Йоги йожат ежат

Anton Shastoon: «Эй, ёж, куда ты пропал?» Anton Shastoon: «Не поверишь что я сделал, считаю, мне нужна путевка в санаторий в деревню Подвигово! Я тут на виолончели играю как Геракл на лире. Или что там у него было». Anton Shastoon: «Йо-о-о-ож!» Арсений не отвечает. Тишина пугает. Антон чувствует, что снова может стать Бэллой, на этот раз и правда пишущей Эдварду в никуда. Тем более, что за окном разворачивается в полную силу ноябрь, самый темный и мрачный месяц, и Слизь внутри хоть и молчит, но ехидно усмехается. Поздняя осень — время депрессий, сейчас никак нельзя унывать. Антон кидает фотку виолончели, потом фотки всех соседских котов, взъерошенных и недовольных первым снегом, но Арсений не реагирует даже на них. Может, у него Випасана? Или ветрянка? Может, классы с Гуруджи включают в себя полное погружение, и Арсений сейчас просто медитирует где-нибудь в древнем каменном храме в джунглях? Не съел же его крокодил, в конце концов! Anton Shastoon: «Ты что, уехал в город Игнорильск? Не игнорь меня, Арсений» Anton Shastoon: «Между прочим, тут без тебя ноябрь превращается в ноябред. Который я тебе несу». Anton Shastoon: «Вот тебе фотка фикуса, который пытается показывать фокус». Антон присылает свой домашний цветок с воткнутыми в него игральными картами. Anton Shastoon: «Еще немного, и я перестану делать вид, что тупые каламбуры не прикрывают реальное беспокойство. Ты там в порядке?» Anton Shastoon: «Спасибо зарядке» правильный ответ, а то твой отряд будет наказан, и не пойдет на дискотеку». Anton Shastoon: «Ну Арсений. Это же не месть за мое тогдашнее молчание?» К вечеру, после целого дня такой бомбардировки, Антон уже собирается писать письмо в индийскую Школу с просьбой потыкать палочкой Арсения, жив он или нет. Говорят, люди во время медитации могут погружаться довольно глубоко. Anton Shastoon: «Напиши хотя бы точку, если тебя не съел крокодил, а то придется вызывать полицию из Полиссабона». Арсений, наконец, отвечает, прочитывая все сообщения сразу. Arseny: «Полицию лучше из Политцска». Антон выдыхает так шумно, останавливаясь посреди коридора в офисе, что из переговорки выглядывает испуганный Зинч, от которого Антон быстро отмахивается, поспешно забираясь в соседнюю, где никого нет. Anton Shastoon: «ФУХ! Слава Богу! Как ты там? И разве есть такой город — Литцск*? Слишком много согласных». Arseny: «Где-то точно должен быть, Антон. Хорошо бы, чтобы был. Я очень на это надеюсь». Anton Shastoon: «Так, нет, что-то точно случилось. Расскажешь?» Arseny: «Ничего критичного, просто устал». Anton Shastoon: «Ты же знаешь, что мы можем поговорить, если это окажется не просто усталостью, да?» Сообщение прочитано, но остается без ответа всю ночь, а потом весь день. Антон не настаивает, но пытается подобрать мемы один тупее другого, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию. Он знает, что однажды сосуд переполнится и из Арсения рванет. Должно. У самого Антона так бы и случилось. Но коварный план не срабатывает, на мемы он не агрится, просто методично лайкает и говорит, что у него много дел и практики, что он устает от занятий с Гуруджи и что с ним все в порядке. Как хорошо, что у Антона удаленка сегодня, потому что рабочий процесс совершенно не идет. Болтаясь в кресле, он то и дело обновляет диалог, в котором не появляется ничего нового. Ближе к вечеру, когда терпение Антона почти лопается, и он уже хочет было потребовать селфи, чтобы убедиться, что крокодилы все-таки не сожрали пол-Арсения (потому что его вторая половина — Антон, но эту мысль он не думает), он, наконец, отвечает. Arseny: «Привет. Я запишу голос?» Anton Shastoon: «Конечно». Антон нервно садится на пол, подложив под себя подушку, и ждет, гипнотизируя фразу под именем «Записывает…». Arseny [voice message]: «Ну привет. Я уже здоровался, да. Я — жив, цел, орел, хотя скорее креветка, судя по тому, как меня гнут». Арсений звучит устало, и говорит тихо, но его голос в динамиках кажется таким близким и таким грустным, что Антона пронзает сочувствием, несмотря на параллельные мысли о том, какой неебически красивый у него тембр. Вот она и хуманизация выражения «то ли плакать, то ли дрочить». Arseny [voice message]: «Я расклеился…» Арсений делает паузу и вздыхает. На фоне слышится вздох и необычно громкое чириканье каких-то цикад. Раньше его не было. Arseny [voice message]: «И говорить об этом и больно, и стыдно одновременно. У меня как почва из-под ног ушла, знаешь. И я, похоже, понимаю, в каком состоянии ты был тогда, в лагере, когда тебе стало плохо на пляже. И это, конечно, полный пиздец». Арсений, который никогда не матерится, настораживает каждый раз, когда это случается. Еще и в таком контексте, в таком тоне — да что там у него произошло? У Антона, сильно сжимающего телефон, уже немеют пальцы, но он вслушивается дальше, напряженно дыша. Arseny [voice message]: «И я сижу вот в новой комнате — переехал сегодня. Сижу один и не понимаю, что вообще делать, как дальше жить. Такая сильная боль, я и забыл, что такая бывает. И самое сложное — это говорить об этом, хоть я и знаю, что надо. Такие дела». Антон думает, что он безнадежная балда и ужасный друг, когда запускает голосовое заново по второму кругу, потому что сложно воспринимать содержание, когда залипаешь на глубокий голос и интонации, как на хорошую музыку. А сейчас самое главное — это содержание, в которое он внимательно вникает, пусть и со второго раза. Так сильно болит внутри от того, как Арсению сейчас плохо, что Антон просто сразу ему звонит. «Надо было давно уже так сделать, идиот», — думает он, слушая гудки. На часах — половина пятого, значит Арсений там уже ложится спать. — Привет? — Антон выдыхает в трубку чересчур часто, потому что услышать сейчас его голос не в сообщении, а вживую — значит сделать шаг вперед. Перестать прятаться за буковками и картинками. Стать, наконец, тем, кто нужен сейчас Арсению. — Привет, — отвечает на другом конце земли самый красивый в мире голос. И самый грустный. Антоново сердце сжимается от сочувствия, но он действует осторожно, стараясь быть как можно более бережным сейчас. — Поговоришь со мной? — Надо бы. — Я только что сохранил все, над чем работал, так что у меня миллион часов, — Антон закрыл ноутбук еще днем, но Арсения, всегда спрашивающего, не отвлекает ли он его, нужно успокоить. — Да у меня не настолько все плохо, — коротко вздыхает он, — просто… не знаю с чего начать. — Начни с любого места. Дальше Антон лежит и слушает, глядя в привычный уже потолок. Арсений говорит негромко, периодически шурша чем-то, наверное, тоже уже лежит. На фоне в трубке стоит яркий стрекот цикад. Он говорит, что чувствует себя жалким, наивным и глупым. Рассказывает, как мечтал об этой поездке, как готовился, и как тело отлично со всем справляется, но вот морально его просто сломило и раскатало катком по красной грязи. Теперь ему еще и стыдно за то, что он, всегда всех поддерживающий, оказался нуждающимся в помощи сам. — И тут до меня дошло, — грустно вздыхает Арсений, — я привык всем помогать и в этом служении хотел наполнить себя чем-то. Быть значимым для мира, не быть пустым. Потому что я — пустой, Антон. Я реально тупая мясная корова, и ничего во мне нет. — Но это не так, — тихо возражает Антон, хотя знает, что в споре тот только закроется, и так говорить нельзя. — И это еще не все, — продолжает он, — я думал — я неплохой йог, у меня есть и сила, и выносливость, и растяжка. Все вроде получается. А Гуруджи вчера, прикинь? — он горько усмехается, и через паузу выдыхает, — Ругал