Йоги йожат ежат

Антон снова едет в такси в этот чертов гараж с фонариками. За окнами мелькают знакомые пейзажи окраины, одинаковые и справа, и слева. И кроссовки на Антоне тоже одинаковые, и даже браслетов он сегодня надел одинаковое количество на обе руки. Наверное, это подсознательный поиск равновесия. Только вот в душе нифига не ровно, его шатает от убеждения к убеждению, от мысли к мысли. Даже выбор футболки сегодня утром дался ему так тяжело, будто бы от этого зависела судьба всего мира. Арсений бы тоже сказал, что все это — просто поиск баланса, как на коврике в позе какого-нибудь «кузнечика». По крайней мере, Антону бы хотелось верить, что Арсений бы так сказал. Чтобы Арсений в принципе побольше бы с ним говорил. Пока что Антон — даже не кузнечик, просто глупое насекомое без имени, недостойное собственной именной асаны и тщетно пытающееся понять, как ему дальше жить. «Никаких отмазок, все должны быть», — строго сказал ему Стас, и можно было бы отказаться, сославшись на болезнь, но у Антона опять не получилось по неведомым причинам. У Стаса сегодня День рождения и грандиозный праздник на всю ночь. Гараж опять мощно украсили, был даже слух, что Стасова Даришка выкупила пару соседних гаражей тоже, непонятно на какие деньги, и территорию расширили. Антон не уверен, он замьютил чат и не следил вообще. Все его мысли последнее время занимала йога. Он смотрел о йоге, читал о йоге, слушал какие-то мантры вместо привычной музыки, поставил на заставку вдохновляющую картинку с индийским пейзажем и даже заказал себе ароматические палочки домой. Палочки, скорее всего, были все же лишними, но йога стала ему опорой. Стала завесой, с помощью которой он пытался отгородиться от настоящего мира. Ему стоило больших трудов полностью вычеркнуть себя из участия в подготовке, благо, что вовремя подвернулся на работе большой проект и было, чем прикрыться. Некоторые участники этого нового проекта, кстати, будут сегодня на тусовке — Стас позвал пару ближайших к отделу департаментов, и Антону, в общем, полезно было бы переговорить с ними, когда они прибухнут и расслабятся. Так что ехать было нужно. Другое дело — что сам он бухать не хочет. Точнее, как раз-таки хочет. И проблема, похоже, именно в этом. Антон выходит из такси и идет через знакомый пустырь по грунтовке, рассеянно глядя по сторонам. Справа вдалеке девочка играет с собачкой, бросая ей мячик и звонко смеясь. Собака прыгает вокруг и виляет хвостом так сильно, что он, того и гляди, отвалится. Если бы собака тоже могла хохотать, то смехом было бы залито все, отсюда и до самого Антонова дома — так ей сейчас хорошо. Слева на лавочке под деревом валяется типичный алкаш, и Антон идет по дорожке между этими двумя крайностями, как Одиссей между Сциллой и Харибдой, пытаясь найти какой-то срединный путь. «Поймать баланс», — сказал бы Арсений. Антон и сам — эта собачка, увидевшая в йоге спасение. Эти люди, эмоции, новое чувство тела, невероятный Арсений так прочно заняли его мысли, что он забыл совсем о своей Слизи, депрессии и других проблемах. Но они никуда не делись. Можно сколько угодно отворачиваться от неприятной лавочки и не смотреть налево, однако алкаш оттуда никуда не уйдет. Хуже всего то, что Антону тоже хочется выпить и потусить, и раньше он бы просто мрачно согласился с тем, что завтрашнее утро будет потеряно. Еще раньше, пару лет назад, обрадовался бы, что проведет время с друзьями, и на потерянное утро было бы глубоко плевать. Только вот друзей у него, похоже, и нет совсем. Не было. До йоги. И теперь очень хорошо видно, что его просто используют, что никому не интересно ничего в Антоне, что он просто функция. А можно ведь по-другому. Олеся, например, так стремительно становится ему близка, что Антон даже ляпает случайно «приходи в гости», не предупредив Журавля. Хотя до гостей они все равно не доходят, наворачивая по центру «кофейные круги» — то есть, просто шатаясь по бульварам со стаканчиками. Вылазки за кофе становятся регулярными, и Антон, конечно, шутит про гадания на кофейной гуще. Олеся в ответ грозится разложить ему Таро и не смягчать интерпретации, выдать всю горькую правду про Антонову жизнь. Они дурачатся без конца, и Антон уже очень давно не чувствовал себя так хорошо ни с одним человеком. Разве что с Журавлем, но тот ему почти брат. На фоне милого общения с Олесей гаражная тусовка вообще не вызывает никаких хороших ассоциаций, но