминает ребенка застрявшего в теле взрослого. Ростовая шарнирная кукла, что стремиться стать настоящим мальчиком. Серо-голубые волосы, гетерохромия и пирсинг… будто проколы сшивающие чужую кожу по швам. Уставший мозг говорит, что уже где-то видел такое. Может, это отличительная черта секты откуда приперлось это пугало. Курильщик сжег бы его. Блаженных редко кто хватится, но… есть за всем этим, нечто еще. — Простите, — кисло тянет чудила оккультного разлива, а потом бросает насмешливый взгляд прямо в глазок, будто знает, что за ним наблюдают. — Я буклетик под дверью оставлю. И соседям вашим тоже, пусть не удивляются. Зловещая долина в лице одного человека, раскладывает пухлые буклеты под двери соседей и радостно подпрыгивая, будто мальчишка лет семи спускается вниз по лестнице многоэтажки, напевая какую-то жутковатую песню про падающий мост. Курильщик качает головой и ждет еще пару минут, шаги на лестнице затихли подозрительно быстро, да и пение тоже. Он ждет, ждет еще пару минут, прежде, чем отлипнуть от дверного глазка и пойти выключить надрывно свистящий чайник. Мысль о том, что лицо пацана ему подозрительно кого-то напоминает, сидит внутри неприятным осознанием скорой беды.