меня за это. Сказал, что у меня — танец вместо йоги. Что я стремлюсь к красоте и одновременно ее в себе отрицаю. И я понимаю, что мухи надо отделить от котлет, и что я должен танцевать, а йога — это отдельная вещь. И Гуруджи тоже сказал: «Взболтай, но не смешивай». Шутник. — Понимаю, — тянет Антон, хотя понимает не до конца, — наверное, ты, как Мирный Воин в том фильме. Должен в итоге делать то, что любишь. — Какая ирония, — хрипит Арсений, — а еще гребаный сосед, который все время говорил, какая у меня нежная практика и что-то там про тело, такой тоже пиздец. — Чего-о? — Антон аж весь подбирается, поднимается, готовый идти спасать его от кого угодно. — Чего он говорил? Не дай Бог этот уебок всколыхнул старую травму. Антон понятия не имеет, как можно в такой ситуации помочь, но он готов мудаку шею свернуть, как минимум. — Да бред, — Арсений, похоже, трет лицо рукой, — я приехал и был таким открытым всему миру, Индии, это такая потрясающая страна. И я ходил… как ты говорил в лагере? — Без кожи? — Да, так и ходил, а этот хрен немецкий все мне испортил. Я даже переехал, прикинь? Спрятался от соседа. Смешно. Взрослый мужик, и по кустам сижу. Кстати, буквально. — Это поэтому у тебя там так сильно цикады трещат? — Антон выдыхает расслабленно, поняв, что с Арсением все в порядке, по крайней мере, физически, — Ты молодец, что переехал и не оставил себя в беде. Никогда не стыдно относиться к себе бережно! Моя Спящая Красавица очень плюсует. — Спасибо. И спасибо, что выслушал все это. И… — Не вздумай даже извиняться, — вставляет Антон. Арсений, начавший уже что-то там про лишнее беспокойство, осекается, а потом вздыхает, долго и грустно. — В общем, зря я, по ходу, сюда приехал, — уныло подытоживает он, — тук-тук, вы прибыли в город Напраснодар. У Антона от такого поворота глаза лезут на лоб. — Ты потратил новый каламбур с городом, не придумав к нему ни одной шутки? Нет, ты меня обманываешь. Тебя точно укусил крокодил. Арсений фыркает. Еще не смех, но уже хоть что-то. — «Дар» как раз у тебя не «напрасно». И танцы твои, и йога — все это твои ненапрасные дары. Ты важную вещь понял, и тебя просто этим осознанием снесло. И это ощущается очень жутко. Как без лодки в море да? — Так и есть. Антон перехватывает телефон поудобнее, готовясь сказать что-то очень важное. Похоже, одно из самых важных, что он вообще может сказать. — Арс, — начинает он и пугается этой формы имени, но сейчас нет времени на расшаркивания, — послушай меня. Отнесись к себе бережно, как относился ко мне. Как относился к тому котенку. Позволь мне сейчас стать на время твоим антикризисным менеджером? Я не буду тебя разубеждать, что ты не пустой — ты все равно так считать не перестанешь, раз уж в голову себе вбил. Арсений на том конце трубки коротко хмыкает в знак согласия. — Хотя тот факт, что я такой умный стал благодаря тебе, уже говорит о многом, — Антон снова разгоняется, позволяя мысли течь так, как ей хочется. Потому что каждое слово сейчас — о любви. — Ты, похоже, проходишь через то же, что и я — создаешь себя заново, по кирпичику, поняв, где на самом деле твоя настоящая реальность. И теперь я понимаю, что ты говорил про опору. Я не могу быть для тебя опорой, хотя я ужасно этого хочу, но у меня просто не получится. Все, что я могу — побыть рядом. Знаешь, есть цитата из одной старой песни: «И мечта Пасифика выйдет и встанет в пене рядом с тобой». Я не знаю, что хотел сказать автор, — смело продолжает Антон, — но для меня это значит — разделить момент жизни, каким бы он ни был, хорошим или плохим. Когда тебе больно, я возьму половину и просто помогу, как одно живое существо может помочь другому. Встану рядом с тобой против всего мира, если будет нужно. — Антон, — на том конце связи слышится рваный короткий