Йоги йожат ежат

В столовой сегодня непривычно пусто, и Нурлан, сидящий напротив, даже позволяет себе не пользоваться ножом. Антон хочет про это пошутить, но безупречного в своих манерах Нурлана такое замечание может натурально расстроить. — Ты едешь, кстати, на корпоратив? — вместо этого интересуется Антон, — я пропустил письмо от Стаса, и он прислал мне три подряд с угрозами, чтобы я согласился. — На море который? — припоминает Нурлан. — А он на море? — удивляется он, толком не посмотрев приглашение. — Нифига себе, мы что, реально хорошо закрываем год? Нурлан только качает головой. — Это, конечно, круто, но у меня уже планы, — говорит он, — мы, то есть я, то есть мы, не важно, еду короче на фестиваль в эти выходные. Так что ты там осторожнее, я не смогу за тобой присмотреть. — А что, корпорат все выходные? — Антон игнорирует информацию про загадочный фестиваль. Нурлан наверняка расскажет сам, когда будет готов, хотя уже очевидно абсолютно, с кем он едет и куда. — Три дня, Антон, ты почту вообще читал? — удивляется тем временем Нурлан, рисуя круги вилкой в воздухе, — Корпорат — в Египте, три дня. — Ё-оп-та, — присвистывает Антон, — ну лакшери. Он разваливается на стуле, закинув руку на спинку соседнего. Нурлан скептически его оглядывает. — Да все нормально, Нур, я не буду там пить. — Тем более тогда не советую, — качает Нурлан головой, — если ты такой весь на ЗОЖе. В этом году будет чистейший алкотрип. Я заносил конфеты в кадровый отдел, собрал сплетни. Там пиздец. — Мда-а, — Антон стучит ногтями по столу, размышляя, — Стас с меня не слезет, все равно ехать придется. Да и море в Египте классное… — Антон понимает, что находит отмазки, пытаясь оправдать свою слабость. Он даже не думал, хочет ли он ехать сам, просто согласился по инерции, как всегда. Так четко положение вещей касательно своего «шагания на поводу» он еще не видел. Так себе картинка. — Как знаешь, — пожимает плечами Нурлан, — мои поедут, но без меня. Не хватало еще напороться там на какого-нибудь морского ежа. Антон только усмехается, пропуская в сознании очередную ежиную шутку, которую понял бы только Арс. Как Антон раньше вообще выживал без этого юмора, пронизывающего теперь всю его жизнь? *** В самолете он нервничает. Морских ежей бояться нечего, а вот алкоголь и нагловатые коллеги, которые привыкли его использовать, заставляют Антона содрогнуться. Ощущение, будто бы летит не отдыхать, а участвовать в соревнованиях с высокими ставками на самого себя. По факту, так и есть. Поэтому, сидя в аэропорту, он занимается тем, что перечитывает скрины из переписки с Арсением. Не потому, что сумасшедший фанат, просто умные мысли, к которым они приходят, Антон сохраняет отдельно, чтобы не забыть ничего важного. Арсений тоже выпадает на пару дней из сети, написав ему вчера вечером, что у них что-то серьезное намечается под конец курса, то ли все-таки Випассана, то ли экзамен, требующий подготовки и полного сосредоточения, поэтому он откланивается. Антон чуть не пишет «Я буду скучать». В наушниках на взлете внезапно играет та самая песня из лагеря «Летай со мной в темноте», и Антону хорошо. Он добавляет ее в отдельный плейлист, решив, что это будет теперь его личный ритуал — куда бы ни летел, переслушивать на каждом взлете. Хорошая песня, заряжает. Земля отдаляется, и Антон думает, что нужно потерпеть всего три дня. Ну вот что может плохого случиться за три дня? *** После официальной части, без которой пьянка началась бы еще с утра, толпа айтишников разбредается по отелю. Кто-то идет купаться, но основная вечеринка перетекает к бассейну, собирая в одном месте всех офисных алкашей. Антон сначала сидит в номере, но