Йоги йожат ежат

Доктор Позов зовет в гости на «новоселье в кавычках», потому что нормальное празднование Антон пропустил. Новая квартира Позовых больше старой раза в два, хотя на той Антон был всего раз, кажется, но размеры все равно впечатляют. Он не с первого раза находит ванную и кухню, как будто бы планировку взяли и растянули за уголок, как картинку в фотошопе. Антон впервые видит Катю, Димину жену. Она — блоггер, у нее свое шоу на Ютубе, и, похоже, довольно успешное. Хотя, судя по очереди к Позову на прием, еще не понятно, кто из них первее заработал на эту хату и кто больше вложил. Все это, на самом деле, не важно, пока здесь царит уют и покой, а это действительно так. Огромный диван посреди такой же огромной гостиной оккупировали дети. Сидят, хохочут, рубятся в приставку. Антон завидует этой беззаботности, хотел бы он так провести целую вечность. Без самокопания, тоски и боли. Только он — и Фифа. — Здесь мы тупо сломали стену, чтобы гостиная была побольше, — Позов проводит экскурсию. — И чтобы был сразу выход на балкон, — вторит Катя, — кстати, там теперь стационарно пепельница стоит, можно курить, если захочешь. — Я бросил, — машинально отвечает Антон, плетясь за хозяевами в кухню, где уже вскипает чайник и вкусно пахнет свежей выпечкой. Катя, оказывается, охренительно вкусно готовит. — Ты не куришь? Серьезно? — удивляется Позов. — Ну даешь. Скажу Арсению, что его йога хорошо на тебя влияет. При упоминании знакомого имени Антон мрачнеет. Он так и не написал ничего, хотя после сдачи «Сферы» прошло уже много времени. Наверное, теперь Арсений ничего от него и не ждет уже. В диалоге грустно висит фраза про помидоры, на которую раньше отвечать было страшно, а теперь еще и неловко. Так что Антон все проебал. Катя, разливающая чай, смотрит на него обеспокоенно. Кивает в сторону сахара, а потом достает из ниоткуда еще и варенье в маленькой баночке. Заботливо укладывает ложечку на блюдце. Сто процентов поняла, что с Антоном что-то происходит, всего одного взгляда хватило. Вот что значит мать двоих детей. Антонова мама тоже сразу его раскусила. На днях, когда созванивались, ему пришлось даже врать, что сильно устал и не высыпается. Не хотелось обманывать близкого человека, но скрыть хандру он не мог, как и сказать правды. Потому что действительно — что это за проблема такая, не может написать человеку. Ерунда. Вот и Катя сразу догадалась, но зашла деликатно издалека. — Может, тебе меду в чай добавить? Не заболел? Сейчас простуда такая ходит, ужас, — она садится напротив, обнимая мужа за плечо. На милый жест Антон старается не смотреть, чтобы не расчувствоваться. — Спасибо, Кать, — грустно улыбается он, — я не болею. Скорее, осенняя хандра. — Депрессня? — подозрительно щурясь, спрашивает Позов, как будто бы в глазах можно что-то рассмотреть. — Может тебе на массаж походить? Иногда проблемы с телом влияют на голову. — У меня со спиной точно все ок. — Ну смотри, а то Борисыч меня так размял вчера хорошенько, — он поводит плечами, развалившись на стуле, — прямо красота. — У меня скорее моральная хрень какая-то, — бормочет Антон, помешивая чай. — М-м, — серьезно реагирует Позов, — тогда давай выкладывай, где болит. Против доктора в его естественной среде обитания не попрешь, поэтому Антон глубоко вдыхает и рассказывает им все. Точнее, не совсем все: свои страдания по Арсению превращает в страдания по йоге, а невозможность написать ему даже пару слов под невозможность нормально практиковать в отсутствие учителя. Позов кивает, еще больше сощурившись, и Антон думает, что он не верит ни единому его слову. Катя просто сочувствует, искренне вздыхая, и