Йоги йожат ежат

Антон просыпается уткнувшимся носом в теплое плечо и сосредоточенно рассматривает светлую ткань, пытаясь понять, не напустил ли на Арсеньевскую футболку слюней. Ткань оказывается чистая и сухая, пахнет свежестью и снова тонким несладким апельсином. Когда он уже спросит, что это за духи? Просыпаться совсем не хочется, и шевелиться тоже, пока он так удобно и тепло лежит свернувшимся котом под боком у Арсения. Тот спит, расслабленно повернув голову куда-то в сторону окна, и Антону отсюда не видно его лица — только краешек подрагивающих ресниц. Арсений размеренно дышит, грудь под одеялом медленно вздымается, опять как на йоге. Они, кстати, так и не позанимались вчера, хотя Арсений, кажется, практикует каждый день. Получается, Антон уже на него плохо влияет. Прямо вот так — лежит и влияет. До сих пор не верится, что у них все получилось, что это не сон и не больная фантазия. Арсений такой красивый и такой целовательный, его бы сгрести в объятия и затискать, как кота, но будить не хочется. Поэтому Антон оставляет невесомые поцелуи прямо поверх футболки, зажмуриваясь от накатывающей нежности. — Я сначала подумал, что это геккон Генри все-таки до меня добрался, — вздрогнув, подает голос Арсений. — Издаю гекконовое стрекотание, — целуя плечо еще раз, бормочет Антон и, откинувшись на подушку, смотрит на повернувшегося Арсения, смущаясь от зрительного контакта, — доброе утро. — Доброе. Вселенная прикололась, делая человека с утра ужасно красивым, и при этом добавив опцию с необходимостью чистить зубы, — Арсений переворачивается набок к Антону лицом и приоткрывает веки, сонно щурясь. — Я целую тебя глазами, — говорит Антон, сам себе удивляясь от этой мысли в голове, раньше не считая себя настолько романтиком. — О-о, нет, ты не геккон, — мычит Арсений в подушку, потягиваясь, — ты поэт. — Я перестал быть хакером? — с надеждой округляет глаза Антон. — Ни в коем случае. *** За это ленивое утро Антон успевает присмотреться к дому. Интерьер простой и напоминает что-то скандинавское — дерево, светлые тона, минимум вещей, отсутствие какого-то декора, но всё равно заметно, что над стилем поработали — даже оттенок занавесок наверняка был тщательно подобран. Антон бродит по первому этажу, сам себе устроив экскурсию. В гостиной на единственной застекленной полке стоят какие-то статуэтки. Приглядевшись, Антон замечает награды за… танцы. Арсений хлопает дверью ванной комнаты, выходя из душа, и на него сейчас сложно смотреть — он такой непривычно домашний, волосы эти мокрые растрепались, легкий румянец на лице. Схватить бы и закружить по комнате, но неловкость еще сковывает, Арсений кажется неземным, недостижимым и ужасно красивым. И это он еще пожалел бедного Антона и вышел в простой домашней одежде, а не в халате. — Ты нашел мой музей, — Арсений трет полотенцем голову. — У вас бывают танцевальные баттлы? Столько наград, — Антон коротко касается пальцами стекла. — Накопились. — Я не знал, что ты настолько профи, — на соседней полке стоят фотографии с такими людьми, которых Антон видел только по телику. И не по российскому. — Я довольно давно живу, — скромно отвечает Арсений, задумчиво заглядывая на кухню, — кофе будешь? — Нет, спасибо, я пока в душ. Можно же, да? — Конечно, — Арсений быстро ныряет в спальню, чтобы достать из шкафа новое полотенце, — я забыл тебе сказать, на втором этаже тоже же есть ванная. Мог бы меня не ждать. Антону и подождать было не сложно, к тому же в том, чтобы залезть в душевую кабинку, зная, что в ней совсем недавно был Арсений, было кое-что щекочущее и классное. Закрывшись в ванной, он, как маньяк, вдыхает теплый влажный воздух с яркой нотой того самого апельсина. Ага, вот ты и попался, гель для душа. Точнее, целая серия всяких средств — несколько модных темных баночек легко находятся на полке рядом. Антон плохо знает французский, но «Un océan d'oranges» очевидно переводится, как океан из апельсинов. Ёжик упал не в реку, а в целый океан. — Теперь я тоже буду апельсиновый, — решает Антон, залезая в кабинку. Он включает воду и ведет руками по плечам и груди, размазывая слегка пенящийся гель — скользко, тепло. Интересно, что обычно делает здесь Арсений? Никто из Антоновых партнеров не пускал его с собой в душ, считая это лишним любопытством. Но и он — не маньяк, просто ему кажется это очень красивым. Антон скользит ладонью вверх по шее, переходит на затылок, подставляя голову под струи воды. Прикосновения собственных рук заставляют тело плавно изгибаться, медленно