Йоги йожат ежат

Московская квартира встречает отвыкшего от серости Антона вполне обычным своим интерьером, только вот Антон, кажется, изменился, потому что смотрит он на все это совсем другими глазами. Чистота кухни, где всегда убирается Журавль, вместо больничной стерильности, на которую Антон раньше плевался, отдает красивым минимализмом. Кажется, только теперь он сможет по достоинству оценить форму мыльницы и прочие баночки под цвет. В Антоновой комнате — лютый бардак, он морщится, когда кидает сумки, и тут же открывает окно на проветривание, несмотря на прохладную осеннюю хмарь. Сегодня в гости придет Олеся, сюда точно ее пускать нельзя. И вообще, уборка в туду-листе сейчас займет первое место. Журавль суетится на кухне, как и всегда, но что-то здесь не так. Присмотревшись, Антон замечает, что возится он не с едой, как обычно, а с покупными печенюшками, пытаясь запихать в миску сразу несколько видов. Раздается звонок домофона, и Антон останавливается в проходе, недоумевая, потому что Олеся должна прийти сильно позже. — Тох, забери пиццу, плиз, — вполоборота просит Журавль, продолжая складывать горкой печенье. Какая-то никак не может удержаться на вершине, — тупая шоколадка! Антон приносит коробки на кухню. — Чего это ты решил по пицце сегодня? — подозрительно спрашивает он. — Да некогда стало готовить, мы на проекте пропадаем просто сутками. Но знаешь, бро, знаешь-знаешь? Когда он действительно волнуется, он всегда вот так дублирует слова. — Хорошо идет? — добродушно интересуется Антон, занимая свое любимое место у окна. — Да просто охуительно! — Журавль выделяет последнее слово, и лицо у него становится еще круглее от растянутой улыбки. — Пришла новая эра! В дверь звонят, и ураган Олеся врывается в квартиру с непрерывным монологом и тоже какими-то пакетами с едой. Антону непривычно видеть ее на своей кухне. И еще более непривычно — в джинсах и толстовке, с украшениями и макияжем, а не с боевым хвостиком на макушке и мягким ортезом на колене. У Антона есть точно такой же, и эта тема становится второй после астрологии, о которой они говорят. — Ортезный брат! — здоровается Антон, раскидывая длинные руки на половину кухни. Олеся — кремень, поэтому в их странном общении роль мужика она занимает уже давно. — Ортезная сестричка, как же я соскучилась, — обнимает его в ответ Олеся и, скорчив рожу, протягивает руки к Журавлю, — и тебе привет, абсолютно здоровый бесючий жучара. — Никакого насилия в моем доме, — угрожает ей Журавль не распакованной пачкой чая, и Олеся хохочет. Какая она солнечная, живая! Никакого сложного лица, никаких хмурых взглядов, шипящего дыхания и мокрого коврика. Антон разглядывает ее, как одноклассницу, которую не видел десять лет. Лицо такое же, но суть поменялась полностью. Так всегда бывает, когда встречаешь человека только в определенном месте, а потом вдруг резко — в непривычном. Деловая Олеся выглядела хорошо, но самое классное — каким невероятно счастливым с ней выглядел Журавль. Даже на секунду подумалось, что у этих двоих может что-то быть, только вот Антон хорошо знал Журавля — это была не более чем теплая дружба. От таких вещей он наливался энергией, как шар гелием. Любовь же обычно расплавляла его до состояния обнимания диванных подушек. Это точно была не она. — … Это потому что у него активный Сатурн, — говорит Олеся как что-то само собой очевидное, но Антон не улавливает контекст, пропуская половину фразы. Кажется, они обсуждают кого-то из своих продюсеров. — Чего? — Сатурн, — как тупому, повторяет Олеся. — Хуюрн, — передразнивает Журавль, вытаскивая пиццу из коробки. Пусть он сегодня не готовит, но привычка ухаживать за гостями никуда не делась, — я думаю, что он просто долбоеб и не может взяться за себя сам. И еще алкоголик! — А это потому что