его окна выходят прямо на бассейн, и деваться особо некуда. Он в итоге спускается, заприметив чуть поодаль лежаки, с которых видна полоса прибоя, и собирается первым их занять. Народ все прибывает и прибывает. Из вежливости Антон перекидывается парой фраз с более-менее приятными людьми, а потом его затягивает толпа в бесконечный водоворот разговоров, из которого выбраться оказывается очень сложно. Антон растерянно наблюдает за коллегами, с каждой новой минутой все больше чувствуя себя лишним. В итоге кто-то занимает заветные лежаки, и Антону бы уйти отсюда, но он просто не может никому отказать. Каждый пьющий хочет с ним выпить, несмотря на то, что Антон сжимает в руке газировку и упрямо отказывается. Каждый «младший по званию» пытается с ним почему-то сфоткаться, будто бы он звезда. Хотя на самом деле дело в том, что Антон близок к Стасу, так что все эти селфи — ебучий нетворкинг. Он прячется по углам, стараясь не вовлекаться в тупые разговоры. Как он раньше выдерживал эту бессмысленность? Что они обсуждают? Все пустое. Ближе к ночи ему становится совсем плохо. Девчонки норовят потрогать Антоново «пузико» которое плохо скрывается футболками, хотя он за эти полгода прилично похудел, и осталось, пожалуй, только оно — небольшое совсем, просто считай одна мягкая складка, от которой хрен избавишься так быстро. И даже ее наличие Антона все равно подбешивает, хотя хомяковских щек у него уже нет. Эти же девчонки беспардонно жмутся к нему, что-то щебечут и дежурно заигрывают, но это тоже все фальшь. Только сейчас становится ясно, что к самому Антону это не имеет никакого отношения. Просто с ним безопасно так себя вести, потому что он — не мужик, он — подружка. В целом, Антон и правда не имеет на них никаких планов, но осознание реального порядка вещей едко колет самолюбие. Зинч тоже крутится где-то рядом, все время спрашивая, не созрел ли Антон на вискарь. Он сто раз уже ответил, что пить не собирается, но Зинч подходит раз за разом, предлагая снова, будто выпить с Антоном — это пункт из списка «Что нужно успеть сделать до». Но, на самом деле, как понимает вдруг Антон, и Зинчу он тоже не нужен, ему просто необходим безотказный собутыльник. И вот таким Антон все это время был? Гул голосов нарастает, люди веселятся и плещутся, сбрасывают друг друга в подсвеченную воду. Тусуются. У высоких цветущих растений Иришка с Даришкой фоткаются с бокалами. Антон удивляется, что они даже не подошли поздороваться. И кто вообще разрешил Дарине приехать? Несмотря на то, что она жена босса, у них рабочий корпоратив. Ира, кстати, тоже не сотрудник. От происходящего у него начинает болеть голова. «Антон у нас сегодня за трезвенника», — хихикает кто-то из бухгалтерии. «Чтобы было кому вытаскивать нас из чужих номеров, если мы заблудимся», — слащаво поддакивает, кажется, секретарь. Голоса смешиваются в единый калейдоскоп безумия. «Антон, как добрый Дядя Степа». «А ты не сходишь за зарядкой? У тебя всегда был запасной провод». «Антон, а ты сможешь с пальмы достать кокос?» «А пере-уста-но-о-овишь мне винду-у-у-у?» «Странный он какой-то последнее время». «Девопсы все странные, потому что они, как морские свинки — и не свинья, и не морская». Антон уходит на освободившиеся, наконец, лежаки подальше от толпы, чтобы просто посидеть в одиночестве и послушать море. Он глубоко вздыхает, стараясь вспомнить что-то из медитативных упражнений, чтобы немного успокоиться. «Море, море, расскажи мне, как не волноваться», — шепчет он, прикрывая глаза. — Решил кайфануть? — плюхается рядом Зинч. — Кальянчик бы сюда еще. — Зинч, — мгновенно вскипает от раздражения Антон, — ты вот нахера пришел? — А че ты такой