вдох и повисает пауза, которую нельзя нарушать. Вряд ли Арсений доверяет ему настолько, чтобы при нем реветь, но Антон послушно молчит, собираясь дать ему столько времени, сколько будет нужно, и еле сдерживаясь от судорожных вздохов сам. — Спасибо тебе, — говорит Арсений тише, продышав спазм, — я не уложил это все в голове, но правда спасибо. Поддержка много для меня значит. Антону кажется, что перед словом «поддержка» было пропущено слово «твоя», потому что интонационно оно там точно было. Но всему свое время. — Как твой новый дом? — переводит тему Антон, зная, как в таком состоянии хочется поговорить о чем-то отвлеченном. — Расскажи мне лучше, что это за кузнечики у тебя на фоне? Он снова ложится, уже на диван, и слушает Арсов голос через тысячи километров. И старается передать ему хоть немного той «энергии», про которую все время твердит Олеся, через телефонную трубку. Протянуть сияющую нить прямо из солнечного сплетения — туда, в маленький город Майсор, через окно в глиняной стене. — Цикады — это еще что, — уже куда веселее рассказывает Арсений, — у меня, по ходу, живет геккон. Тусит на потолке вторую ночь подряд, жрет каких-то тропических мух. Планирую назвать его Генри. — Потому что он аристократ? — Потому что он немножечко ебанутый. Но это ему очень идет. — А знаешь, куда он идет? — интригует Антон, радуясь, что теперь можно передавать эмоции по-нормальному, не выбирая подходящие стикеры по полчаса. — Тук-тук? — предполагает Арсений. — Он самый, — довольная улыбка сама ползет на лицо, — я придумал его вчера, вот, оказывается, зачем. Торжественно прокашлявшись, он продолжает: — Твой геккон Генри идет в город, где вообще не бывает тревог — Всеравнонеж. — Воронеж? — Воронеж. Лучший город на земле. *** Новый день на работе начинается с того, что Антон собирает вещички и пересаживается за дальний пустующий стол рядом с огромной пальмой. Или это огромный кактус? Сидеть тут никто не хочет — угол темный, от кондиционера, кулера и кухни одинаково далековато. Но зато — так же далеко от Стасовского кабинета и его приближенных, которые внезапно начинают настолько сильно раздражать, что проще от них свалить, чем этому как-то сопротивляться. Вещи прыгают в коробку под внимательным взглядом Зинча. — Ты куда это? — хмурит он брови. — Да болею, — врет Антон, — пойду подальше от кондея. Блин, надо было сказать прямо или ничего не сказать, опять он оправдывается. Зинч смотрит на Антона взглядом вампира, от которого убегает жертва. Хорошо, что он сваливает, а то ощущение, что Зинч высасывает из него жизненные силы, длится уже давненько. — Курить пойдешь? — заглядывает в комнату Стас. — О, ты пересел? — Не пойду, — качает головой Антон. Он и забыл, что курил когда-то, — или ты имеешь в виду поговорить? Я могу зайти, если надо. — Не, просто покурить. Стас удаляется, неизвестно зачем приходивший, и Антон мельком бросает взгляд на календарь, где обведен четверг в конце ноября — день, когда возвращается Арсений. Он вдруг думает, что и до конца года осталось совсем немного, а дел еще дофига. В итоге весь день он и работает, пытаясь сообразить, как справиться со Стасовым «Кубом», в котором нахуеверчено столько странного, что разберется только какой-нибудь программистский Бог. В голове всплывает Незабудда, и Антон вспоминает, что уже несколько часов не слышал Арсения. Почему он не пишет? Хмурясь, он поднимает телефон и до него доходит, что звук был тупо выключен. Открывает телеграмм, и сообщения сыплются, как вода из ведра. Arseny: «Да ты где, блин)) у меня тут мартышка!» Arseny: «Теперь тебя съел крокодил?» Arseny: «Если ты мне не ответишь, я скажу цикадам, где ты живешь». Антон улыбается. Раньше от такого потока в диалоге с Арсом можно было прыгать до потолка. Но он больше не влюбленная