Рыбы. — Так это рыбы его набухивают? — встревает Антон и даже под колючим взглядом Олеси не прекращает хихикать, — ну просто не пил бы с рыбами, делов то. Вылез бы из аквариума. — Слышишь, рыба, у тебя тоже с алкоголем возможны проблемы, вообще-то, — дерзит она. — А кто спорит? — Антон принюхивается к чаю. — Какой крутой, там мята? — Хуята, — бурчит Олеся, откладывает пиццу и тянется в сумку, висящую на стуле, — вот, я не зря их с собой взяла, точно. Щас я вам покажу рыб, Фомы вы неверующие. Она достает красивый шелковый мешочек с вышитыми золотом вензелями. Журавль сразу тянется его потрогать — он и правда выглядит довольно приятным на ощупь. — Тш! нельзя! — хлопает по рукам его Олеся, — это же Таро. Журавль, встававший за заныканным мармеладом, садится на перевернутый спинкой вперед стул и укладывает подбородок на руки. Антон тоже подается ближе, когда Олеся осторожно вытаскивает из мешочка коробочку, а за ней и карты. Журавлю выпадает загадочный «Рыцарь Жезлов». — Ну вот, я же говорила тебе, — объясняет Олеся, — поехали со мной в отпуск, и Таро тебе тоже говорят, что надо ехать. Это, — она тыкает пальчиком в карту, — путешествие, такое, немного деловое даже. — По-моему, это мужик на коне, — говорит Журавль, и Олеся на него шикает снова, но не злобно, а игриво и смешно. У них такая игра, похоже, в скептика и мага. — Димасик, надо ехать, карты тебе говорят, — выносит вердикт Олеся, и Антону нравится это обращение. Они с ней уже больше, чем ортезные братья, или она и правда экстрасенс, раз чувствует, что Журавль — не Дима, а Димасик, — Антон, теперь твой вопрос, что хочешь узнать? — Не знаю даже, — он пожимает плечами. — Наверное, просто что меня ждет? Олеся вытаскивает карту с большой странной чашей и парой белых птиц по ее краям. Птицы сидят, довольные, собираясь то ли пить, то ли купаться. Если Олеся сейчас скажет про плавающих по ночам в море «гусей», как их называет Позов, то Антон поверит вообще в любую магию. — О-о, Антон, это Туз Кубков! — восклицает Олеся. — Таааак, — напрягается он, — и что это значит? Все-таки буду бухать? Журавль пододвигается ближе, рассматривая карту. — Птицы, в натуре, пьют что-то, это значит, мы с Антоном сообразим на двоих? Ах, или ты мне изменяешь? — не удерживается он от попытки разгона. — Так с рыбами же и изменяю, — подсказывает Антон, и только потом до него доходит, что Арсений по гороскопу как раз Рыбы. — Точно! — смеется Журавль. — Дураки-то какие, — качает головой Олеся, — нет, это не про алкоголь. Это очень хорошая карта, Антон. Это — про обретение любви и скорое сближение с хорошим человеком. Антон отшучивается, конечно, но предсказание щекочет нервы. Какое было бы счастье, будь магия настоящей. Хотя, если верить, оно сбывается, так ведь? *** До ближайшей йоги по расписанию остается всего несколько дней, как и до первого рабочего понедельника. Антон любит брать отпуск с запасом, чтобы было еще время немного прийти в себя. Комната преображается — Антон выгребает всю пыль и грязь, выкидывает что-то ненужное. Хочется пространства, чтобы иметь возможность нормально развернуть коврик, и хочется минимализма какого-то, пустых поверхностей, концептуальных вещей. На гладкую полочку он ставит маленькую фигурку ежа, привезенную из лагеря, поливает почти подохшие цветы на подоконнике и даже покупает новый смычок. — Я доберусь до тебя, милая, — любовно гладит он виолончельный чехол, но пока не открывает, чувствуя никуда не исчезнувший ступор внутри. Но если раньше Антон себя за это ненавидел, то теперь прощает. Наверное, он просто еще не готов, и это нормально. Никто же не будет вставать на уши, если уши не способны удержать вес, да? Несколько раз он смотрит на диалог с Арсением, где висит фраза про мороженое и фотка. Это будто бы это было в другом мире, и