трогает его коротко за лежащую на столе ладонь. — Я бы тоже не смогла бы без тренера заниматься. А он надолго уехал? Вроде бы Арсений особо не катается никуда, — она смотрит на Позова, как на более близкого к нему друга. — Да, он внезапно исчез, я тоже удивился, на него не похоже, — отвечает тот, задумчиво двигая чашку по столу. Антон вздыхает: — Да у него там обучение, не мог пропустить. — Так может он онлайн с тобой позанимается, — Кате приходит мысль, — у меня тренер просит видосик из зала и комментирует, у вас так можно? — Да можно, — мямлит Антон, тоже крутя чашку вокруг своей оси. — А то правда, — продолжает Катя, — на тебе лица нет. Йога много для тебя значит, да? Антон кивает вместо ответа, прихлёбывая вкусный сладкий чай, хотя ему бы сейчас чего покрепче. Но эти мысли точно нужно гнать прочь, не хватало еще заработать себе зависимость. — Да, Тох, тут я тоже согласен, — твердо говорит Позов, — напиши Арсу. Только он эти ваши штуки про йогу знает. Откаты-самокаты. Позов рассеянно выбирает с тарелки печенье, крутит в ладони. — Арс мне как-то задвигал что-то про теорию руин, типа «йога опустит твою жизнь в руины, чтобы потом построить ее заново», — с выражением цитирует он. — Вполне похоже на него, — грустно улыбается Антон. — Я так понял, это как временный негативный ответ на лечение, — переводит Позов на понятный ему язык, — так что в этом что-то есть. — Ма-ам! — раздается из комнаты, и Катя, вздохнув, идет на зов. Антон провожает ее взглядом и мысленно благодарит за то, что можно теперь говорить прямо. Позову он доверять может, прекрасно зная, что тот точно выберет слова, которые не ранят. Катя тоже не выглядит враждебно, но Антону и так стыдно, что он при ней расклеился. — Арсений даже сам сказал, что ему можно написать, — признается он, — просто… я думаю, я что, настолько нытик? Не хочется быть таким пациентом, который после каждого приема таблеток терроризирует своего врача. Позов задумчиво на Антона смотрит. — Иногда такие пациенты раздражают, но они быстрее всех выздоравливают. Нога твоя, кстати, как? — Да норм, — отмахивается Антон. — Ну и все, — выдвигает вердикт доктор Позов, — напиши ему. Арсений — профессионал, он знает свое дело и просто так учеников не бросает. Кроме него все равно никто не знает, что с этими вашими собаками делать. — Какими собаками? — С мордами. Вверх и вниз. Уже в дверях, когда Катя приводит детей сказать «пока-пока» и удаляется с ними куда-то вглубь квартиры, Позов добавляет, видимо, то, что не решался сказать сразу. — Ты бы, на самом деле, сходил бы к психотерапевту, Антох. Я, как врач, рекомендую, а как друг, беспокоюсь. Немного неадекватное у тебя восприятие реальности. У тебя просто препод уехал, а ты такую драму накатил сам на себя. Может, у тебя преддепрессия какая-нибудь? И ее можно вылечить быстро, а ты тянешь. Антон печально усмехается. Знал бы ты, дорогой друг Позов, что дело еще и в любви. — Я серьезно, — обнимая его на прощание, добавляет тот, — не в обиду будет сказано, но видок у тебя неважный. «Как хуй бумажный» — очень хочет ответить Антон. *** Героически продравшись через жуткие пробки, Антон торчит в машине каршеринга возле аэропорта, ожидая Журавля. Он летит домой один, потому что Олеся осталась на их духовном ретрите еще на какой-то магический курс. По старой традиции они встречают друг друга в аэропорту после любой поездки или командировки, покупают неприлично дорогой кофе и празднуют, что сегодня они живы. Просто манифест фатализма, никакой аэрофобии, да-да. На стоянке скучно. Хочется курить, но Антон терпит, решая отвлечься на телефон. Бесцельно листает каналы в телеге, обновляет