Йоги йожат ежат

На йогу Антон все-таки приходит снова. А потом еще раз. И еще раз, сам не зная, из-за чего он в итоге на эту авантюру соглашается. То ли из-за Арсения, то ли из-за странного ощущения «осьминожки» после класса, которое он никак не может нормально классифицировать. К тому же, тренировки удивительно удачно ложатся в его не особо заполненное расписание, а счастливое лицо Чебаткова, заполучившего наконец-то себе «тренировочного бадди», тоже становится для Антона внезапно одной из причин прийти снова. Проблемы никуда не делись, хотя, спустя пару недель, как Арсений и предсказывал, равновесие стало в разы лучше и дыхание больше не сбивается. Все-таки спортивное прошлое дает о себе знать. — Собака-головой-вверх-вдо-ох, — мерно тянет вышагивающий между ковриками Арсений, и Антон уже эти интонации, похоже, знает почти наизусть. Сегодня им обещали усложненную практику, и поначалу Антон подумал, что это будут какие-то хитрые асаны из нижней части схемы, которые они еще ни разу не пробовали. Позвоночник при мысли о скрутках даже успел нервно задрожать, но Арсений всех успокоил, уверив, что это просто более продвинутая версия того, что они уже знают. — Чатуранга Дандасана, — перед занятием сказал Арсений, и запомнить это с первого раза было просто невозможно. Зато теперь, падая в упор лежа, как при отжиманиях и низко пригибаясь к полу каждые пять минут, Антон очень хорошо мог это название воспроизвести. С ненавистью к каждой буковке, с хирургической точностью мог. Но иначе как «Чунга-чанга Хуясана» оно в голове не звучало. На первом занятии каждую динамическую связку Антон делал как попало, и Арсений ничего ему не говорил. Теперь же он объявил в начале класса, что новичковая группа уверенно шагает вперед и вообще они больше не новички, поэтому вместо усталого плюхания на коврик животом нужно изящно опускаться на согнутых локтях. Поза Посоха, как по-человечески называлась эта чертова Чатуранга, в исполнении Арсения выглядела идеально. Ровный, как струна, он мягко пружинил на руках, касаясь коврика только ладонями и кончиками пальцев ног, и кошкой переплывал в следующую асану. Эта текучесть завораживала, и Антон тоже хотел бы так течь, но пока что он мог только течь слюнями — от этой красоты, и пОтом — от усердия это повторить. — Собака-головой-вниз-вы-ыдох, — тем временем распевает Арсений, подходя на очередном круге по залу ближе к Антону и уже без касаний указывая ему на места под коленями. Антон понятливо сгибает их чуть сильнее, выправляя положение, и Арсений одобрительно хмыкает, проплывая дальше. Антон в этой асане всегда недорабатывает, а Арсений всегда его поправляет. Каждое занятие происходит одно и то же, и это уже почти что как ритуал. Антон мог бы и с первого раза встать правильно, но почему-то этого не делает, пока Арсений не обратит на это внимание. Как-то само вылетает из головы. У каждого положения в этой хитрой йоге есть смешное название, оканчивающееся на «асана», причем, Антон бы сделал ударение на последний слог, но оно всегда на первый, и к этому тоже сложновато привыкнуть. Асана. Язык-поломАсана. В перерывах между охуеваниями он думает, что тупо из последовательностей запутанных названий легко вышел бы дурацкий рэпчик. Такой же дурацкий, как примитивная поза Треугольника, в которой он никак не может устоять. Всего-то, наклониться и руку поднять вверх — упражнение чисто на равновесие, одновременно простое и ужасно сложное. Антон не уверен, что даже осьминожки могут это повторить. — Дышим, дышим, два-а, — Арсений подкрадывается со спины и пытается поправить кривой Треугольник Антона. Он, раскорячившись и широко расставив ноги, старается удержать равновесие, опираясь пальцами одной руки на коврик, а другую вытянув к звездному потолку. Арсений мягко крутит его за плечи теплыми ладонями, разворачивая еще больше, и согнутый в три погибели Антон поднимает на него глаза. — Три-и, — считает циклы дыхания Арсений, перехватывая и поправляя Антонову руку. Завороженно наблюдая за Арсовым лицом, выражающим только спокойствие и отрешенность, Антон забывает, в каком положении он вообще находится, и податливо крутится за его ладонями, так