сейчас не очень понятно, как с ним общаться, но одно точно известно — можно. Теперь можно. Прощаясь в аэропорту, Антон пообещал обязательно прийти на йогу, а еще вспомнил, что должен Арсению кофе, на что тот только легкомысленно махнул рукой, смеясь и отшучиваясь, что еще успеется. И снова обнял его на прощание. На уши встать все еще невозможно, но хотя бы наполовину на них опереться — получится. *** Знакомые оранжевые стены йога-класса встречают почти осязаемым теплом. Кажется, что южное солнце теперь поселилось здесь, будто Арсений привез его из лагеря вместе с собой. Или у Антона просто глаза-сердечки с вывернутой наизнанку оптикой. Он занимает любимое место у стены и радуется, здороваясь с приходящими людьми. В зале уютно и спокойно, и Антон не уверен теперь, где именно он себя чувствует по-настоящему дома. Журавль бы не понял. Чебатков шумно приземляется рядом. — Йоу, бро, какие дела, — хлопает он ладонью об ладонь. Еще один стереотипный подросток из детского лагеря, хотя в случае Чебаткова это был скорее «саммер скаут кэмп». — Блин, так круто вернуться сюда, — довольно тянет Антон. Тот только хмыкает в ответ многозначительно. — Как думаешь, Мягкова эту футболку вообще хоть раз стирала? — спрашивает он, косясь на занявшую место в первом ряду их несравненную звезду. Она пришла в лагерном мерче, и Антон не припомнит, когда видел ее в чем-то другом. — Надеюсь, она просто закупилась этими футболками в большом количестве, а то и правда странно. Громко хлопает дверь. Арсений влетает в зал такой стремительный и счастливый, взъерошенный, с растрепанной прической и криво подвернутыми йожными штанами. Совсем на него не похоже. Едва зайдя за коврик, он оглядывает всех довольным взглядом и ждет тишины, будто бы собирается сказать тост. Пауза затягивается. Антон хмурится. Что-то не так. Чебатков ерзает рядом, бросая недоуменный взгляд на Антона. — Я очень рад вас всех видеть, — начинает Арсений, — и не буду тянуть, у меня для вас есть новости. Нет, абонементы не повышаются, нет, школа не закрывается, все хорошо, — сразу успокаивает он Элю-Кислоту, взявшуюся за сердце, — но новости есть. Как вы знаете, все преподаватели Аштанга-йоги проходят обучение в Индии, в международном институте… — Да ладно, — шепчет Антон ошеломленно. — Чего-чего? — удивляется Чебатков. Антон жестом просит его замолчать, прислушиваясь к Арсеньевской речи. — … в свою очередь, обучают учителей, потому что традиция передачи очень важна, — продолжает счастливый Арсений, — я несколько лет подряд пытаюсь попасть в Майсор на учительский семинар к самому Гуруджи, чтобы из первых рук получить важные знания. О мой Бог. Антон уже понимает, к чему тот клонит. — И у меня наконец получилось! — радуется Арсений, покачиваясь на носочках, будто бы подпрыгивая на коврике. — После таких семинаров уровень практики у всей школы обычно возрастает, так что готовьтесь к переменам и вы. Он ликует, но от группы нет никакой реакции, зал замирает на месте, даже дыхания не слышно. Антон тоже испуганно застывает, не понимая, бить или бежать, и что вообще делать. И почему так страшно? Новость же хорошая! — А когда вы едете? — встревает Мягкова, но сейчас Антон не стал бы на нее раздражаться — ему и самому интересно. — Через два дня, — улыбается Арсений, — Так что сегодня у нас последняя практика. По залу проносится возмущенный и растерянный вздох. — Спокойно, это не навсегда. Я вернусь… — он на секунду хитро улыбается и раскидывает руки широко, расправляя белую футболку, как мантию, — на третий день с востока, с первыми лучами солнца! Антон понимает отсылку и даже успевает удивиться, потому что он только недавно советовал Арсению посмотреть Властелина Колец, тот что, уже успел? Но это все не важно, важно то, что он и правда уезжает. Новости, конечно, хорошие, но