нищенка, да и Арсений — больше не Арсений, а просто Арс, близкий человек. Он все еще влюблен, конечно, но нет никакой паники. Влюбленность проходит, остается только любовь? Волнуясь за его ментальное здоровье, Антон осторожно спрашивает, как дела. Arseny: «Да нормально. Вот весь день сегодня ходил и думал — ну, нормально. Нормально. Все нормально. Даже новый город придумал с этим «нормально». Anton Shastoon: «Значит, точно нормально, раз город. Скорей давай его сюда». Arseny: «Ну нет, я уже его анонсировал, будет теперь неинтересно». Anton Shastoon: «Я притворюсь, что ничего не знаю, давай». Arseny: «Тук-тук!» Anton Shastoon: «Кто там?» Arseny: «Вам посылка из Франкфурт-Наймайна». Anton Shastoon: «Ну как хорошо!» Антон тоже старается поддерживать его юмором, как получается. Фоткает сломанную кофеварку и пишет, что у них проблемы в Кофезаводске, но так и не может придумать ничего ни про принтер, ни про кулер, хотя убивает на это не меньше часа. Arseny: «Как там мой любимчик Стас?» Anton Shastoon: «Который родом из прекрасного южного города Душкент? Пытался вытащить меня курить. Я же даже уже не курю! Еще и Зинч странно на меня смотрит. Знаешь, я заметил — они все на мне ездят. Я прямым текстом спросил у Стаса, не нужно ли ему чего, а он отнекивается, в открытую говорить не хочет. Наверняка опять что-то не по работе. Я будто начал видеть реальность, знаешь. Прозрел, офигел, залез в башню и сижу теперь, обороняюсь». Arseny: «Как за китайской каменной стеной?» Anton Shastoon: «За японской, я всем харакири сделаю, если они ко мне полезут». Arseny: «Тук-тук». Anton Shastoon: «О нет. Ты опять что-то придумал?» Arseny: «Тук-тууууук))» Anton Shastoon: «Я проигрываю тебе по очкам». Arseny: «Ну тук-тук!» Антон вздыхает, сдаваясь. Anton Shastoon: «Ну и кто там?» Arseny: «Вам посылка из японского города мира и безмятежности Похуёкио». Anton Shastoon: «Господи, Арс, ну как ты это делаешь?» Антон смеется в голос, отмахиваясь лениво от вздрогнувших от резкого звука коллег и объяснив, что это просто смешной риллс. Anton Shastoon: «Я не достоин такого. Я в этом новом проекте ничего не понимаю, и мне самое место сейчас знаешь где?» Arseny: «Где?» Anton Shastoon: «В Осло! И даже переделывать ничего не нужно». *** Кажется, это первая Антонова супер-генеральная уборка дома за офигеть какое долгое время. Вечером он звонит Арсу — они стали частенько так делать перед сном. Антон и убирается, и попутно разговаривает, храни все Йожные Боги беспроводные наушники. — Знаешь, я че подумал, вот египтяне копали Нил, — говорит Антон. — Мне от твоих размышлений в прошлый раз снились джунгли из Маугли, пощади! — просит Арс. — Ничего не знаю, египтяне копали Нил, — смешливо ворчит в ответ Антон, — а, чтобы Нил поплыл, нужно сделать русло. Вот я и думаю — может, и с жизнью также? Вот хочу я на виолончели играть — так, чтобы аж дерево дрожало. — Оу, полегче, мистер музыкант, — Арс хихикает низко и хрипловато. Он уже почти засыпает, и этот голос в такие моменты — особое Антоново гилти плежа, но он старается собраться с мыслями, чтобы выразить важный вывод. — Так вот. Чтобы круто на ней играть, мне нужно сначала прорыть канал, чтобы в него пришел Нил, понимаешь? — Зачем виолончели Нил? — Да это же образно. — Хотя, если ты про Нила Янга, — бормочет сонный Арс. — Какого Янга? — Антон останавливается с тряпкой посреди комнаты. — Нил Янг, крестный отец гранжа, — Арс даже зевает, — он музыкант. — Я про реку, ну, воображаемую реку. — С воображаемыми крокодилами? — Ну Арс, — в шутку обижается Антон, уже даже не замечая, что не называет его полными именем уже никогда, — ты меня не слушаешь, а я тебе умную вещь говорю. — Ладно, ладно, — хихикает он, — я понял. Чтобы что-то получилось, нужно сначала подготовить