диалог с Димасиком. Тот еще не приземлился, поэтому там висит только идиотское сообщение о вылете: Zhuravlik: «Журавль в небе». Антон хихикает, хотя видит это уже в десятый раз, но все равно смешно, как в первый. Друг точно послан ему небом. В котором — Журавль. Который — в небе. Арсений будто бы читает мысли, потому что прямо в этот момент, пока Антон гипнотизирует телефон, пишет ему снова. Arseny: «Привет. Надеюсь, ты там в порядке». Уведомление всплывает прямо под палец, будто само хочет быть открытым, но Антон только бьется головой об руль в бессилии. Второе сообщение оставлять без ответа никак нельзя, Арсений совсем в нем разочаруется. Точно разочаруется. «И будет прав», — поддакивает Слизь в воображаемом внутреннем мире. — Пошла нахуй, — злобно реагирует Антон. Этот детский сад с вымышленными друзьями давно уже пора заканчивать. Журавль подлетает к машине в расстегнутой куртке и шапке набекрень такой счастливый, будто бы не мариновался в алюминиевой трубе шесть часов подряд, а то и больше. Антон решает, что это отличная отмазка, чтобы Арсеньевское сообщение вообще не открывать. Уже дома, пока они вместе готовят что-то на ужин, Журавль входит в состояние «заеби соседа». — Ты. Чего. Такой. Грустный, жучара, — толкает он его в плечо, — лица на тебе нет! — Вот — лицо, — Антон тупо тыкает себе в нос, — а ты говоришь, нет. — Его нет! — восклицает Журавль, а потом, будто что-то внезапно вспомнив, убегает в комнату, возвращаясь с одной из дорожных сумок. Долго копошится внутри, приговаривая: — О, щас, погоди. Я как раз привез тебе новое лицо, раз такое дело. Смотри! Он достает из сумки какую-то псевдоафриканскую маску и надевает на себя. — Чунга-чанга, синий небосвод, — напевает он, поводя плечами, как цыганка. Дурачится, уворачивается от Антоновых рук и танцует, кружась по кухне. — Да ну дай глянуть, — просит Антон. Маска, похоже, сделана вручную и выглядит очень реалистично. Непонятно, откуда Журавль ее притащил, но, зная его, мог и у настоящего шамана какого-нибудь выменять на гелевую ручку. Еще один уникум с талантом убеждения. — Я не превращусь ни в какого духа? — подозрительно оглядывает маску Антон, — если надену. — Нет, если не бить вот в эти хуюмболы, — Журавль вытаскивает из сумки небольшие бонго-барабаны, — пам-пам-пам! Прикол, да? — Эй, не бей, а то реально стану козленочком, и чего, — хихикает Антон, — и будешь ты жить с козлом. — Ничего нового, — фыркает он в ответ. Спустя пару тарелок супа, сто историй и три десятка смешных селфи-видосов ничуть не уставший Журавль подытоживает: — Короче, сгоняли — просто охуенно. Докрутили финал сезона, почти пропитчили продюсерам, так что велик шанс, что снимем у нас на продакшене уже в этом году. — О чем шоу? — Об астрологии, — довольно улыбается он, — Олеся эксперт, я скептик. — Да у вас уже все готово, — вспоминая их споры за пиццей, смеется Антон, — слушай, я реально за вас рад. — Спаси-ибо, дорогой, — тот забирает у него тарелку и несет в раковину, — только ты че-то реально плохо выглядишь. — Да блин, — Антон колеблется. Журавлю тоже всего не расскажешь, — не могу йогой заниматься, ступор какой-то. Меня это бесит. — Может ты устал просто? — Да нет. — А учитель твой чего говорит? — Это надо учителя спросить. — Ну так напиши, — выдает очевидное Журавль. — Да неудобно как-то, — мнется Антон, — я типа сам должен справляться. — А он перестал у тебя преподавать? — задумывается намывающий посуду Журавль. Говорить приходится чуть громче из-за шума воды, — Олеся считает, что учителя — это навсегда. На переправе через Ганг учителей не меняют, все дела. — А ты, я смотрю, просветлился, — пытается