Йоги йожат ежат

Утреннюю практику он едва не просыпает, влетая на приморскую веранду прямо перед началом. Народу немного, видимо, не все решились на новую авантюру. Рядом с Арсением тусуется высокая девушка, почти с него ростом, и не отлипает от него глазами. Она переминается с ноги на ногу, сложив красиво очерченные мышцами руки на груди. Улыбается — видимо, Арсений что-то шутит. Шутник. Антон уже видел их вчера на ужине. Сидели за одним столом в углу, не обращая ни на кого внимания, и это был первый раз, когда Арсений вообще пришел на ужин. Девушка хихикала, а он попивал апельсиновый фреш и болтал с ней, ни на кого вокруг не отвлекаясь, даже на Антона посмотрел всего пару раз. Ничтожно мало. Антон расстилает коврик на свободном месте, мрачно бросает рядом кофту — сегодня утром прохладно, зацепил ее из дома, а куда девать сейчас — не понятно. Злоебучая кофта, злоебучая жизнь. Девушка без конца поправляет высокий русый хвост и выгибает длинные ноги в коленях. Так обычно делают гимнастки и бегуньи — в Антоновой спортивной секции все девчонки так себя вели. Разминали суставы, тянули что-то, прыгали без конца. Невозможно устоять на одном месте, когда у тебя столько энергии, накаченной регулярными тренировками, а под ребрами, как под капотом спорткара — огромное сердце скаковой лошади, которому скучно стучать в медленном темпе. Девушка хороша, спорить с этим бесполезно. Вчера за ужином Ния рассказывала, что эта Катерина Варнава давно мелькает рядом с Арсением, и на выступления ходила, когда он был танцором, и на тренировки. Чебатков поддакивал, что и в прошлом году она приезжала, и тихо добавил, что они, возможно, что-то мутят. Мутят. Варнава стоит так близко к Арсению, как обычно не стоит никто, он никому такую дистанцию не позволяет, даже с Антоном на пляже ночью не садится так близко. Она показывает ему что-то на локте, и он наклоняется, рассматривая то ли синяк, то ли какую-то царапину, и машет рукой, мол, пройдет. Ну глядите, какая забота. Обрывки их разговора наконец долетают до Антона: — Арсюш, ну все нормально будет, давай, тоже вставай, — она ласково трогает его за руку, а он даже не дергается. А от Антона в городе тогда шарахнулся, как от чумного. — Точно? — переспрашивает Арсений. — Точно, мой хороший. Вы нашли того, кто будет считать? Варнава оглядывается, и Антон не может не отметить легкость ее движений. Длинная шея, красивые плечи — не йогиня, а модель. Зубы сжимаются от обиды. Реальность видеть совсем не хочется, хочется верить в сказку, что они с Арсением нашли общий язык, что это куда-то может вылиться. Ния тем временем поднимает руку. — Я посчитаю, — она завязывает дреды второй рукой, — я травмировалась все равно, йожить не могу. Антон смотрит искоса на Чебаткова, тот вздыхает с виновато поджатыми губами. Его не было всю ночь, и что-то подсказывает, что провел он ее не один. На лодыжке у Нии стягивающая повязка, как при ударах или растяжениях, и сам Чебатков стыдливо прячет ногу за ногу, но Антону виден хвостик замазанной зеленкой ссадины. Понятно. Эти двое где-то шароёбились по скалам. Антон сейчас готов разбить себе что угодно, даже чертову травмированную коленку, чтобы оказалось, что Арсений с Варнавой ничего не мутят на самом деле, и что кольцо на его руке не принадлежит ей. Арсений просит всех раздвинуть коврики, чтобы не мешать друг другу. Проходя мимо Антона, персонально здоровается. Какая честь. — Как настрой? — Боевой, — врет Антон, пытаясь выдать ревность за решительность, а тоску за спокойствие. Кажется, Арсений его не раскусывает. — Главное сам не считай, мистер математик, — добродушно усмехается он, — Ния будет следить за кругами, ты лучше расслабься, хакерским мозгам это полезно. — Чатуранги меня пугают, — признается Антон. «И твое кольцо», — проносится в голове. — И я не уверен, что выдержу все сто восемь кругов, — добавляет он. «И твой флирт с Варнавой». — Пугайся того, что будет с тобой, когда ты накачаешь в себя столько энергии, — усмехается Арсений, — это будет очень круто. — Надеюсь. — Я серьезно, — Арсений подходит чуть ближе и тихо-тихо шепчет, — это будет даже круче, чем секс. Поверь. Да еб твою мать! Антон по инерции посмеивается, скрывая эмоции. Опять эти гребаные качели, зачем вот так подходить, зачем что-то такое говорить? Когда у тебя целая Катерина Варнава — вон, стоит на коврике. Антон сейчас, как злобный гусь в меме, бегущий за Арсением с вопросом «Что это значит? Что это значит, блять, Арсений???» Он, тем временем, возвращается к Варнаве на середину веранды. — Так, ну всем доброе утро, — радостно начинает он, оглядывая зал с дежурной обворожительной полуулыбкой. Антон мрачно думает, что его не проведешь, — Прошу любить и жаловать, Катерина Варнава, йог, преподаватель и близкий мне человек. Сегодня у нас будет необычная практика. Варнава тепло оглаживает его по плечу и улыбается. Так вот как ведут себя с Арсением его близкие люди. Антон, может быть, тоже близкий, но касаться Арсения ему привилегию не давали. — Всем привет, — у Варнавы оказывается низкий и довольно приятный тембр, но Антона сегодня ничего не очаровывает, он зол, — Арсений попросил меня провести эту практику, потому что это мой профиль и потому что он хочет, чтобы вы ненавидели меня и мой голос, а не его сладкий баритон. Арсений посмеивается, тоже расстилая коврик поодаль. Похоже, собирается практиковать вместе с ними. — Практика длинная, — продолжает Варнава, — поэтому просто дышите, не думайте о количестве, я буду говорить все медленно, мы никуда не торопимся. Йога Ста Восьми — это не марафон. Она вышагивает туда-сюда, объясняя детали, и Антон совсем сдувается. В движении она еще более красивая, в ней тоже есть вот этот «вайб Цигун», который он видел в Арсении и который часто бывает у спортсменов. Кошачья пружинка в походке, плавность и живость. Легко представить, что эти двое любят друг друга. Они бы хорошо смотрелись вместе — высокие, красивые. Все складывается. Наверняка Арсений гетеро, и кольцо у него на пальце — это вариация обручального, вон, у Варнавы на безымянном тоже блестит белое золото. Обманчивая простота, стоящая кучу денег. Антон разбирается в украшениях, его не обманешь. Все очень просто, все всегда было просто. Арсений — профессиональный преподаватель йоги с высокой осознанностью, дружит с геем Егором, не осуждает слезы Антона, помогает людям. А еще у него толпа поклонниц и красавица Варнава, с которой у них общие интересы. Арсений толерантен, но толерантность еще никого геем не сделала, а все остальное Антон просто додумал. А даже если он и не гетеро, то тоже все очевидно — работал в танцевальной труппе, насмотрелся на тупорылых геев-папиков, жаждущих себе красивое мясо, понял, что не хочет иметь никаких дел вообще с этим. Ушел из танцев и тусуется теперь с благородными йогинями типа этой Варнавы. Все понятно. Антон зло разминает голеностоп и колено, как всегда делает перед практикой, только сегодня это выходит слишком агрессивно. Голеностоп жалобно хрустит, но Антон слишком злится, чтобы себя жалеть. Он просто идиот, понадеявшийся непонятно на что. Арсений на своем коврике тоже потягивается, мнет стопы. Он наверняка уже делал эти Сто Восемь, и, может быть, делал вместе с Варнавой, и, может быть, у них и секс прямо после этой практики был. Раз эти Сто Восемь «даже круче, чем секс». — Встаем в начало коврика, — командует Варнава. Антону кажется, что вместо кофты рядом с его местом лежит мерзкая Слизь и злорадно щурится. Точно так же, сложившись складками. «А я тебе говорила, — шепчет она, — у тебя никаких шансов. Мы с тобой знаем, что ты просто чмо, и никакие круги тебя не исправят». Горечь затапливает его, заставляет лицо морщиться и напрягаться лоб, который он всегда хорошо расслабляет в Шавасане. Вообще новое чувство тела играет с ним злую шутку — чем лучше он понимает себя, тем чаще видит, сколько тревоги и напряжения в нем скапливается, как злость жжет легкие, как тоска скручивает желудок, как сожаление застывает в горле. Ужасно обидно, что такая интересная практика сейчас пойдет коту под хвост. И страшновато, что в таком состоянии Антон может запросто доломать едва зажившую с таким трудом ногу. А, может, и еще чего-нибудь. «Не вреди себе, пожалуйста», — подает тоненький голосок Спящая Красавица, снова спрятавшаяся в свой хрустальный бункер-гроб. Она давно не возникала в сознании, Антон уже было подумал, что освободил эту свою творческую часть окончательно. Видимо, нет. Практика начинается, и Антон, вздохнув, все-таки старается отбросить все мысли, начав просто двигаться и ровно дышать. Спящая Красавица права. Нельзя портить себе отдых, нельзя себя ломать. Что там говорил Арсений? Нужно собрать всю боль и пройожить ее, рассмотреть, разобрать, так что эта длинная практика — отличный шанс. Тем более, что схема здесь гораздо проще обычной