злой, — ошарашенно смотрит на него тот, все еще держа на весу открытый вискарь, — на лучше, глотни. Мысленно разбив Зинчу эту бутылку об его тупую голову, как в мультиках про Тома и Джерри, Антон берет себя в руки. Зинча надо слить, даже не разбираясь, все равно бесполезно ему что-либо объяснять. — Я просто тебя не понимаю, — смягчается Антон, вздыхая вслух, — я не пью и не буду пить, понимаешь? Совсем не буду. — Да че такое случилось-то? — Да ничего, — устало отмахивается Антон, — ты лучше пошел бы, потусил с Ирой, она будет рада. — Чего? — хмурится тот. Кажется, он переборщил и ляпнул лишнего. Сейчас Зинч решит, что Антон в курсе, что тот запал на Иру, и будет злиться, а злой и пьяный Зинч может выкинуть что угодно! Антону страшно. Он раскачивает ногу, нервно пружиня стопой, и потирает вспотевшие ладони. Надо что-то делать, надо переступать через собственный страх — сколько можно! «Черт», — проносится в голове. Не придумав ничего лучше, Антон решает побыть Котом в Сапогах. — Ира про тебя всегда хорошо отзывается, мол, с тобой всегда интересно, а тут ей наверняка не с кем поговорить, все же напились, как черти, — несет он полную чушь, но Зинч умом особо не блещет, так что должно прокатить, — сходил бы к ней, она бы точно с тобой выпила. — Когда это она про меня отзывалась? — с плохо скрываемым интересом спрашивает Зинч. — Да всегда, — пожимает плечами Антон. — Да? — он недоверчиво гнет бровь. — Не пиздишь? — Нет. Он, больше ни слова ни говоря, поднимается, уходит, и, к удивлению Антона, действительно идет в сторону Иры. Будет неудобненько, если она пошлет его прямо сейчас. Хотя это уже не его проблемы. Антонова газировка заканчивается, и, собравшись с силами, чтобы снова вытерпеть эту вакханалию, он обходит бассейн с другой стороны, подкрадываясь поближе к бару. Забирает пару бутылок колы — пафосных, как из рекламы, с холодным стеклом и аккуратной крышкой. Таких телевизионно красивых, что он даже останавливается на пару секунд, чтобы просто посмотреть на капельки влаги около горлышка. — Опять выебываешься с детским шампанским, — из ниоткуда вырисовывается Джабрик. Он пьяно пошатывается и долго не может сфокусировать взгляд. Сложив локти на барную стойку, он прищуривается и вопросительно кивает, вскидывая голову вверх. Антон напряженно думает, что вот сейчас точно что-то будет. Привычный страх конфликта ползет неприятным холодком за шиворот. — Думают, блять, что они лучше других, — цедит Джабрик сквозь зубы, едва не сплевывая на мраморный пол, и двигает к бармену свой стакан. Ноги Антона прилипают к полу, как каждый раз, когда организм чувствует опасность, и он даже перехватывает бутылки с колой, чтобы защищаться хотя бы ими, если вдруг что. Внимательно осматривая лицо, плечи, корпус, Антон пытается уловить признаки мельчайшего напряжения, которое всегда появляется перед ударом. По крайней мере, ему хочется верить, что он сможет заметить начало. И в идеале — успеть хотя бы увернуться. Взгляд падает ниже, и Антон вдруг замечает Джабриковские кроссовки с нарисованными мультяшками. Похоже на пони с разноцветными гривами, странный, но модный среди некоторых айтишников сериал. Был. Много лет назад. Джабрик вдруг перестает быть в Антоновых глазах хулиганом и возмутителем спокойствия, когда образ в голове дополняется этой нелепой обувью. Он больше не выглядит неприглядным типом, склонным к агрессии, каким-то альфа-самцом, которого, от греха подальше, стоило бы опасаться. Может, он и не был таким никогда, и Антон просто попадал сам у себя в голове в позицию «жертвы», ненормально реагируя на, по сути, просто вслух выраженную обиду. Собравшись, Антон делает самый неожиданный