быстренько свернуть с темы Антон. — Да это я просто загорел, — шутит он в ответ, — но вообще я и правда много чего понял. Скепсис скепсисом, но на ретрите этом, или как его, я догнал, чего хочу и понял, как это сделать. Сериалы — это, конечно, хорошо, но мне хочется свое что-то делать. И петь хочу. И гусли себе отжать хочу в реквизитной, играть буду. Не забывай свои корни, помни, — напевает он на старорусский манер. — Это же Каста. — Да пофиг, главное, что оно внутри меня отзывается, понял? Отзыва-ается. — Кажется, кто-то точно попал в секту. — Да пусть даже и так, — Журавль вытирает руки и забирает с подоконника бонго-барабаны, — напиши тренеру своему. Хочу, чтобы и тебе тоже стало хорошо. И, в подтверждение своим словам, бьет в эти волшебные хуюмболы. Там, там. *** Антон лежит на полу в комнате, пялясь в потолок, и вызывает на воображаемое совещание в своей голове внутреннего математика. «Приложить усилие в твоем случае — это значит сунуться в самое пекло, чтобы героически вылезти из него», — поправив очки на носу, декламирует внутренний математик. Единственная причина, по которой Антон стал успешным айтишником — его волшебная палочка, таинственная скрижаль, или, как он называл этот метод в детстве, Главный Секрет Всего. Заставить себя работать — очень просто. Чтобы не болела рука — сломай ногу, она будет болеть сильнее. Чтобы перестать прогуливать музыкалку — запишись на хор, и тогда уроки сольфеджио покажутся тебе просто раем на земле. Короче, чтобы выполнить тупую неприятную задачу, нужно сначала попытаться сделать еще более тупую и неприятную, и тогда на контрасте первая зайдет полегче. Даже если на вторую ты в итоге просто забьешь, как Антон забивал на хор. Так что, не давая себе времени передумать, он мысленно жмет руку внутреннему математику и начинает с самого страшного. Уверенным движением щелкают защелки на виолончельном чехле. Это как решительно оторвать пластырь или зайти в холодную воду — нужно сделать сразу же, не успевая собраться и ни о чем не думая. Открыв чехол, Антон с облегчением замечает, что успел спрятать смычок внутрь от греха подальше, потому что мог, конечно же, его сломать, когда был пьян, или выкинуть. Он нежно гладит дерево, проводит пальцами по эфам, вдыхает едва различимый особенный запах струн. Нежность к музыке пропадает через секунду, когда на него накатывают воспоминания. Мартин, ансамбль, ссоры, сломанная нога, потеря работы, переезд, Москва. «Ничтожество», — хихикает Слизь, уплотняя свои щупальца-хвосты вокруг хрустального гроба Спящей Красавицы. Та испуганно притворяется то ли реально спящей, то ли вообще мертвой, зажмуривается, не дыша, потому что гроб трещит по швам. Все это сливается в какой-то сплошной ком кошмарных видений, хотя события как будто бы и не были связаны друг с другом. Крышка чехла закрывается, и Антон представляет, как у него в голове схлопывается этот гул из голосов прошлого. Горшочек, не вари. Что ж, он ударил ногу, чтобы не болела рука. И это, похоже работает, потому что Антон, ни секунды не медля, берет телефон и пишет простое: Anton Shastoon: «Привет». На фоне гораздо большей боли преодолеть стеснение и страхи оказывается куда легче. Усилием воли он заставляет себя не удалять сообщение сразу. Ответ прилетает почти мгновенно: Arseny: «Привет! У меня ночь, напишу утром». Точно, у них же плюс сколько часов? Пять? Шесть? Антон бьет себя по лбу, ну какой дурак. С другой стороны, Арсений ответил. Не спал? Или у него стоят уведомления даже ночью? Когда укладываются внутри эмоции, оставляя только теплую радость от преодоления ступора, Антон вдруг понимает, как же сильно он устал. Обещая