последовательности. Никаких Чатуранг, слава Богу, в традиции «Шивананда», что бы это ни значило, нет. Можно просто ложиться на коврик животом, отшагивая постепенно то левой, то правой ногой. Под ритмичный счет неожиданно приятного голоса Варнавы Антон отключает голову и просто идет в потоке, послушно двигаясь и дыша. Ритм довольно быстрый. Если бы бёрпи можно было делать плавно, это было бы оно. Сначала Антону плохо, потом больно, потом однообразие надоедает, потом он отвлекается, как на Випассане, а потом опять ловит раздражение. Никто не знает, как правильно самому себе помогать с эмоциями, но Антон придумывает отдавать всю гадость в пол. Пол веранды — очень крепкий, он все выдержит, а, если не выдержит, то отдаст земле, а та отдаст земной коре и мантии, а та — нагретому до кучи градусов ядру, где вся эта боль просто растворится в секунду. Сгорит, как говорится, к хуям. Поэтому он просто идет по списку. Вот ревность выгибается дугой в собаке вверх, и грусть от невзаимности стекает по рукам и устремляется в пол. Вот с выдохом туда же следует вся злость, что Арсений может оказаться гетеро, а Антон влюбился, как дурак. Вот с касанием коврика грудью Антона покидает обида за все, что он сделал и не сделал, за все, что причинил себе сам и позволил причинить другим. Ненависть к себе поддается сложнее всего. Антон отшагивает назад правой ногой, потом левой, потом снова правой, пытается сбросить с себя это колючее одеяло гнева, но не может. Он сам во всем виноват. С другой стороны, если он заварил всю кашу в его жизни, у него были на это силы? Значит, он в силах и разварить ее обратно, так ведь? А зачем ненавидеть того, кто может все исправить? Легкие работают, как кузнечные меха, накачивая его кислородом и чем-то еще, про что Олеся бы точно сказала — это энергия. В какой-то момент ощущение реальности пропадает, голова слегка кружится от быстрого темпа, движения становятся механическими, и Антон уже не думает о правых и левых ногах, привыкая к тому, что надо делать. И внезапно приходит второе дыхание, как в беге, и йожить дальше уже совсем не сложно. Антону прилетает в голову очень неожиданное осознание. Он сейчас бегает! Он таким странным способом бегает! Несмотря на то, что реальные беговые тренировки ему недоступны, подсознание как-то ищет выход, желая бегать, желая делать то, что по-настоящему нравится, даже таким вот странным способом. Тело вывозит само, само вытаскивает Антона из болота, ну надо же. — Правая нога, взгляд вверх — вдох, легли — выдох, — размеренно диктует Варнава, медленно бродя по веранде туда-сюда. Антон смотрит на нее краем глаза — она сосредоточена, будто бы сама сейчас практикует. Арсений на своем коврике тоже просто работает, никаких переглядок, ничего, кроме йоги. Антон ловит себя на том, что в нем больше нет никакой злости, только воодушевление и надежда. Может быть, он даже начнет снова бегать? Может быть, он и правда стал сильнее за эти месяцы, и у него, наконец, все получится? Кофта, лежащая рядом, больше не напоминает ему Слизь. Во внутренней воображаемой пещере Спящая Красавица весело катается на хрустальном гробу, как на качелях, сидя сверху и болтая ножками в воздухе. Мерзкие Слизьи глаза только злобно смотрят на нее из темного угла. Практика закачивается очень внезапно. Ния говорит: «Сто», когда Антон в своих мечтах по приезде домой разбирается с буллингом на работе, убирается в комнате и уже пробегает марафон следующей осенью. Последние круги проходят так легко, что, кажется, он сможет сделать еще сто восемь таких же, или даже больше. Великая сила второго дыхания бегуна. Это приятное, забытое ощущение хорошего финиша забега — когда добегаешь не из последних сил, и даже не из предпоследних, и получается легко запрыгнуть за финишную черту. Потому что хорошо тренировался, хорошо спланировал дистанцию. Хорошо разобрался в себе. Группа сворачивает коврики тоже в некотором молчании, видимо, разбираться с разными чувствами пришлось не одному Антону. Арсений смотрит на него тепло, когда он подходит, сам не знает даже, зачем. Просто его тянет, и он идет. Как котенок, ориентируясь только по принципу, что ему нужно что-то теплое. — Эйфория, да? — спрашивает Арсений, и его голос звучит, будто бы усиленный динамиками, Антон даже вздрагивает. Глаза напротив сияют синим сапфиром, или у Антона что-то не так со зрением и с восприятием, потому что у людей не бывает таких глаз. Он