далеко, насколько вообще может. Предательское деревянное тело никак не может довернуться в спине, и Арсению приходится прижаться плотнее, помогая и своим телом тоже. — Ой, — негромко пищит Антон, потому что равновесие теряется моментально, и он заваливается на Арсения весь целиком, ища поддержки. Вспышками в голове проносятся ассоциации: он — студент, едущий в автобусе через весь город, так удачно занявший место в углу, что можно вжаться между поручнями, привалившись максимально удобно, будто бы поручни здесь прикрутили ровно под его плечи, и наблюдать в окно, пока плеер шафлит с трека на трек. Или как у бабушки в деревне: большая кривая яблоня, на ветвях которой можно разлечься вальяжно и бесцельно смотреть на двор, грызя мелкие кислые яблоки прямо с той же ветки, которая поддерживает спину. Или Антон — такой же маленький, с родителями на отдыхе у моря, нашедший такое место у скал, куда тоже так удобно можно прислониться, болтаясь ногами в воде. Будто бы камни упали на берег и расположились идеально под Антоново тело. Или он — его же собственная старая виолончель, еще до той жуткой ссоры, во время которой она погибла. Большая, теплая, прижимается к Антону, облокачиваясь на него, как на твердую и уверенную опору. Или он — просто Антон, и его просто обнимают. — Не опирайся, — будто прочитав его мысли, говорит Арсений. Он медленно отстраняется, оставляя только ладони на спине Антона, заставляя его тем самым стоять самостоятельно, — опора только твоя. А моя — только поддержка. Антон послушно замирает, стараясь поймать стопами коврик, и Арсений по миллиметру его отпускает дальше от себя. Руками поправляет его осторожно, как будто бы ища точку баланса. Так добавляют новую карту в карточный домик. Или ставят статуэтку на полку. Очень кривую и длинную статуэтку. И Антон понимает, что стоит сам. Это хрупкое равновесие теряется уже через пару секунд, но Арсений, отходя, одобрительно кивает. Уже позже, когда наступает долгожданная Шавасана, Антон лежит и размышляет, что эта тема с опорой — аллюзия на всю его жизнь. Наверное, чтобы выбраться из этой череды пьянок, проебов по работе, бессмысленности существования тоже нужно нащупать опору самому. Эта мысль оказывается такой странной и новой, что у Антона даже нет сил обстебать ее за псевдофилософию. Потому что это правда. Вообще, уже несколько занятий подряд Антон с удивлением замечает, что тело устает все меньше, но все больше устает голова. Так много думать, ощущать и воспринимать больше в жизни не требуется нигде, кроме этого странного оранжевого класса, даже на работе, хотя там мозг тоже пашет на полную, когда Антон все-таки за эту работу берется. Мозг работает, да, но как-то иначе. Для айтишных задач он строит ментальные карты, схемы, представляет себе формулировки, строки, буквы, цифры. Здесь же перед внутренним взором встают образы и метафорические картинки, и он будто бы смотрит кино. Отдаленно это состояние напоминает ему времена музыкальной школы, когда при подготовке к концертам приходилось учить что-нибудь наизусть, и Антон воображал себя тоже всякими статуэтками, запоминая ноты и музыкальные фразы через образы и ощущения. Кружево Шопена, которым мороз раскрашивал окна старых автобусов, белые парики придворных, танцующих под помпезного Гайдна, психоделические цветы Чайковского, перетекающие кислотной акриловой краской друг в друга на фоне черного космоса. Четкие марши Шуберта, которые он мог слышать в ритме шагов каждой женщины на каблуках. Русичка в школе считала его психом, и обеспокоенная мама даже водила Антона к детскому психиатру, который, улыбнувшись, сказал скорее об одаренности ребенка и развитом мышлении, чем о патологии. Когда он стал писать сочинения, как боженька, и одновременно преуспевать в математике, русичка, конечно же, заткнулась, но Антон понял, что о своих мыслях надо бы помалкивать. Похоже, и для себя он так решил, раз сейчас сознание затапливает из ниоткуда взявшимися образами. Внутренняя Спящая Красавица от такой ментальной работы мечтательно улыбается в своем полусне, почуяв знакомое настроение. Отлипая от Шавасаны и лениво наблюдая, как группа покидает зал, Антон обещает себе, что