вряд ли это поездка на выходные. Его наверняка не будет недели две. И как теперь звать его на кофе? — Ну чего вы расстроились? — он хлопает руками по бедрам. — Практика не прервется, все абонементы действуют, но по вашему желанию могут быть заморожены на время моего отсутствия. Я рекомендую вам не прекращать занятия, и школа дает вам возможность по нашему абонементу в то же самое время заниматься со Светланой Федотовой, клубным преподавателем Хатха-йоги. Она прекрасный учитель, я ей доверить могу самое дорогое — вас. Арсений все еще воодушевлен, но никто в этой радости особо его не поддерживает. — Заодно попробуете, что такое практика в общем потоке, — предпринимает он еще одну попытку, — чтобы понять, что наша Аштанга — круче. Группа молчит, обеспокоенная такой переменой. Девчонки смотрят куда-то в пол и почти не двигаются, Чебатков оглядывается, не понимая, что происходит, у него эмоциональный диапазон поуже, так что катастрофы он не видит. Зато помрачневшие лица — весьма. В зале повисает тягучая тишина, кажется, ее даже можно пощупать, такая она плотная. — Так, ну серьезно, не надо меня хоронить, — возмущается теперь и сам Арсений, — я не навсегда уезжаю, всего на два месяца, потом вернусь. — Два месяца? — восклицает кто-то вроде Мягковой, и Антон сейчас целиком и полностью на ее стороне. — Так долго? — А вы думали, — усмехается Арсений, — восток — дело тонкое. Давайте, ёжики, самое время начать. Мягкова замолкает и быстро утыкается в телефон, хотя Антон надеется, что она скажет еще что-нибудь, потянет время, чтобы Арсений подольше никуда не уезжал. Бред, конечно. Девчонки озадаченно переглядываются, встают и поправляют коврики. Антон ловит взгляд Арсения, чтобы коротко улыбнуться в поддержке, хотя сам находится в смятении, мягко говоря. Тот только пожимает плечами, наверняка сбитый с толку такой реакцией группы. Чебатков чешет рыжий затылок. — Ну хуй знает, — бормочет он. — Такое раньше было? — не зная зачем, спрашивает Антон. — Ни разу, — качает головой тот, — Арсений вроде бы даже в отпуска не ездил никогда, по крайней мере, за два года точно, школа всегда работала. Практика начинается, и вместе с дыханием на Антона накатывает привычный рабочий транс. Теперь он включается каждый раз, когда есть эмоции, нуждающиеся в разборе. Он настолько погружается в себя, пытаясь проанализировать всю кашу в башке, что даже не замечает, как к нему подходит Арсений, чтобы мягко подтолкнуть на сгибании куда-то в спину. Это короткое прикосновение воспринимается таким горьким и совершенно точно последним, как если бы они прощались навсегда. Антон поднимает глаза на звездное небо каждый раз, когда делает Собаку-головой-вверх в динамической связке. Небо на потолке качается, как кадр в кино, снятый неудобной и неустойчивой камерой. Шаткой, как Антонова кукуха сейчас. Как он будет без йоги целых два месяца, хотя черт с ней, с йогой. Как он будет без Арсения? Впору сидеть Беллой из Сумерек на балконе, наблюдая, как летят недели и сменяются сезоны во дворе. Как раз октябрь начинается, а его и без этой разлуки поди попробуй вывези. Всю группу штормит. Научившийся чувствительности после лагерных практик Антон теперь хорошо видит чужие эмоции. Всё не в порядке у всех, как бы молчаливо и сдержанно ни выглядел сегодняшний класс, это — грусть и смятение, а не умиротворенная тишина. Перед Шавасаной Мягкова куда-то убегает, чтобы потом, когда группа закончила попытки расслаблять абсолютно не поддающиеся мышцы, войти в зал с букетом цветов. Вот что она делала в телефоне, хитренькая, заказала доставку. — Это от всей нашей группы, Арсений Сергеевич! Мы вас поздравляем! — лыбится Мягкова, довольная и вся истекающая подобострастным маслом, как румяный жирный блин. — Главное, чтобы она потом со всех денег