для себя ход. — Хорошего вечера, Джабрик, — спокойно говорит он, прихватывая свою колу за горлышки уже совсем расслабленными пальцами. — Угу, — буркает тот, утыкаясь в свой стакан. И всё. И всё! И ничего не происходит. Антона озаряет — в этом странном противостоянии и до драки наверняка никогда бы не дошло. Просто уязвимый Антонов мозг сам придумывал себе такой вариант развития событий. Удивительно. Даже не пришлось никого посылать куда подальше, просто допустить правильную мысль — и уже легче. И уже отпускает. Он возвращается на свой лежак, уставший от такой мозговой работы. Можно немного попить колы, посмотреть на море и идти спать. — О! Антон, вот ты где! — приближается к нему по дорожке Стас. Да твою ж мать. — Блин, тебя вот только не хватало, — раздраженно встречает его Антон, — ты опять меня о чем-то попросишь, да? — Да! — радуется Стас, подходя ближе, но не присаживаясь. Все у него так — быстро, четко, легко. Все подкинулись и побежали, ага. — Я как раз тебя искал, — радостно салютует он кепкой, — слушай, мы нашли рояль. Пойдем, поиграешь, так охота под живую музыку попеть, а гитары нет. Злость поднимается в Антоне огромной коброй, встает вдоль позвоночника, выпрямившись, пышит жаром, как огнедышащий дракон, и он расправляет спину во всю ширь, прикрывая раздраженно глаза и сжимая челюсти. Как же Стас его достал. Добренький мальчик Антон, дядя Степа, помогающий всем подряд, задолбался страдать и растрачивать себя непонятно на что. — Стас, а ты не охуел? — ледяным тоном говорит он. — Какой рояль? — Ну рояль, — тот легкомысленно шевелит пальцами, — пианино. Ты же играешь? — Не играю, — отрезает Антон, хотя это не совсем правда, — да если бы и играл, что с того? С какого перепугу я бы сейчас побежал тебя развлекать? — Да брось, ну тебе сложно, что ли? — бросает Стас, и это звучит, как неоправданная претензия. Раньше Антона бы сожрала за это совесть, но того Антона больше нет. Нынешний Антон такие вещи жрет сам, на завтрак. — Сыграй, ты че, это же просто пианино… — Стасов голос уже звучит с нажимом, теряя все последние признаки просьбы. — Просто пианино включите себе на колонке. Я вам не цирковая обезьянка, — твердо стоит на своем Антон. — О чем ты, — хмурится ничего не соображающий Стас. Неужели он такой же тупой, как Зинч? Два сапога пара. — Да ты меня все время используешь, ты не понимаешь? Конечно, ты не понимаешь, — нажимает в ответ Антон, — ты ведешь себя так, будто бы я сплю и вижу, как бы еще тебе бесплатно помочь! Поштурмить всю ночь про корпоратив, доделать правки в выходной! И вот! Даже на отдыхе! Тебе не приходило, блять, в голову, что я не хочу для вас играть!? Что это даже не удовольствие для меня?! Тяжело дыша, Антон разжимает кулаки, чувствуя, как заряд ярости медленно отступает. Стас разводит руками, ощетинившись в ответ на наезд. — Чего ты завелся-то, — его глаза бегают по Антонову лицу, пытаясь понять, что происходит, но Антон и сам бы на этот вопрос не ответил сейчас, — я к тебе как к другу. — Наша дружба закончилась тогда, когда ты начал меня юзать, — Антон выдыхает, трет устало лицо, теряя последние искры злости, — Стас, ну правда. Ты грузил меня, а я поддавался по старой дружбе и не мог отказать. И мне настал пиздец. Агрессия выматывает, остаточные капли гнева выходят из него короткими вспышками, чередуясь вот с такими откатами, с усталостью и тоской. Стас соображает, наконец, что происходит что-то важное, и присаживается на соседний лежак, осторожно, на самый краешек. — О чем ты, — серьезно спрашивает он, как если бы дело шло о срыве рабочих сроков, — какой пиздец тебе настал? — Так больше нельзя, — объясняет Антон, опуская