почву, так? — Типа того. Вот ты про мотивацию мне говорил, что нужно делать дело, а мотивация приходит потом. И я подумал — египтяне копали русло зимой, и оно стояло просто так, без воды. А потом весной Нил разливался и приходил к их полям. — Красиво, — почти мурчит засыпающий Арс. — Вот любое дело, пока оно не нравится, оно как будто бы такое, — подытоживает Антон, — копаешь и ждешь, чтобы по твоему руслу проплыл Нил. — А по Нилу приплыл бы ёж. Который в него упал. — Сам ты ёж! — ржет Антон, в конец уже бросив уборку. — Нет, это ты ёж, — тянет Арс неожиданно ласково, — я думал, ты хакер, а ты поэт. Но ты не поэт, ты ёж. — Вы путаетесь в показаниях, — усмехается Антон, даже не пытаясь скрывать улыбку в голосе. Все это слишком сильно напоминает влюбленные разговорчики, — Арс, иди спать? Арсений снова сладко зевает и шуршит тканью, Антон заражается и тоже зевает. Как это всегда работает, даже через телефоны и переписки? — Добрых снов, — бурчит он, — завтра начинаю пораньше… — Да куда еще раньше? — обеспокоенно вздыхает Антон. — Ты себя не бережешь совсем. Все, ладно, отключаюсь, пока. Арсений только хмыкает и кладет трубку, пока Антон размышляет, не позволяет ли он себе лишнего, заботясь о его сне. Просто очень хочется. Нормально, наконец, доубиравшись, Антон оглядывает комнату — чистота, свечи, постиранные занавески, больше нет сборища бутылок. Как же все изменилось. И даже звезд на потолке уже не нужно. Его звезды перед глазами, стоит только закрыть их. А море — внутри. *** Каким замечательным может стать утро, если начинать его с сообщений от самого лучшего человека на земле. Антон заваривает себе чай и не спеша усаживается за ноутбук. Удаленный график с одним офисным днем в неделю придуман будто бы для него. Такой кайф. Arseny: «Кажется, твоя тема про Египет работает. Я просто сегодня пришел и сделал практику, не пытаясь ничего в нее вкладывать, ну вот совсем. Не залипая на тягучести движений, на красоте. Просто делал то, что нужно, и все из себя выкинул вообще. Был прокопанным руслом для Нила)) Так Гуруджи меня похвалил, прикинь! Подошел поправлять и сказал: «Вот, так все правильно». «Так делай», — сказал. И еще сказал, что для того, чтобы к тебе пришло самое важное, ты должен быть пуст. Я так долго считал, что быть пустым плохо. А оно — вот как». Anton Shastoon: «Ура, Аррррррс! Это как про художников — чтобы творить полотна, ты должен быть один?» Arseny: «Похоже на то, да. Спасибо тебе. И знаешь, что я тебе покажу?» В диалог прилетает фото светло-голубой воды и ног, стоящих в ней по колено. Антон захлебывается своим утренним чаем и жмет на кнопку звонка. — Привет, — поднимает трубку Арс, — я на океане! Это вам не море, так тебе скажу. Он смеется, и слышно, как дует ветер и шумит мощно прибой. Так громко, что Антону видится не пляж, а Ниагарский водопад, как минимум. Это вам не море, действительно. — Охренеть!!! Как ты доехал? — Антон помнит, что было далеко. — У нас девочка одна закончила сегодня курс и подвезла меня, это долго, но оно того стоило, — Арс явно доволен, — и меня похвалил Гуруджи, так что я решил, что это повод устроить вечеринку. — Могу поддержать тебя зеленым чаем, — смеется Антон. — Ты и так меня поддерживаешь, — продолжает Арсений, и интонация его становится совсем другой, мягкой, — и сейчас, через телефон ты будто бы и сам тут рядом. Есть, с кем разделить, так же ты говорил, да? — «И мечта Пасифика выйдет и встанет в пене рядом с тобой», — снова цитирует Антон, сглатывая нервно от накатывающей на него трогательности. Да когда он уже перестанет рыдать от этих чертовых чувств? Ему же не плохо, ему хорошо! — Да-да, я послушал, — негромко отзывается Арсений, — классная песня. «Тигр трогает мягкой лапой прибой», люди недооценивают бардов, точно. У