не собрала, — ворчит Чебатков, скручивая коврик, и в ответ на вопросительный взгляд поясняет, — я уже пойду. Сегодня, если что, без акробатики, у меня там… дела. — Дела, — расползается в хитрой улыбке Антон, с удовольствием наблюдая, как Чебатков тушуется, — ну передавай привет делам. — О, мэн, — машет тот рукой, а глаза его сияют. — Рад за тебя, Жень. — Сенкс, бро, я-то как рад, — фирменно отвечает Чебатков и, легонько хлопнув Антона по плечу, покидает зал. Около Арсения скапливаются ученики, что-то говорят, желают, поздравляют. Антон неторопливо собирает вещи и дожидается, пока толпа рассосется. — Поздравляю, — говорит он, в замешательстве не очень понимая, стоит ли жать руку, или теперь можно обниматься? Или, наоборот, нельзя? Как общаться с Арсением после лагеря, когда он снова «при исполнении», в маске холодного эльфа? Только глаза одни из-под этой маски и торчат. — Спасибо. Буквально сегодня узнал, я в таком шоке, — он тепло улыбается, сдержанно взмахивает руками. Должно быть, эльфам не положено визжать от восторга. Оглянувшись на пустой зал, он чуть наклоняется и негромко произносит: — И пипец, как рад, на самом деле. Это же офигеть! — Еще бы, — усмехается Антон. Он так и стоит на расстоянии неловкого метра, терзая пальцами край коврика. — Несколько лет ожиданий, и вот так вдруг, — Арсений вытирает несуществующий пот со лба и оставляет одну руку на лице, рассеянно улыбаясь, — просто безумие. — Ты это заслужил, — пытается радоваться Антон, и он на самом деле радуется, просто вместе с радостью у него еще куча чувств. Как же так! — Я понимаю, что для группы это как снег на голову, но практику нельзя останавливать, — он заглядывает под отросшую Антонову челку и зовет мягко, — Антон. Я прям прошу тебя лично — не прекращать, у тебя такой идет прогресс. Просто попробуй не останавливаться, хорошо? — Угу, — мычит Антон. Интересно, он намеренно избегает тот факт, что Антону плевать на прогресс? Что вся тоска в том, что они не увидятся, так и не обозначив, что между ними начало происходить. Ведь начало? Не мог же Антон ошибиться. — Ты попробуешь? — настаивает Арсений. — Целых восемь недель, да? — если бы существовала выдача скучаний авансом, Антон бы получил его целиком. — Я не исчезаю с лица земли, если что, — Арсений поправляет на себе футболку и это выдает в нем, похоже, волнение, — и телега у меня работает. Можешь писать, если будет какой-нибудь вопрос или… если захочешь. — Захочу, — рассеянно отвечает Антон и поправляет ответ на более вежливый, — то есть, конечно, я напишу, здорово, спасибо, да. Ему нужно все это переварить, перезагрузить голову, а то сейчас весь мир в каком-то непонятном тумане. — Буду присылать тебе абсолютно черные фотки, — вдруг говорит Арсений. — Черные? — Если ночью фоткать море, кадр будет черным, — объясняет он затупившему Антону, — так что жди черные фотки чужого моря. Правда, там океан, а не море, и до него почти двести километров, но у меня есть план. — Ты там ночью, может быть, не купайся? — тревожится Антон и наверняка выглядит сейчас глупо. — А то в этих ваших Индиях живут всякие крокодилы… Он смущается, и конец фразы уходит в какое-то нелепое бормотание. Арсений весело щурится, наверняка поймав его на этой эмоции. — Так уж и быть, — хихикает он, — не буду кусать крокодилов. Пусть живут. — И я все еще должен тебе кофе, — не может оставить это все просто так Антон. — И я обязательно за ним вернусь, — очень серьезно обещает ему Арсений. Они неловко пожимают друг другу руки, коротко обнявшись плечами, прощаясь очень по-мужски, безэмоционально, но Антон надеется, что этот проницательный эльф и так все понял. Он еще долго сидит в раздевалке, размышляя, что делать и как пережить этот восьминедельный антиарсеньевский пост. Хотел быть йогом по-взрослому? Тук-тук, вам