расслабленные плечи, — у нас, похоже, разные представления о дружбе и работе. Убедившись, что Стас вникает в его слова, Антон продолжает, называя самое важное: — Я не буду больше ничего делать сверх своих обычных задач, если сам не захочу. Ни-че-го, Стас, — он подчеркивает это взмахом руки, — одно дело — аврал, другое дело — работа забесплатно. Я не буду, понимаешь? Стас смотрит на него серьезно, хмурится, честно старается понять. Антон надеется, что он, в отличие от Зинча, реально умеет думать головой, а не только в нее пить. — Я благодарен тебе за то, что ты меня вытащил сюда и помог, но я уже отдал тебе этот долг сполна, — так же серьезно заявляет Антон. — Я — твой сотрудник, а не раб, который из чувства вины будет выполнять все, что угодно, лишь бы не быть обязанным. Если ты с этим не согласен, я просто найду новую работу, и никаких проблем. Он выдыхает тираду на одном дыхании, сам от себя не ожидая такой прямоты. Злость, удачно выраженная через слова, в итоге испаряется совсем. — А чего ты сразу не сказал, что тебе так плохо? — озадаченно двигает кепку Стас. Еще одна реакция, которой Антон не ожидал, поэтому он только пожимает плечами. — Так, я щас схожу за стаканом и поговорим, ок? — суетится он, поднимаясь с лежака. — Тебе взять чего? — Нет. Голова болит от напряжения, Антон прикладывает холодное стекло бутылки с колой ко лбу. Вечерочек, конечно, складывается мощный. Хотя однажды это должно было произойти, глупо скрывать от самого себя, что всё изменилось. Глупо продолжать ходить в обуви на размер меньше, когда есть нормально подходящая тебе новая. — Слушай, — возвращается Стас, — ну я тут подумал, пока шел. Ты прав, наверное. Антон в ответ только фыркает, отказываясь от протянутого бокала. Стас пьет шампанское из обычного пластика, вот вам и сноб. С нетворкингом в гараже и блогом на абра-кадабре. — Да точно прав, — соглашается Стас, — извини. Я не заметил даже, что происходит, хотя знаю, что это за хрень. В ответ на Антонов вопросительный взгляд он вздыхает и почему-то оглядывается. — У меня с женой такая фигня бывает, если честно, — придвинувшись ближе, негромко говорит он, — я ей отказать вообще не могу иногда. — Даришке? — Антон было удивляется, а потом вспоминает эпизод с фотосессией и кивает. — Хотя понимаю. — Я иногда будто просыпаюсь и не догоняю, как я тут оказался и что я делаю? — Стас грустно смотрит в пол, — Так что я шарю, про что ты. Антон молчит, поджав губы. Того, что его абьюзивный босс — и сам жертва, он точно не ожидал. — Был неправ, — разводит руками Стас, и в его случае это даже больше, чем извинения, — без обид? На протянутую руку Антон пару секунд косится, но потом все-таки пожимает. — Проехали. — Точно бухать не будешь? — Стас доливает себе шампанского в неприятный пластиковый стаканчик. — Точно, — громче обычного отвечает Антон. — Всё, всё. Не ори, — улыбается он, — я понял. *** Антон ходит по номеру из стороны в сторону, как тигр по узкой клетке, маясь от не выплеснутой энергии. От решительных действий у бассейна адреналин полноценно накатывает только сейчас, хочется двигаться и делать хоть что-нибудь, а не спать. Защищать себя оказывается очень кайфово и правильно. Антон чувствует горящую внутри радость и гордость, будто бы он и не Антон вовсе, а великий воин, для которого такие ситуации — чисто плечи размять. В самом деле, не все битвы еще выиграны. С Джабриком, Зинчем, Стасом все получилось довольно легко. Часть проблем просто оказались несуществующими, остальное как-то разрулится, скорее всего. С Ирой и Дариной он даже разговаривать не станет, с бухгалтерией — и подавно. Тем более, уходя, Антон видел, что Ира затащила Зинча на