Антон все равно идет. Уже издалека он замечает Зинча, отошедшего от входа, чтобы сделать селфи на фоне огней — они опять растянули во весь проход огромную гирлянду. Отмахиваясь от Зинчевского предложения сходу бахнуть по шоту, Антон идет поздравлять Стаса, надеясь как-нибудь быстро отмазаться и уйти, но Стас так просто его не отпускает. — Проект взяли, мужики, — торжественно объявляет он собравшимся, — я в понедельник еще скажу, но он наш! Начнем ебашить! Кто-то впихивает в руку Антону стакан с чем-то черным, и было бы странно предположить, что это просто кола, но в суматохе он не успевает ничего сообразить. Машинально чокается вместе со всеми и, не задумываясь, делает глоток. — Блять, — говорит он вслух. Не хотел же пить! — Чего не так, — оглядывается Стас, подцепляя с тарелки сыр, — ты же над этой «Сферой» уже работаешь. — Да я не про «Сферу», — морщится Антон, глядя в черный стакан. С проектом он и правда знаком, даже есть уже наработки на будущее, которые он создал по своей инициативе, просто из интереса, — я так, о своем. — Ты какой-то совсем потерянный последнее время, — выдает вдруг Стас, — ведешь себя странно. Сбегаешь с работы в семь, даже не остаешься. — А я должен оставаться? — не слишком-то вежливо огрызается Антон, понимая внезапно, что Стас и правда его отчитывает за то, что тот не перерабатывает. — Ну мы холодильник поставили в холле. Где теннисные столы, — Стас поправляет кепку, — пивасик пьем там по вечерам, ты же в рассылке стоишь. — А, ну да, — что-то смутно Антон помнит, но участвовать в этом точно не хочется. Больше не хочется. — Ну вот и приходи, а то совсем оторвался от коллектива, мы уже следующее мероприятие готовим, в конце августа, с партнерами по «Сфере», скорее всего. А потом корпоратив, ты же будешь участвовать? — В подготовке? Нет, если честно, я бы хотел выпилиться, — говорит Антон, стараясь звучать убедительнее. Но пока что это звучит как «выпилиться из жизни». Жалобным таким голосом, слабым. Сейчас, если Стас захочет надавить на чувство вины, он его пробьет, поэтому Антон просто делает ставку на то, что тот достаточно пьян, чтобы быть добрым. — Мне не до корпоративов сейчас, — осторожно начинает Антон, — я после травмы восстанавливаюсь, это сейчас важнее. — Но… — Нет, Стас, послушай, — становится смелее Антон, — по «Сфере» я накидал даже больше, чем было нужно, по другим стримам я тоже нормально тащу, ты говорил, что я проебывался — больше не проебываюсь, ведь так? Стас кивает и хмурится. Антон с ним так раньше еще не разговаривал. — Просто дай мне поправить здоровье, ладно? Не могу я брать ничего сверх. — Это же просто корпоратив, — возражает Стас. — Все равно, я вычеркиваюсь. Стас пожимает плечами, пока Антон, нервничая, уходит от него на улицу подышать. Тело все целиком потряхивает — возражать боссу он никогда не мог, даже в те времена, когда Стас еще этим боссом не был. На улице играет музыка, кто-то пританцовывает, поодаль стоит Зинчевский новенький мотоцикл, на котором тот пока еще не ездит — будет пересдавать на права. Антон вдыхает теплый летний воздух. Сейчас бы куда-нибудь на природу, на речку, слушать соловьиные трели и трогать траву. Но вместо пения птиц — только громкий ржач Джабрика, а трава у него наверняка имеется, правда, совсем не та. Аллочка крутится около парней-безопасников, другие девочки хихикают, делая одинаковые фотки около декораций, и общий хаос тусовки только нарастает. Зинч тащит из соседнего гаража коробку, видимо, с вином. Бутылки позвякивают друг об друга, создавая в этом оркестре странный финальный акцент. «Все те же на манеже», — думает Антон, пытаясь пробраться через толпу, чтобы поздороваться с кем-нибудь еще. Засветиться, поставить галочку, что он тут был, и, наконец, свалить. Нужных ему людей здесь нет, ждать их слишком опасно — он снова накидается и будет потом жалеть. Желание выпить только усиливается, хотя технически уже поздно, алкоголя он глотнул. Тем более, завтра утром — йога, и там будет Чебатков, а значит, будет внеклассное время с Арсением. Антон что, зря тренировал дома эту противную Бакасану? — Помоги, — Зинч тыкается в него коробками. Они относят еще пару ящиков в основной гараж, и Антон было прощается, но Зинч вдруг трогает его осторожно за локоть. — Тох, погоди. Можно тебя спросить кой-о чем? Это недолго, — он вдруг делает такое жалостливое, и, что еще интереснее, такое искренне просящее выражение