посылка, Антон Андреевич, распишитесь. Принимайте ваши испытания. Три раза в день после еды. *** Этой осенью все бросают Антона. Журавль тоже неожиданно уезжает в отпуск — они с Олесей сваливают в поездку, о которой она говорила. Тоже какое-то духовное путешествие, с барабанами и танцами вокруг костра. Он смешно ругается на нее по телефону, собирая вещи, и Антону кажется, что они могли бы быть отличной парой пожилых родственников. Как и он с Журавлем, так что дело, видимо, именно в нем. Потому что Антон ходит вокруг Журавлевского раскрытого чемодана, лежащего на полу посреди его комнаты, и кудахтает, как курица, проверяя наличие головного убора. И крема от солнца. И мази от укусов гребаных насекомых. Подумав, он приносит из комнаты часть своих вещей. — Тебя наверняка там затащат на какую-нибудь йогу, — сердобольно вздыхает Антон, перебирая шмотки, — возьми мои штаны. Новые, я купил, а мне они коротки. —Да не надо, Антон, — уставший Журавль отнекивается больше по привычке, даже не вникая в суть, — у меня, если что, шорты, да и вряд ли я таким займусь, чет мне не очень понравилось. Без обид, да? — В шортах неудобно, — Антон пропускает отмазку мимо ушей и сам запихивает новенькие шаровары в чемодан, — бери, говорю, это как презики — пусть лучше будут. Вдруг на тебя нагрянет какая-нибудь нирвана. — Ага, нападет из-за угла. И я просветлюсь сразу, — ворчит Журавль, но процессу не препятствует. Антону повезло с другом. Грустное состояние Антона от него не ускользает, разумеется, но он не лезет с расспросами, только берет на себя побольше домашних дел, проявляя таким образом участие. — Ты в порядке вообще? — впервые спрашивает он, присаживаясь на заваленный вещами диван. — Такой приехал счастливый, а сейчас чего? Если в этих ваших отпусках из людей делают меланхоликов, я никуда не поеду! Антон смеется. Ну что за человек, даже пострадать не даст нормально. Димасика невозможно не обожать. — Да нормально, Жур, откат просто, работа там, все дела. — Ну смотри, — не верит ему Журавль, хотя дальше не спрашивает, — не кисни, на радуге зависни! — Обязательно, бро, — уверяет его Антон. Квартира пустеет без соседа, Антон не любит периоды их раздельных отпусков, тяжело быть одному. Погода еще такая, как ранней весной, когда было хуже всего. Наверное, и правда надо записаться на йога-замену. Без хоть какой-то поддержки эту осень пережить будет адски сложно. А еще Арсений тоже вроде бы как улетает сегодня, и ему бы надо написать. Антон открывает диалог и долго смотрит на «Был недавно», но начать печатать ничего так и не может. Он точно тупая Белла из Сумерек, правда лицо, наверное, попроще. Зато внутри — одно сплошное «ээээ» и «мээээ». Вроде бы так легко это — написать. Но горечь сжимает легкие, и все слова кажутся слишком глупыми. Да и Арсения наверняка кто-нибудь провожает, например, хозяин красивого кольца. Может быть, это даже Сережа. И пофиг, что у него есть секси-секретарша, мало ли. Или Сергей Лазарев, про которого Арсений так и не ответил ничего внятного, остановившись на уклончивом «Мы хорошие друзья». Может, это вообще Щербаков? Антон мотает головой, прогоняя эту ересь. — Мы напишем ему, — говорит он маленькой фигурке ёжика на полке, — обязательно придумаем что-нибудь, да? Свернув диалог, он ставит в календаре день предполагаемого возвращения Арсения, буквально выделяет красным всю колонку дня. У него в комнате на потолке нет нарисованных звезд, и настоящих тоже, но где-то там, в параллельном мире или на пушистых небесах есть какой-нибудь Йожный Бог Незабудда, и он наверняка Антона слышит. «Пусть все просто будет хорошо, — просит он этого Бога, уставившись в потолок, — дай Арсению, пожалуйста, получить в Индии то, что он ищет. И дай мне, пожалуйста, сил справиться со всей этой херней».