танцпол. Совет да любовь, что ж. Осталось только одно нерешенное дело, для которого вся эта энергия, бурлящая в Антоне, сейчас очень кстати. Антон одевается потеплее, придирчиво смотрит на покрывало — слишком тонкое, не подойдет, хватает свою ветровку и надевает кроссовки. Кто знает, куда заведет его эта ночь. «Время кончать с этим», — говорит он себе в зеркало, и ему ни капельки не смешно. Сейчас бы тропинку, петляющую между камней, как в йога-лагере, но широкий «хайвей» из бетонных плит, освещенных низкими фонариками, выводит его сразу к пляжу. В такое время здесь совсем пусто, но Антон все равно по привычке забирает вправо, стремясь оказаться в максимальной темноте, как раз в неосвещенной части длинного берега между двумя отелями. «Тигр выходит к морю и трогает мягкой лапой прибой». Строчка снова всплывает в его голове, и даже совпадения сейчас не кажутся таковыми. Этот тигр должен выбраться из клетки, и Антон знает, как ему помочь. Он натягивает капюшон, садится на сложенную на песке ветровку по-турецки, и, не раздумывая, сразу закрывает глаза, погружаясь вглубь себя. Вдохи и выдохи становятся медленнее и глубже, поначалу он пытается состроить их с ритмом прибоя, но море сегодня штормит, выдавая неровный бит грохочущих волн, так что он воображает другой ритм — дыхание морских глубин. Потому что ему предстоит погрузиться очень, очень далеко. И глубоко. Потому что так больше и правда нельзя, все эти проблемы со Стасом, Зинчем, даже Мартином — всего лишь следствие. Главный враг всегда был у Антона внутри. Он мало что знает про такие практики и, вообще-то, совсем в них не верит, но верит в науку, которая утверждает, что изучено еще не все. А еще Антон помнит, как его вытащила из ямы психотерапия, и знает, что иногда образы — лучшее, чем можно себе помочь. Иногда вообще просто нужно сесть — и себе помочь. Усилием сознания он пытается представить себе ту самую воображаемую пещеру, в которой живет Слизь и ее вечный противник — отважная Спящая Красавица. Внутренним взором он смотрит и смотрит, очень внимательно, на все детали — рельефные каменистые стены, влажные, холодные. Ровная поверхность пола, по углам покрытая пылью, пятно света посередине, задевающее один из столбов, на котором качается хрустальный гроб. Слизь тут как тут, сидит в углу, смотрит злобными глазами из темноты. Щелкает замочек на хрустале, и Красавица откидывает крышку, резко садится в гробу, понимая, что Антон пришел за ней. К ней. — Время побеждать, моя девочка, — мысленно говорит Антон, глядя на ее белоснежные косы и пронзительные глаза. Какая же она красивая! Действительно, Красавица, другого имени и не подобрать. Она боится. Косится на Слизь в углу недоверчиво, не убирая руки от крышки, стоящей сейчас вертикально, как щит. Хоть что-то, ограждающее ее от опасности. Красавице очень страшно, у нее не так много сил, чтобы выдержать битву со Слизью прямо сейчас. — Но у тебя есть кое-что поважнее, милая, — ласково шепчет Антон, обращаясь к ней, — и всегда было. Ты всегда была сильнее Слизи, потому что ты — не только про творчество, ты куда больше. Ты — и есть вся жизнь, вся моя бесконечная любовь. А любовь всегда побеждает. Всегда, моя девочка. Красавица вдруг меняется в лице, ее взгляд становится тверже, уверенней. Она медленно встает, разминая руки, и в правой вырастает настоящий меч, не из фольги и даже не из стали, а из пронзительного света, сияющий оранжевым Индийским солнцем и пламенем далеких звезд. Она откидывает крышку полностью и медленно спускается по ней, как по ступеням, не отводя взгляд от темного угла, в котором бурлит, закипая, черными волнами Слизь. Звериный оскал появляется вместо