лица, какого Антон в лишенном эмоций Зинче, кажется, вообще никогда не видел. — Слушай, мне домой пора, — пытается отнекиваться Антон. Зная его мягкость, он может с чужой проблемой провозиться до утра. А утром йога! — Это недолго, — уверяет его Зинч. В соседнем гараже, который, похоже, и правда купили, открыты ворота настежь, и на пространстве, свободном от хлама, стоит небольшой столик со стульями, куда и приглашает его Зинч. Музыка стихает под раздосадованный стон танцующих на улице людей. Судя по звукам, пьяный Дрон взял гитару и захватил власть над колонкой. Теперь музыки им не видать, как минимум пару часов, пока он не сыграет все, что помнит. Ну и ладно, зато так удобнее разговаривать. — Короче, я про работу тебя спросить хотел. Стас поставил меня на этот ваш проект…. — «Сфера»? — удивляется Антон. У Зинча недостаточно опыта для такой сложной системы. — Да, — он виновато чешет затылок, — я очень боюсь проебаться. Не скажешь, может, чего почитать, или как вообще быть? Может, мне отказаться? Антон с минуту смотрит на него в упор, не понимая, как реагировать. Зинч никогда не отличался хоть каким бы то ни было участием или чувствительностью, буквально «человек-поебать-на-все», а теперь боится, что заруинит весь проект. И ведь реально — может. — Так, ладно, — вздыхает Антон, прикидывая по времени, что минут тридцать-сорок у него еще в запасе. Тем более, что гитара звучит не так громко, как музыка. А «Сфера» Антону слишком нравится, чтобы пускать дело на самотек. — Давай, я тебе в двух словах попробую рассказать, — сдается он и через какое-то время входит в раж, потому что невозможно говорить о любимом деле коротко. На удивление, Зинч действительно слушает, сначала просто вникая, потом просит показать структуру, и Антон двигает по столу какие-то вещи. Затем Зинч и вовсе откуда-то приносит блокнот и карандаш, чтобы было удобнее рисовать схемы. Антон удивленно за ним наблюдает. Надо же, ему и правда не все равно. Еще через минут десять на столе возникают принесенные кем-то закуски с общего стола, Антон не замечает, кем, увлеченно расписывая сложный замут проекта. Потом не отрывающийся от Антонова рассказа Зинч пшикает колой и протягивает ему стакан. Антон выпивает, не глядя. Потом еще один. И еще один. Так они сидят примерно с полчаса, и захватившая Антона алкогольная эйфория медленно нарастает. Конечно, в коле был вискарь, поскольку благодарный за такую щедрую помощь Зинч не мог поить Антона пустой газировкой. Понимает, что порядком пьян Антон только тогда, когда не может больше рисовать и писать. Щит, как сказал бы Чебатков, хэппенс. — Ну, понял? — Антон трет глаза, не сразу соображая, что двоится в глазах не из-за переутомления, а из-за вискаря. — Да вроде, — Зинч тоже откидывается устало на стуле, посматривая периодически куда-то вбок на улицу, — только что вот потом с интеграцией, я не догоняю пока. Антон еще что-то рассказывает, замечая, что Зинч отвлекается, но не потому, что ему скучно, он на удивление сконцентрирован, хотя и явно нетрезв. Проследив в паузу за его бегающим взглядом, он вдруг понимает — Ира. Даришка снимает ее на Зинчевском мотоцикле уже минут пять — и так, и сяк, и эту соблазнительную фотосессию хорошо видно с их точки обзора. И что-то Антону подсказывает, что не за сохранность своего мотика Зинч беспокоится, раз так часто подсматривает. И каким же нужно быть тупеньким, чтобы пропустить тот факт, что Ира тоже украдкой смотрит на него в ответ. «О, Боги», — думает Антон. Эти двое будут максимально странной парой, но сердцу, видимо, не прикажешь. — Антох, спасибо тебе большое, — жмет ему руку Зинч, и, кажется, от него столько добрых слов не слышал никто и никогда, — я могу к тебе обратиться потом, если что? Антон продолжает сосредоточенно вертеть в голове две совершенно несовместимые связки мыслей, таких же странных, как нерешенное дифференциальное уравнение: «Зинч + вежливость» и «Зинч + Ира». Этот раздел математики он никогда не любил. — Да, пиши, если че, — отхлебывает он от бокала, прекрасно уже понимая, что в нем есть алкоголь. Но ахуй от того, как ведет себя один из самых неприятных типов в компании и в отделе, сейчас сильнее силы воли. Они болтают о чем-то еще, но Антон теперь наблюдает больше не за темой беседы, а за странными переглядками Иры с Зинчем, которые тот, похоже, вообще не видит. Как можно быть таким слепым? Алкоголь в крови тормозит Антона в желании