себе разобраться во всем попозже, он быстро поправляет постель и ныряет носом в подушку, облегченно выдыхая. В эту ночь он засыпает с ощущением, что вернувшаяся было депрессивная яма вскоре пройдет. Обязательно пройдет. Маленький лагерный ёжик, зажатый в ладони, считает так же. *** Диалог с Арсением встречает его уведомлением, как только он берет в руки телефон. Arseny: «Доброе утро! Как дела?» Anton Shastoon: «Привет) Сорри, если вчера разбудил». Arseny: «У нас почти шесть часов разницы. Ну ты как?» Антон трет глаза и озадаченно смотрит в потолок, на котором все еще нет звезд. Глупый белый потолок. Глупый Антон. Anton Shastoon: «Прости, что не писал. Я, если честно, просел в йоге неслабо — тупо не могу практиковать без школы, без группы». Очень хочется дописать еще и «без тебя». Anton Shastoon: «Со Светланой вообще оказалось совсем не то, я честно сходил на одно занятие. Эта Хатха — хорошая штука, но, по ходу, не мое». Arseny: «Моя хатха — с краю))» Невозможный Арсений. Антон тут душу ему изливает, а он каламбурит, негодяй. Злиться на него не получается, Антон уже и забыл, какой эффект оказывают эти шутки — они уничтожают проблемы. Раз — и все. Anton Shastoon: «Короче, я загнался». Arseny: «Почему загнался?» Anton Shastoon: «Это глупо. Не знаю, как объяснить». Arseny: «Просто упади в реку?» Арсений был создан на небесах под трели ангелов, не иначе. Он не злится на Антона за игнор, не иронизирует, не издевается. Готов слушать. За что? Anton Shastoon: «Вообще все разрушилось после лагеря». Написать «после того как ты уехал» было бы точнее, конечно, но раскрывать эти карты нельзя. Anton Shastoon: «Это глупо, но мне было стыдно. Ты мой учитель, мне бы надо писать тебе об успехах, а я мог бы рассказать только, что сижу и пью вискарь вместо практики. И я загнался, что не могу так тебя разочаровывать». Arseny: «О да, это и правда загон. Овечки будут очень недовольны, что ты отобрал у них загон)) А если серьезно — действительно грустно, что йога не идет, что алкоголь тебя захватывает. Но кто я такой, чтобы осуждать? У меня тоже не все получается. Но это не значит, что мне нельзя ни с кем об этом говорить» Anton Shastoon: «О, блин». Антон был прав — Арсений не просто его понял, он еще и взялся поддерживать, ничуть не осуждая. Еще и пишет вон что-то длинное и наверняка умное. Антон успевает поставить чайник и даже умыться, когда приходит следующее сообщение. Arseny: «А что до твоей йоги — то тоже все довольно логично. Ты практиковал в потоке таких же людей — и это тебя держало на плаву, как опора. А теперь опоры нет, и тебе сложно. Без группы, без учителя, без вайба. Но на самом деле это значит, что тебе пора плыть самому. Теперь ты, Антон — своя собственная в йоге опора. Я тебя поддержу, но не смогу действовать за тебя. У тебя сильная воля, я это видел уже не раз, так что ты справишься. Не опирайся на меня больше, на себя самого опирайся». Антону тревожно, странно, радостно, непонятно. Сто тысяч чувств одновременно пляшут перед глазами. Арсений ему пишет столько слов, что мозг просто не успевает все это обрабатывать. Отвык от загадок, перестал быть настроенным на волшебную «миндальную связь». Но все вернется, Антон верит в это, как верит в великий Закон сохранения энергии и в теорему Ферма. Только вот не очень понятно, что Арсений имел в виду под «не опирайся». Anton Shastoon: «То есть мне нельзя больше тебе писать?» Тот в ответ присылает фотку кривого странного фрукта и злой смайлик в придачу. Arseny: «Нельзя писать? Еще чего. Знаешь, сколько я тупых приколов тут нашел? А обсудить их буквально не с кем. Вот смотри, например, какой ебанутый ананас!»