злых глаз в темноте, и Слизь вся ощетинивается, группируясь, готовясь к схватке, стягивая внутрь себя всю слякоть с каменных стен. Красавица ступает на границу светового столба, и оранжевое свечение с меча перекидывается на всю ее фигуру, оборачивая девичье тело в крепкие и легкие доспехи, защитной маской застывая на лице. Она кажется такой маленькой, такой крохотной, когда напротив, на другом краю светового столба медленно вырастает стеной монструозная липкая масса — Слизь. Раздувшаяся, вобравшая в себя всех себе подобных, подтянувшая всю грязь из уголков Антоновой души. — Нам же меньше работы, — мысленно говорит Красавице Антон, — мы уничтожим их всех за один раз. Слизь начинает низко гудеть, наращивая давящий звук, эхом отражающийся от стен, мешающий сосредоточиться. Кажется, что он окружает со всех сторон, что еще секунда, и ловушка схлопнется. Красавица сводит брови, вздрагивает плечами, нерешительно перехватывая пальцами меч. — Вспомни, милая, — говорит ей мысленно Антон, — вспомни то, что ты любишь. Как золотятся блики на деке, как туго смычок идет по струнам, прогибаясь плавно, упруго. Как тебя окутывают первые звуки, куда более сильные, чем этот мерзкий гул. Малая октава, переходы. Звенящее от низких нот дерево, запах канифоли, раскрытое настежь окно в летний вечер. Красавица не может позволить себе прикрыть глаза, но она может чувствовать. И с каждым словом ее меч светится все ярче, и страха становится все меньше. Она приседает, сжимая пальцы на рукояти. — Давай. Боевой клич вырывается из ее груди, она резко подается вперед, раскручивая огромный уже меч над головой, несется через столб света, ничего не боясь и даже не думая о том, что силы могут быть не равны. Слизь кидается навстречу всей своей мощью, обрушиваясь на маленькую Красавицу, как гигантская волна, как серая панельная девятиэтажка, накрывает ее с головой, и через эту плотную завесу почти не видно света меча. Но отважная девочка и не думает останавливаться, она кричит и машет мечом во все стороны, и Слизь шипит, отскакивая от разгоряченных лат, кипит и растворяется в воздухе, испаряясь, как снег над открытым огнем. — Ранняя осень, — кричит Красавице Антон, — тренировки на опустевшем стадионе с плеером в ушах, помнишь? Как мы любили, пробегая мимо старого вяза, подпрыгивать, силясь достать до ярко-желтых листочков. Красавица гоняет Слизь по всей пещере, уворачиваясь от ударов ее хвостов, перерубая их пополам, как щупальца чудовища, терпит усталость и напряжение, и дышит, дышит в такт движениям, как на йоге, по вдоху на шаг. — Зимнее солнце светило в окно, когда у нас впервые получилось решить первую серьезную задачу, и это уже не было простым программированием, да? — продолжает подкидывать воспоминания Антон. Слизь собирается с силами, и, неожиданно развернувшись, отбрасывает мощным толчком Красавицу прямо в каменную стену пещеры, и та давится воздухом от удара спиной, но вовремя вскидывает меч, ничего особо не видя перед собой, действуя на ощупь. Просто зная, что Слизь не будет тянуть с атакой. И Слизь, уже разогнавшись, напарывается всей своей тушей на выставленный вперед острый меч, и на мгновение замирает. В злых глазах впервые показывается страх, и, собрав всю свою мощь, Слизь обрушивается тяжелой массой вниз, яростно рыча. Красавица воет, изо всех сил удерживая клинок внутри плотного сгустка, который заменяет Слизи сердце. Руки не слушаются, но Красавица давит ногами в пол, а спиной – в стену пещеры, вся сжимается, представляя и себя тоже – камнем, и терпит, терпит, пока светящийся меч прожигает дыру прямо посередине огромного темного облака. — Нет ничего важнее любви, — говорит Антон. Меч