куда-то ехать, и он расслабленно разваливается на стуле, рассеянно наблюдая за происходящим. Сейчас вот допить бокал — и тогда можно валить. *** — Ой, мальчики! А чего это вы здесь совсем одни? — слышится тонкий голос откуда-то сзади. Антон закатывает глаза и старается не выдыхать тоскливо вслух. Их еще не хватало! В поле зрения вплывает Аллочка, висящая на Джабрике, как рыба-прилипала на акуле. Если эти двое когда-нибудь поженятся, Антон вообще ни разу не удивится, но потенциальных детей будет жаль. У Джабрика в руке пара пустых бокалов — стакан под пиво и мартинка на длинной ножке — видимо, Аллочка не изменяет «Космополитену», как и много лет до этого. Потому что это любимый коктейль Керри Бредшоу, Антон до сих пор это помнит — настолько Аллочка вбила это всем в память. — Анто-оша! — тянет она, улыбаясь широко и страшно — глаза становятся такими узкими щелками, что их совсем не видно, а белоснежные виниры выглядят, как зубы у хищной игрушки-щелкунчика. — Привет, — поеживаясь, отвечает он. Попасть в поле внимания Аллочки — не лучший расклад для уставшего человека — она болтовней и хихиканьем реально разжижает мозг. Есть энергетические вампиры, а есть, похоже, интеллектуальные. А Антону еще над проектом работать, ему голова нужна. — Дарова, задроты, — лыбится стоящий рядом Джабрик. Зинч на это обращение только хмыкает, а вот Антона неожиданно прошибает злость. — Схуяли мы задроты? — спрашивает он, и голос сам собой как-то ниже становится. — Потому что вы задроты! — ничуть не стесняясь, повторяет наглый Джабрик, кивая на разложенную по столу исчерченную схемами бумагу, — сидят, пиздят. Вон, и писульки свои рисуют, зануды ебаные. Заняться нечем больше, блять. — Ты за языком бы следил, Джабрик, — цедит Антон сквозь зубы, чувствуя подступающую изнутри ярость. Горячая волна добирается до щек, заливая около ушей кожу теплом, и нога подрагивает на носочке, нервно трясясь. Антон в своей жизни никогда еще не дрался, но сейчас ему так обидно за себя, свою какую-то даже честь и достоинство, что он готов всерьез Джабрика ударить, если потребуется. Тот не выше его, но тяжелее, и, скорее всего, даст сдачи, так что Антону мало не покажется, если это произойдет. Он бы перешел в словесную перебранку, если б умел, но сейчас нужно выплеснуть куда-то это все. Антон сжимает в руке полупустой стакан. — Ладно, уёбы, — бросает Джабрик, разворачиваясь. Наверное, интуитивно считывает агрессию и решает сегодня в драку не лезть. Правда, такие как он, никогда не забывают обиду. И потом мстят. Пока он удаляется, прихватив с собой разъезжающуюся на нетвердых ногах Аллочку, Антон старается дышать. — Ты че? — спрашивает удивленный Зинч. — Ниче. Он добивает до дна свой стакан и хочет было пройтись, но на улице опять намечается какая-то движуха — не то общая фотка, не то очередные дурацкие конкурсы. Даришка несет в толпу разноцветные ленты, и участвовать в таком — упаси Боги, особенно сейчас. Злость внутри не утихает, даже глаза, кажется, начинают слезиться. В поисках хоть чего-нибудь заземляющего, Антон молча утаскивает из Зинчевской пачки сигарету и поджигает ее в один момент привычным движением. Вкус дыма неприятен после большого перерыва, и Антон морщится, но злость, наконец-то, отступает. — А че? — снова спрашивает Зинч, будто бы до него долго доходит. Хотя не будто бы, — Вы не поделили чего? — Да он разговаривает, как еблан, — сухо сбрасывает Антон. — Так он всегда так базарит же. И правда. До Антона вдруг тоже, похоже, доходит суть — Джабрик так разговаривает всегда. И всегда разговаривал. Позволял себе любые выражения, оскорбления, оценки. Наверное, Антон в какой-то момент стал настолько ментально слабым, что просто все это терпел, не только в свой адрес, но и в адрес других дорогих ему людей. Теперь в памяти всплывает, что, вроде бы из-за Джабрика в том числе из компании ушел Журавль, назвав всю тусовку токсичной и неисправимой. Теперь Антон понимает, что так оно и есть. Зинч наливает себе еще вискаря и тянется к Антоновому стакану, но тот решительно качает головой. — Я поеду. *** Ой, зря он вчера пил. Утро встречает Антона отличной погодой и даже, кажется, пением птиц. Через открытую форточку прохладный летний воздух колышет легкие занавески и заставляет листья фикуса красиво трепетать. Одним глазом удобно смотреть на низкий столик с лежащим на нем телефоном, который вот-вот зазвонит будильником. Антон прислушивается