Антона аж дыхание перехватывает, зачем так все близко и в самую душу попадает? — Арс, подожди, — берет размазанного Антона в свои руки внутренний аналитик, — у тебя там день? Ты что, купаешься днем? — Прикинь. — Ого! Это же достижение! — Спасибо, — смеется Арсений, — спасибо, мой лучший антикризисный менеджер. Эти слова бодрят лучше любого заряда кофеина. *** Арсений пропадает на день, и Антон его не дергает — у него там, в конце концов, целый океан, и нужно побыть с ним в одиночестве. Видео приходит от него уже вечером, когда Антон выныривает из работы и разминает затекшую спину, с которой не помогает даже анатомическое кресло. Надо все-таки делать йогу не раз в неделю, а хотя бы два. На превью видео снова оранжево-красный закат над водной гладью и подпись от Арсения: «Тебе тут просили кое-что передать». Еще не нажав на пуск, Антон отвечает. Anton Shastoon: «Я обожаю в этом видео всё!!!» Arseny: «))» Вот так Антон и попадается. Закат на видео невероятно красивый, круче, чем на фото. Он будто бы создан нейросетью из нереалистичных цветов, даже не верится, что это все — настоящее. Красные полосы тонких облаков тянутся через небо наискосок, а само оно переливается оранжевым, почти таким же оттенком, как стены в их йога-школе. Антон уже видел этот цвет, у них в Индии что, все закаты такие? — Е-ба-ать, — вырывается вслух. До Антона только сейчас доходит. Написав, что всё в этом видео обожает, он даже не представлял, чем оно закончится. Камера, снимающая полосу прибоя с огромными волнами, пальмами и оранжевым небом, разворачивается, а точнее Арс переводит камеру на себя и говорит: «Офигеть красиво, да?» Да. Антон обожает в этом видео всё. *** Ворвавшийся на кухню Журавль ловит его, стоящего у окна с мечтательным видом. До приезда Арсения осталось всего ничего. — Ты чего там делаешь? — накидывается он на него со спины. — Чего такой счастливый, я тебя спрашиваю??? — Это ты чего такой счастливый, — осторожно отставив чашку, снимает с себя Журавля Антон. — Пришел ответ. Нас утвердили!!! Антон только сейчас замечает, что он чуть ли не в трусах. Обычно он так даже до ванной не ходит. — Ура, бро! — Антон прижимает его к себе крепко-крепко. — Какие вы молодцы! — Э-эх, я бы бахнул бы прямо сейчас шампанского, — вскидывает Журавль руки, — но нельзя, у меня треня через час. Но блин! — Олесе написал? — Антон облегченно выдыхает, распознав у Журавля все-таки шорты вместо трусов. — Название даже оставили — «Натальная карта»! — Журавль подпрыгивает на одном месте, складывая ладошки, как ребенок. — Олеся будет гадать там всякие штуки свои, а я буду ее стебать! Э-эээх, я позвал бы тебя в первый выпуск. Бо-ооже, — напевает он, — как же я сча-а-астлив. У Антона вибрирует телефон, и Журавль косится на превьюшку. — Арсений — это ваш йог же, да? — легко спрашивает он, отпуская Антона и отвлекаясь на содержимое холодильника, — Олеся про него трещит постоянно. Как у него в Австралии дела? — Он в Индии, — усмехается Антон, сдержанно прихлебывая чай и убирая жужжащий телефон со стола, — он там на обучении. Все хорошо. — А, — он закрывает холодильник, так ничего оттуда и не достав, просто заглянув внутрь по дурацкой привычке, — таки это, ну поздравляю и его тоже. Он когда возвращается? Может, тусу устроим? Олесю позовем, Арсения вашего тоже. — Ты серьезно? — удивляется Антон. Журавль всегда был гостеприимным, но малознакомых людей никогда раньше не звал, так что Антон под подозрительным взглядом даже немного смущается. — А что, — щурится Журавль, — если уж Арсению Батьковичу я обязан чистоте на нашей кухне, то пусть приходит! Хочу пожать его просветленную руку! Смеясь, Антон думает, что, по-хорошему, нужно ему все рассказать. Хотя бы то, что они с Арсом общаются и между ними, хмм... теплая дружба?