заторможено разглядывает кончики Арсеньевских ушей, может быть, они заостренные? Как в фантастических фильмах, его взгляд будто бы становится камерой в 4К, и мельчайшие подробности Арсеньевского лица он замечает так ярко, так остро, и залипает безбожно, как обдолбанный наркоман. Кажется, Арсений ждет ответа. — Блин, я так много всего чувствую, — бормочет Антон, и Арсений легко смеется. Этот звук отражается в ушах длинным эхом. — Побудь сам с собой сейчас, — говорит Арсений, — это лучшее, что можно сделать. Ты же любишь море? Антон кивает. Мо-оре разливается в ушах тем самым красивым баритоном, про который говорила Варнава. Он любит море. И Арсения тоже. И его эльфийские сапфировые глаза. И весь мир, божечки! Кажется, это отражается у него на лице, потому что Арсений щелкает перед носом пальцами. — Эй, соберись, — улыбается он, — и сходи на свидание с морем, посиди с ним. Удержи в себе все, что ты накачал. Антон, повинуясь своему персональному джину-Арсению, идет к линии прибоя, садится, зарывается пальцами в гальку, наблюдая, как белая пена пытается достать до его кроссовок. Очень хочется бегать сейчас по этому пляжу, длинному, с музыкой, где-нибудь на самом рассвете, утопая кроссовками в гальке и наплевав на то, что это максимально неудобно. Море накатывает на него блеклой неяркой водой, лениво перебирая мелкие камешки. Антон думает, что, раз у него вернулась тяга к бегу, то и к виолончели вернется. Надо просто начать, просто попробовать, как он пробовал йогу в середине лета. Ничего не ожидая. Никуда себя не загоняя. Он тоскливо смотрит на длинную полосу прибоя. Так хочется сейчас раздать ускорения, так, чтобы ветер свистел, чтобы прям ух! Нога, наверное, офигеет, если он попробует пробежаться прямо сейчас, но однажды он точно вернется к бегу, однажды точно вернется. Жар от практики греет его изнутри. Сейчас так хорошо, и Антон благодарен Арсению очень, за все и сразу. Ревность и злость куда-то совсем улетучиваются. Магия. Антон думает, что хочет обнимать море. Любовь, какая-то новая, незнакомая раньше, тянется из глубины, прямо изнутри, разливается широкими рукавами вокруг. Любовь к морю, к гальке, к Арсению, к нему самому, причудливо закручиваясь, танцует вокруг невидимыми всплесками. Будто бы у Антона — источник этой любви где-то внутри. Озеро с белой водой, или светящийся шар прямо посередине груди. Будто бы эти лучи — как миллион световых щупалец, нежно касающихся всего мира вокруг, отдающих ему безусловную и очень искреннюю любовь. «Какой же лютый психодел, — ахает его внутренний девопс-математик, наблюдая за калейдоскопом образов в сознании, — мы точно еще не сошли с ума?» Антон смеется сам себе, качая головой вместо ответа. Это не шиза, это просто взросление. Мир — не плохой и не хороший, он просто есть, и в нем всегда есть место любви и созиданию. И черт с ними, со всеми проблемами — все их можно решить. И пусть возвращение к бегу займет больше времени, пусть Антон никогда не похудеет до своей идеальной формы, пусть виолончель будет стоить больших усилий, чем раньше. Пусть Арсений окажется гетеро, хоть с целым гаремом из Варнав. Это все не страшно. Антон — жив, и вокруг него — мир, полный всякого-разного, настоящая, никакими иллюзиями не испорченная реальность. Он сжимает в пальцах гальку, рассматривает белесый камешек. Галька — тоже настоящая, красивая в своей шероховатости. И как хорошо, что Антон живет с этой галькой в одно время. И что с Арсением он имеет возможность видеться и говорить. И любить его, вне зависимости от того, что было или будет дальше. Полюбит ли он его однажды? Может, и нет. Раньше эта мысль бы разбила Антону сердце, но сейчас… Они немного общаются, и это — реальность. А реальность круче любых фантазий, потому что только она — существует на самом деле. И то, что ты имеешь на самом деле — куда важнее других вещей. Если их общение однажды придет к тому, что перестанет быть дружеским — хорошо. Если же нет, ничего страшного. Если кольцо у него на пальце принадлежит Варнаве, пусть так. «Миндальная» связь между ними все равно никуда не денется. И йога никуда не денется. И Антон тоже никуда не денется от этого чувства любви ко всему живому и к себе самому, которое у него теперь есть. «Если что-то идет, то пусть оно идет своим чередом», — говорил как-то сам Арсений. Кто Антон такой, чтобы возражать? Не нужно ничего торопить. Делай свою практику — и все придет. И все придет.