к состоянию и заключает, что все вроде бы хорошо. Голова не сопротивляется, пока тело принимает вертикальное положение, в зеркале лицо не выглядит заплывшим, а пальцы уверенно попадают чайным пакетиком в чашку. Значит, похмелья нет. Зато есть кое-что похуже. Всю дорогу до фитнес-клуба Антона мучает разливающаяся внутри старая знакомая — Слизь. Она будто прорывается из глубин, формируя такой мерзкий бурлящий жижей фонтан, затапливая каждую клеточку, каждый угол сознания. «Ты ведь и сам знал, что сорвешься, — шелестит она, — нечего было и начинать». Чувство вины за выпитый алкоголь и выкуренную наполовину мерзкую сигарету настолько невыносимое, что хочется… выпить и покурить еще. Он мотает головой с отросшими уже почти кудряшками, и чуть не теряет наушник от такого резкого движения. В вагоне никто не обращает внимания — чудиков везде хватает. «Это просто гребаная Слизь», — со злостью думает Антон. Когда-то психолог объяснила ему, что это явление — просто привычный паттерн в голове. Чуть что, Антон падает в яму самокопания, бессилия, вязкой и мерзкой жалости. Психолог просила просто описать эти чувства, но Антон собрал их в образ Слизи, вовремя вспомнив мультик про Ходячий Замок Хаула и состояние героя, истекающего примерно такой же жижей. Так проще было отделять эту пакость от себя и бороться с ней. И даже понятно, откуда у него это, но копаться в причинах уже бессмысленно. Психолог говорила, что нужно преодолевать этот паттерн, замечая моменты, когда он появляется. Но пока что эта Слизь просто захватывает Антона и тыкает его мордой в грязь, как котенка. — Утро, бро, — встречает его угрюмый Чебатков, — неделя была пиздец. — И не говори. Никаких привычных шуточек. Кажется, сегодня у всех какие-то экзистенциальные кризисы. Олеся тоже выглядит потерянной, и на ее руках на порядок больше мягких фенечек-оберегов. Она снова шепчет про Льва, забредшего в какой-то не тот дом. Даже Арсений какой-то супер-закрытый, он на всех занятиях носит маску отрешенности, но сейчас это прямо щит. Проснувшаяся чувствительность Антона не пеленгует ни тепло, ни дружелюбие, ни даже формальную Арсеньевскую улыбку. Вслед за Арсением в зал залетает незнакомая девушка. — Всем привет! — ее голос отражается от оранжевых стен неприятным скрипучим звуком, и Антону хочется стать ёжиком, нарисованным на пледах, чтобы суметь спрятать мягонькое нутро от этой атаки, — Я так по всем соскучилась! Она ведет себя вызывающе и по-хозяйски, отпуская комментарии направо и налево, раздвигает девчонок, занимая место посередине в первом ряду и демонстративно закручивает обесцвеченные волосы в высокий хвост. Сначала Антон думает, что это, может быть, какой-то новый преподаватель или Арсеньевский стажер. Или даже владелец всего фитнес клуба, но Чебатков отрицательно качает головой. — Это просто Ира Мягкова, — раздраженно шепчет он, утаскивая свой коврик прямо в угол, — я, пожалуй, подальше уйду. Антон молча следует его примеру, имея свою причину — он не хочет, чтобы Арсений заметил его похмелье, ему стыдно. Стыдно, несмотря на то, что запаха он сам от себя не чувствует, да и по лицу ничего не понятно. Он выпил вчера так мало, что отека даже нет, но вина и совесть жрут его заживо. — Арсений, а мы попробуем позу Голубя сегодня? — Мягкова подает голос ровно в тот момент, когда Арсений набирает воздуха, чтобы начать занятие, — А вот еще есть Черепаха, я дома пробовала, но у меня ничего не получается. А еще вы добрались до Ширшасаны, пока меня не было? — Доброе утро всем, — Арсений произносит это с такой тяжестью, будто бы три слова весят столько же, сколько весь полуостров Индостан, — давайте настроимся на класс. Антон с ним дичайше солидарен. — Какая она противная, — заговорщически шепчет он Чебаткову, — она так всегда себя ведет? — Обычно еще хуже, — отвечает вместо него тоже подтянувшая свой коврик к парням Олеся, — у нее такая энергетика, что даже находиться в этом поле опасно. Привет, ребята. — Тут даже я согласен, сестренка, — хмыкает Чебатков, укладывая между ковриками листочек с последовательностью асан, — у меня ощущение, что она меня проклянет, или там какая-нибудь аура сработает, и я никогда не найду себе девушку. Антон поначалу смеется, но тот строго на него смотрит. — Из чувства солидарности обещаю не находить девушку быстрее тебя, — на полном серьезе говорит он, и Чебатков ухмыляется. — Ой, Женя, тебе-то чего беспокоиться, у