однажды и до Спящей Красавицы своей доберется. Чтобы в жизни снова было место музыке. А пока он добирается только до пледа с ёжиками и любимого места у стены, чтобы посмотреть, как Чебатков делает свою акробатику. — Ну давай с Бакасаны начнем, Жень, — Арсений сегодня по-особенному серьезен. Даже волосы подсобраны через ободок, чтобы не лезли в лицо. Если бы Антон был маркетологом, он бы сказал про Арсения что-нибудь вроде «минимализм и чистота», настолько он выглядит целостным и завершенным. Ничего лишнего. Он так сосредоточен на Жене и его стойках, так внимателен, что это само по себе выглядит, как искусство — профессиональное отношение к преподаванию. Не то что противная русичка из школы. Антон любуется всей картиной целиком — Чебатковым, замирающим в немыслимой позе вверх ногами, и Арсением, поправляющим такие же миллиметры, как в Антоновом Треугольнике. Он наклоняет голову и прищуривается, иногда сам повторяет спиной и руками Женины движения, видимо, чтобы понять, где есть напряжение, а где излишняя расслабленность, из-за которой он заваливается на бок, теряя равновесие. Арсений передвигается бесшумно, как ниндзя, а с ободком в волосах и этими вечными закатанными до колен шароварами он реально выглядит, как мастер боевых искусств. Из тех, которые голыми руками тебя скрутят в бараний рог. В случае с Арсением, может, и буквально. Чебатков, тем временем, пробует стойку на вытянутых руках. Оказывается, делать странные кракозябры с ногами в разные стороны и согнутыми в локтях руками куда легче, чем простую стойку. — Нет, Жень, смотри, у тебя что-то с поясницей, — выносит вердикт Арсений, и разворачивает рядом с ним еще один коврик, — ты, когда поднимаешься, не дотягиваешь вот тут. Арсений легко переворачивается, встает на руки и делает красивейшую дугу, медленно падая ногами на стену. Антон поначалу нервно хватается пальцами за плед, испугавшись, что тот упадет и что-нибудь себе сломает. Рисунок мультяшного ежа на пледе смешно скукоживается, но сейчас точно не до него. Арсений, конечно же, никуда не падает. Он изгибается дугой, ровняясь с Чебатковым, и двигает ногами вверх-вниз. — Тебе нужно во время движения остановить прогиб чуть пораньше, примерно вот тут, — все еще стоя вверх ногами, говорит Арсений. Как он вообще может вверх ногами разговаривать? Делая движение снова, Арсений и правда гнется немного меньше, замирая в идеально прямой стойке на руках. — Вау, — вырывается вслух у Антона. Это уже не просто пластичность, это какие-то кувырки в невесомости. Он что, победил гравитацию? — Ну я вроде бы так и делаю, — растерянно бормочет Чебатков, — но почему-то падаю все равно. Под внимательным взглядом Арсения он пробует еще раз, и тут даже Антон замечает, где именно он перебарщивает. Болея за друга, он подползает со своим пледом поближе, чтобы лучше видеть, и сам не замечает, как встревает в разговор. — Жень, это тебе непривычно просто, ты же качок, — Антон вытаскивает из пледа руки, чтобы было удобнее показывать, — поэтому при изгибе вектор силы тянет тебя к стене. Ладонями сложно изображать человека, но Антон старается, его внутренний математик не может пройти мимо интересной задачи. — Это как крутить на пальце баскетбольный мяч, надо просто найти точку, где он давит своим весом вниз, — увлекшись, продолжает он, не замечая Арсеньевского взгляда, — блин, как объяснить, можешь зажать верх спины? Арсений скептически изгибает бровь. — Уан сек, — Женя пробует снова, и на пару секунд у него получается. — Есть! — радуется Антон. Арсений отходит от второго коврика, освобождая пространство. — Иди-ка сюда, умник, — язвительно, но беззлобно обращается он к Антону, — приложим твой вектор силы. — Я? — с Антона от изумления даже скатывается плед. — Ты, ты, — усмехается он в ответ, — простой баланс ты вполне осилишь. Надолго, его, конечно, не хватает, но какую-то кривую позу он и правда делает, удерживая равновесие всего на мгновения. Кажется, это была та самая разминочная поза — Бакасана, которую Антон, не стесняясь, вслух называет «Лягушкасана» из-за внешнего сходства. Арсений только строго качает головой за такое кощунство, однако глаза его смеются. — На сегодня