становится ярче. Красавица вытаскивает его, широко размахивается и наискось бьет все, что остается от скользкого облака. Слизь тут же взрывается тысячью капель, как в слоумо, воспаряющих по всей пещере и сгорающих прямо на весу. Тяжело дыша, Красавица поднимается с колен и оглядывается. Слизи больше нигде нет, только кусок черного стекла валяется в столбе света. И хрустального гроба больше нет. И каменные стены пещеры в этот миг идут огромными трещинами, и с оглушительным грохотом падают, раскрывая пространство, рушатся, как скорлупа. И на месте пещеры вдруг оказывается цветущий зеленый луг, белые шапки гор вдалеке, какая-то речушка бежит среди красивых холмов. Теплый ветер треплет длинные девичьи косы. Красавица смотрит наверх, в открывшееся голубое небо, и улыбается своими пронзительными глазами. *** Антон не сразу понимает, что плачет, когда медленно выходит из этого состояния, как из Шавасаны, начав с ощущений на кончиках пальцев рук и ног. Мокрое от слез лицо ощущается расслабленным, и в груди больше нет раны от метафорически воткнутого в нее копья. Будто даже физически стало легче. Неужели у него что-то получилось? Антон думает, что нельзя вот так вот просто избавиться от таких больших проблем, и не зря его подсознание нарисовало этот кусок стекла, оставшийся от Слизи. «Потому что внутри психики нет черного и белого», — говорила ему психолог. До Антона, кажется, только сейчас доходит смысл этого странного фэнтези внутри его головы. В Слизи была не только чернота, но и маленькая нормальная часть, которую не нужно уничтожать — это сама способность страдать, нормальное свойство человека. Которое не только разрушать может, но и помогать, если найти ему правильное место. «Фэнтези, значит?» — усмехается Антон краешком рта, и представляет, как Спящая Красавица подбирает эту стекляшку, вертит ее в пальцах, примериваясь, и вставляет в красивую оправу, превращая кусок бывшего монстра в медальон. «Должен же в фэнтези быть магический артефакт», — думает довольный Антон. Эта часть, умеющая страдать, умеет и сострадать тоже. А значит, может быть чуткой и к боли другого, и к своей. Так пусть служит маркером, сигналом, пусть помогает защищать себя и других. Пусть будет союзником, а не мерзким шепотом в ушах. Слизь ведь появилась тогда, когда Антон травмировался, и этот маленький кусочек стекла стал большим и мощным, накрывая всего Антона с головой, защищая его, пряча, чтобы никто не нашел. Слизь, наверное, и запихала единственную живую часть Антона в хрусталь, чтобы его творчество никто не украл, чтобы его способность любить не повредилась. Запечатала в гроб, как в сейф. Чтобы ее не уничтожил Мартин, как виолончель об пол, не взяла горечь утраты, не растащили кружащие вокруг Стасо-Зинчевские коршуны, пусть они и не имели ничего такого в виду. А Слизь помогла ему, несмотря на свою мерзость, она спасла Антона в этом странном внутрипсихическом мире, полном символов и хрен пойми чего еще. Не был бы он знаком с научным методом познания и доказательной психиатрией, решил бы, что реально сошел с ума. Но теперь это время прошло. Теперь Слизи нужно занять свое место. А то распоясавшийся защитный механизм начал жрать сам себя, как взбесившаяся иммунная система. Антон медленно открывает глаза, слипшиеся от высохших на ветру слез. Жуткий комок в груди исчез, и он расправляет плечи, раскидывает руки в стороны, потягиваясь со стоном облегчения. Кажется, у него получилось! Он откидывается на спину и лежит, слушая волны, глядя в небо, на котором совсем не видно звезд. — Я сам это сделал, сам. Только для себя, — говорит он вслух, непонятно к кому обращаясь. Пришла пора жить другую жизнь.