тебя по транзитам этой осенью благоприятное время для женитьбы, между прочим, — с учительскими интонациями произносит Олеся, и Антону это кое-что напоминает. — Ты с этим важным тоном — как Гермиона, — шутит он. — Тогда я Рон, — подхватывает Чебатков, — как раз рыжий и достаточно тупой. А ты, получается, мистррр Харри Пхоттер? Антон цокает от зависти, так это британское придыхание ласкает слух. Как же круто говорить на двух языках одновременно. — Чего это? Я же даже не очкарик, — улыбается он. — Потому что ты пришел сюда позже всех, и «учишься балету, Поттер», — кривляется Чебатков. Олеся поправляет хвостик в надменном молчании, но видно, что прикол и ей пришелся по душе. — Тогда пусть Мягкова будет Малфой, такая же противная и белобрысая, — говорит она. — А Арсений? — спрашивает Антон, кивая в сторону ноутбука, где тот включает музыку. — Северус Снейп, конечно же, — находится Олеся. — Да, секси-Снейп, — Чебатков изображает жестами, как Арсений откидывает челку со лба, и Антон соглашается, смеясь. И со Снейпом, и с секси, хотя признаваться себе в этом почему-то очень неловко. Практика идет тяжело. Тело не слушается, дыхания не хватает. Пот льется так сильно, как, пожалуй, и на первом занятии не было. Полотенце становится сырым еще до блока асан сидя, буквально через пятнадцать минут. Антон точно знает, что это все — алкоголь. Даже несмотря на то, что его было немного. Где-то он читал, что в течение суток после тусовки никакой спорт не идет на пользу, и вот так это, похоже, работает. Причем дело не в том, что двигаться тяжело, будто бы он пытается танцевать на дне вязкого бассейна, а тупо в состоянии — Антону ужасно обидно, что один вчерашний вечер откатывает его назад на пару недель занятий, и с таким трудом добытое равновесие и даже уже какая-то растяжка просто испаряются, словно их и не было. С чертовой Чатурангой вообще полный пипец. Руки не держат, и ему приходится опускаться вниз по частям, помогая себе коленями и укладываясь грудью на коврик. Мокрая футболка противно прилипает к поверхности, а запястья изгибаются под почти болезненным углом. По-хорошему, надо бы спросить потом у Арсения про технику, потому что он явно делает что-то не так. Но не сегодня, сегодня слишком стыдно запалиться со вчерашним. Паранойя, что чуткий Арсений уловит запах алкоголя, сильнее страданий на коврике. Украдкой Антон видит, как легко входит в эту позу Олеся, потому что легкая, и Женя, потому что акробат и качок. А Антону не дал Боженька ни сил, ни, похоже, мозгов. «Надо выбрать сторону», — шепчет Спящая Красавица из глубин воображаемой внутренней пещеры, где качается на столбах ее хрустальный гроб. Ей нравится йога, уже почти так же сильно, как музыка, потому что творчества в этой физкультуре оказывается очень много. Антон согласен. Тут не получится и рыбку съесть, и кое-куда присесть, нужно выбирать между старым образом жизни и новым. Совмещать не получится. Совмещать не хочется. — Да как вы все до полу достаете! — вякает Мягкова ровно в тот момент, когда под ровный счет Арсения вся группа погружается хоть в какой-то похожий на практику поток. — Заебала, — шипит Чебатков у Антона под ухом, и он угукает, соглашаясь. Как назло, уровень подготовки Мягковой оказывается выше его собственного. Несмотря на пухленькое телосложение, она ловко делает даже пробросы между асанами, плавно перенося ноги там, где Антону приходится переставлять их, кряхтя. Она перенимает на себя все внимание, пытаясь то что-то вслух высказывать, то неуместно шутить, то просто усложняет асаны, заставляя Арсения ее осаживать. Он раз за разом методично напоминает вслух о важности дисциплины, погружения в себя и сосредоточения на процессе, и даже пару раз адресно выговаривает ей за нарушение спокойствия, но Мягковой, похоже, все равно. В конце концов он просто забивает и периодически вставляет между счетом и названиями асан что-то о том, какие испытания падают нам на голову, и Антон прекрасно его понимает. Даже стиль поправок Арсения сегодня совсем другой, он никого не трогает, только говорит и указывает. Антон догадывается, что Мягкова только и ждет этих прикосновений, потому что он и сам, признаться, их ждет, несмотря на свой стыд и угрозу раскрытия вчерашних алкогольных возлияний. Он ведь и сам больше этого не хочет. Ни бухать, ни тусить в Стасовско-Зинчевской компании. Больше всего на свете он сейчас хотел бы проводить все свои вечера