все, парни, — отпускает их Арсений еще минут через десять, — вы молодцы. И ты, Антон, тоже. Хвалю тебя. Внутри от этих слов теплеет. Как, оказывается, мало надо человеку для счастья. — У меня все равно фигня какая-то получается, я как бревно, — жалуется Антон, пока они убирают по местам коврики и пледы. — Это нормально, — Арсений серьезно и по-учительски прямо на него смотрит, — в йоге долгий порог входа. Тебе просто нужно больше времени. Пока до твоих длинных ног дойдет, что хочет от них голова. — Я не жираф, — смеется Антон, — и я вообще-то был спортсменом. — Ты и есть, — щурится Арсений, — просто дай себе шанс. Занимайся, сколько потребуется, и ничего не жди. — Do your practice and all is coming, — многозначительно заключает Чебатков, подняв вверх палец для убедительности, — так говорил Гуруджи. — Делай свою практику, и всё придет, — переводит Арсений, — всё придет. *** Антон выходит из зала и задерживается на секунду. Мужская раздевалка в самом конце коридора маячит желтой полоской света через приоткрытую дверь. Лампочка, похоже, перегорела, и в полумраке стоящая у кулера фигура выглядит почти зловещей. Как и сам кулер, от которого Антон каждый раз шарахается. Кому в голову вообще пришло воткнуть его именно здесь? Темная фигура неожиданно оказывается Лехой Щербаковым, непонятно как оказавшемся на этом этаже. — Здорово, Неандрей, — жмет он руку Антону, почему-то проигнорировав Чебаткова, коротко кивнувшего ему и быстро проскользнувшего в раздевалку. — Привет, а ты тут как? — Антон бы спросил, что он тут делает, но это, наверное, невежливо, все-таки он тренер, мало ли, какие могут быть дела. — А у нас, этсамое, ремонт в зале, — отпивает Леха из стаканчика, — мы временно переехали сюда к вам в малый зал. Че, как йога? — Хорошо, спасибо, — Антон не знает, что ответить. Беседовать по душам точно не хочется, тем более, он отмечает на себе опять этот цепкий взгляд, от которого не по себе. Интересно, он на всех так смотрит? — Не надумал к нам на танцы? — интересуется Леха с плохо скрываемым любопытством. — Нет, — неуверенно отвечает Антон. С одной стороны, танцы ему нафиг не сдались, и сама ситуация немного напрягает. С другой — посылать Леху куда подальше нет никаких оснований, он же просто спрашивает. — Ну, если че, — неопределенно пожимает плечами Леха, все еще смотря на него в упор. Наскоро попрощавшись, Антон проскальзывает в раздевалку. — Я смотрю, он и до тебя доебался, да? — Чебатков сочувственно вздыхает, выглядывая из-за дверцы шкафчика. — Похоже, у него на танцах совсем не хватает людей, — отшучивается Антон. — Похоже, у него не хватает мозгов не приставать к людям. Он какой-то странный, — Чебатков подбирает слова, — не знаю даже. — Крейзи, — подсказывает Антон, посмеиваясь. — Оу, еах, — отзывается тот с бесподобным акцентом. Его английский звучит, как музыка, — крейзи мен. Этот чудик ко мне тоже лез недавно. Было ощущение, что он вообще, типа… Подкатывает? — Мм? — Антон всегда в таких ситуациях не реагирует никак, чтобы дать возможность другим проявить или не проявить свою гомофобию. — Да бред какой-то. Я же не похож на гея? — Чебатков выходит из-за дверцы шкафчика в джинсах и без верха. Антон машинально окидывает взглядом его рельефную фигуру и думает, что еще секунда — и все в этой комнате поймут, кто тут и правда похож на гея. — А я что, похож? — лучшая защита — это нападение, решает Антон, стараясь не выдать напряжение. — Да нет, — пожимает плечами Чебатков, натягивая все-таки на себя футболку. Слава, блин, Богу. — То есть это не важно, — продолжает он, — даже будь мы тут все геями, какая разница? Я ко всем людям хорошо отношусь. Просто он ведет себя, как помешанный, со своими танцами. — Мой друг сказал бы — пассионарный, — усмехается Антон, вдруг вспоминая Нурлана, — он даже считает, что так гореть любимым делом — это очень хорошо. Уважаемо. «Может, эти двое и правда нашли бы общий язык», — мелькает мысль у него в голове. Что бы было, если бы их познакомили? — Твой друг, похоже, очень любит людей, — смеется Женя, — больше, чем я. У Антона на душе легчает. В адекватности и, похоже, толерантности своего «тренировочного бадди» он не ошибся.