вот так — в оранжевом зале с ёжиками и людьми, в которых столько жизни и столько надежды. И даже на Мягкову, в целом, плевать, она всего лишь ложка дегтя в этом медовом море. Антон просто терпит. Ради себя, ради йоги и своего будущего, а еще ради новых классных друзей, пыхтящих рядом на ковриках. Чебатков — закрытый чувак, про которого Антон ничего толком не знает, но он добрый какой-то весь целиком, хоть и выглядит, как суровый викинг. И уже ощущается, как настоящий друг. — Правая нога поверх левой, ра-аз, — командует Арсений, подходя в их угол, и Антон старается не дышать. — Дэмн, — мычит Чебатков, пытаясь скрутиться во что-то со сложным названием. — Тихо, Жень, — негромко говорит Арсений, обращаясь на самом деле сразу ко всем троим, успевая кивнуть Антону на недовернутое колено, а Олесе на зажатую шею, — локти чуть ниже, не борщите. Сегодня тяжелый день, поберегите себя, ребят. В этих словах мягкости куда больше, чем в общем тоне сегодняшнего класса, и Антон фантазирует, что они трое для Арсения сегодня на особом счету. Будто бы их угол — островок спокойствия и отдыха от противной Мягковой и других ее подражателей. Этот Мягковский психоз будто бы индуцирует еще нескольких людей, и они тоже вякают какие-то замечания неуместные и смешки, и всего этого так много, что Арсений с трудом удерживает шатающуюся в эмоциях группу. Он все чаще оказывается в их углу, поправляя и без того до предела отточенные движения — Антон старается, как никогда раньше. То ли чтобы порадовать учителя, то ли из чувства вины, но он выжимает из себя все, на что способен, и тоже получает от Арсения это обеспокоенное: — Антон, полегче. Рядом пыхтит Чебатков, для которого трудности только в радость, потому что викинги никогда не сдаются, и Олеся, которой сегодня тоже приходится нелегко, как только дело касается равновесия. Если бы йога была сплошь из Лотосов — она бы могла, наверное, в них спать, но все упражнения на баланс совсем ей не даются. Олеся морщится, но идет через сопротивление, ничуть не стесняясь выглядеть как-то не так. Антон, замерев щекой в коврик в собственном упоротом варианте очередной стойки, наблюдает, как она сбрасывает с кончика носа капельку пота, просто на нее подув машинально. Даже не обратив внимание, что она вообще есть. Антон усмехается, представляя, как Иришка с Даришкой охренели бы в этом положении. С них бы сталось принести с собой на йогу портативный душ и эти идиотские противожировые салфетки. Олеся не такая, она — настоящий боец. В этом Антону видится столько принятия и бережности к себе и собственным ограничениям, что у него даже щемит на сердце. Он тоже так хочет. Быть, как Женя, как Олеся, как Арсений. Мягкова еще что-то тявкает, когда они переходят, наконец, на асаны сидя, но Арсений ее уже в открытую игнорирует, плавая между ковриков. Он возвышается над нырнувшими в «складку» учениками, как громадный лебедь над утятами. Он сегодня даже по одежде на лебедя похож, в этих бежевых, неизменно закатанных шароварах и белой футболке. Антон завидует — Арсению, похоже, вообще не жарко, и светлые одежды на высокой фигуре выглядят сейчас, как одеяния эльфа в сказочной крепости среди Арктических льдов. Очень хочется касаться. Антон тянется носом к собственной коленке, символично склоняя голову перед чистой Арсеньевской красотой и тем фактом, что он, конечно, уже по уши втрескался. Это ясно, как день, и просто, как тот факт, что до коленки Антон не дотянется вообще никогда. Как и до Арсения, чья вежливость и расположение стопудово продиктованы только его ролью. Учитель должен быть именно таким. «Таким охуенным, — подсказывает Спящая Красавица, мечтательно обнимая подушку в своем хрустальном гробу, — вот бы он был нашим прекрасным принцем». «Еще чего, — разливается вокруг хрустальных стенок мерзкая Слизь, — хрен бы мы ему нужны. Где он? А где мы? Со всем твоим дерьмом, Антошенька, ты и мизинца его не стоишь». Антон и сам чувствует себя таким. Склизким, мерзким, погрязшим в какой-то мышиной возне с этими тусами, Джабриками, Даришками и собственной депрессией. — Захват за пальцы ног, вдо-ох, — Арсений взмахивает ладонями, как дирижер, — только вы сами регулируете, насколько вам комфортны ощущения. Не давите на себя. Антон тоже регулирует все сам. Ему никто не поможет. Ноги складываются чёрти-как, и захват за пальцы ему точно не светит, как и Арсений, особенно пока Антон в этой мерзкой депрессивной яме. Но он и правда может что-то сам регулировать. Например, ходить сюда и заниматься. Оторваться от неприятной компании, перестать давать на себе ездить, свесив ножки. Освободить в символическом внутреннем мире бедную Спящую Красавицу, прогнать Слизь, перестать от отчаяния жрать все подряд и смотреть тикток по ночам. Расчехлить малышку-виолончель. Быть свободным, как Арсений. Звучит, как план, который вообще непонятно, каким образом можно исполнить. Осторожно выползая в коридор после занятия, Антон осматривается в поисках Щербакова — но, слава Богу, его сегодня нет. Может быть, и не появится больше. Было бы хорошо. — Как тебе Ирочка Мягкова, — Чебатков заваливается в раздевалку сразу после Антона, заставляя того удивленно поднять брови, — классная дамочка, да? — Пиздец, — кивает Антон, — а вы чего, без акробатики сегодня? Это первое занятие, когда они не остались практиковать стойки. Точнее, Антон просто сбежал, потому что не хотел подходить близко к Арсению и палиться с несуществующим перегаром. А вот почему Женя здесь? — Так а как, если она к нему прилипла? — Чебатков раздраженно снимает майку резким движением, — «ой, Алсений Селгеевич, такой важный вАпРоС», тьфу. Бич! Не понимаю, почему он вообще ее терпит, неужели ему нравится? — Это вряд ли, — скептически морщится Антон. — А как еще это объяснить? Ну какая же она конченая, — Чебатков злится, с громким хлопком закрывая шкафчик, — ладно, бро, я погнал. До вторника? — Давай. Антон запихивает форму в сумку неряшливым комком, размышляя. Абсолютно точно Арсений от этой выскочки страдает, это и ежу понятно. — Ежу, — усмехается вслух Антон. Шутить про ежей в этой школе — как воды напиться. *** По дороге домой Антон покупает овощи и фрукты, потому что фантазирует, что настоящий йог примерно что-то такое и ест. Становиться веганом никто не собирается, но почувствовать себя немножко ближе к Арсению очень хочется. Что делать с этой наивной влюбленностью — он не придумал. Кроме того, как вдохновляться и постараться не быть, как явно залипающая на Арсения Мягкова. Не лезть, не навязываться, держать себя в руках. В теплых, направляющих стойку руках. В его сильных руках. Да Господи! Как вовремя звонит телефон. — Антон! — кричит в трубку Олеся, — Срочно!!! — Что случилось, — он перехватывает поудобнее пакет с покупками и даже останавливается перед перекрестком, хотя до дома всего ничего. — Я посмотрела твои транзиты! У тебя там такое! — Блин, — раздражение, поднявшись было, быстро стихает. Олеся немного «ку-ку», но злиться на нее дольше пары секунд все равно не получается, — ты про прогнозы свои космические? Он перехватывает пакеты в другую руку. — Ну Антон, — она обиженно делает паузу, — относись серьезнее, пожалуйста, это же наука про судьбу! Как раз переходя через пешеходный, Антон думает, что было бы символично прямо сейчас оказаться под машиной. По науке и по судьбе. — Ну короче, у тебя там все хорошо, — весело продолжает Олеся, — сначала тебя ждет, правда, некоторая борьба, но потом ценное жизненное приобретение! — У верблюда два горба, потому что жизн-борба, — коверкая слова, хихикает Антон, снова перехватывая телефон. Тяжелые пакеты давят в пальцы. — Я серьезно! — продолжает Олеся, — Там у тебя личные планеты так классно выстраиваются… Пока Антон возится с ключами, подходя к подъезду, он ожидаемо отвлекается от всех этих Венер и Козерогов. — Ты меня слушаешь? — возмущается в трубке Олеся. — Да, там Нептун в доме у Юпитера ставит Раком Луну, так вроде? — Сам ты Рак! — Вообще не спорю, Олесь, — смеется Антон, — и прости, но я мало что понял, можешь, плиз, попроще? — Все будет хорошо, короче, — вздыхает Олеся. Наверное, обиделась, что ее вдохновенная речь не тронула такого черствого сухаря. — Надеюсь, — Антон замирает между этажами, вглядываясь в грязное окно. И, видимо, его голос звучит совсем потеряно, потому что Олеся продолжает: — Правда, Антоник, — ласково повторяет она, — у тебя вибрации изменились, я даже чувствую. Черная полоса закончилась. — Зачем ты мне помогаешь? — от такого участия и от ее нежного, почти по-матерински теплого обращения у него реально начинает свербить в носу. Чертова чувствительность. — Я помогаю, потому что хочу, — улыбается она голосом, — и потому, что надо. Мы друг другу с тобой очень нужны. У нас же почти одинаковые Соляры на ближайший год! Антон закатывает глаза, но радуется. Раз уж Соляры, то куда деваться.