переступать с ноги на ногу. Интересно, Арсений тоже вот так вот танцует в душе? Ему приятно, когда он сам себя касается? Антон бы касался себя каждый день, будь у него такое тело. Он прислоняется спиной к стене, руки сами ползут вниз, а мысли ползут к обнаженному Арсению и тому, чем в итоге они могли бы заняться сегодня. Вот он бы подошел ближе, целовал бы шею, наскоро стянув с него футболку, провел бы руками по красивому животу вниз, к резинке штанов, поддел бы ее пальцами, скользнул под ткань… Антон резко открывает глаза, когда его рука накрывает собственный член, который и не думает отзываться на прикосновения. Вместо щекочущего возбуждения по спине ползет нервный холодок, несмотря на горячую воду, льющуюся сверху. Какого черта? Сильное волнение охватывает его, и колени подрагивают, как будто бы он ходит где-то по мрачному темному подвалу, а не пытается подрочить в душе, представляя человека, в которого влюблен. Никогда не было такой подставы от организма. Ему, конечно, уже не шестнадцать, но и не шестьдесят, рановато для подобных проблем. Да и дело не в физиологии — просто Антону страшно. Рано или поздно от поцелуев они продвинутся дальше, и, думая об этом, Антон ловит себя на такой неуверенности в себе, что у него банально не встает от нервов член. Намылив шампунем волосы, он сильно массирует пальцами кожу головы, будто бы можно таким способом заставить мысли течь нормально и прогнать эту чертову тревогу. Откуда она взялась вообще? На Антона никто в плане секса не жаловался, хотя и восторгов, похоже, никаких не испытывал. Заглянув поглубже внутрь себя, Антон цепляет чувство за хвост — вот оно в чем дело, просто не хочется разочаровать Арсения. Страшно, очень страшно, что Антон в постели окажется полным провалом, и Арсению не понравится, хотя он не из тех, кто стал бы Антона за это осуждать. Но у него ведь наверняка были очень крутые партнеры, красивые, как какой-нибудь Сергей Лазарев, и ловкие. Не то, что неуклюжий и толстый Антон. Может, у него и с Лазаревым было что-нибудь? Мысль об этом совсем придавливает его, как бетонная плита, и Антон мотает головой, чтобы не загнаться сильнее. Он разберется, обязательно со всем разберется. Выйдя из душа, Антон находит Арсения на кухне. Тот готовит завтрак, легонько пританцовывая под музыку, и это настроение заражает, позволяя запихнуть загон куда-то поглубже. Пищит кофеварка. — Эх, — вздыхает Антон, прислонившись к косяку, — вообще-то это я должен тебе кофе. Так и не сделал. — Точно, мм, — не сразу вспоминает Арсений, — мы поспорили, что тебе понравится йога. Как давно это было, будто бы вся жизнь вообще прошла. Он скрывается за приоткрытой дверцей верхнего шкафчика. — Я тогда мало что понимал, — Антон вписывается в процесс готовки, перехватывает из рук Арсения сыр, — точнее, ничего не понимал и просто повелся на слабо. — А я повелся на тебя, — говорит Арсений без капли смущения, — и долго катал тебя бесцельно по кольцу, да? — Потому что забыл спросить адрес, — вспоминает Антон. — Не забыл, — сощуривается Арсений. Антон упирает руки в боки, что сложно сделать с сыром и помидорами в руках, но так получается еще смешнее. — О, так это был коварный план! — возмущается он. — Чтобы затащить меня в свою йожную секту! Арсений отбирает продукты и пихает его бедром к столу, посмеиваясь. — У тебя получилось, — Антон падает на стул у окна, — Хотя сначала, честно говоря, я ходил только из-за тебя, йоге я не доверял. Не думал, что она реально изменит мою жизнь. — А я говорил, — журит его Арсений. — Ты был прав, о господин учитель. — Я больше не твой учитель, — как-то грустно отзывается Арсений, — и, на самом деле, с этим придется что-то делать в итоге. — Да почему? — Антон молча забирает у него из рук обратно сыр и разделочную доску, отмечая, что такие простые действия не приходится согласовывать словами. Уютно. — По идее, не очень этично преподавать йогу тому… которому симпатизируешь, — Арсений осторожно подбирает слова, коротко улыбнувшись. — Да и быть учеником, когда сохнешь по преподавателю, сложновато, если честно, — хитрит в ответ Антон, — особенно когда в лагерь приезжает красотка Варнава и не отходит от тебя ни на шаг. Арсений даже останавливается. — Это что, ревность? — смеется он, — Можно я Кате передам, насколько она очаровательна и насколько она плохой йог, раз ее студенты думают о таком? — Да щаз, — показательно злится Антон. — Я ревновал тебя тоже, кстати, — Арсений уходит за чашками — К Олесе. И к Щербакову. И еще к тому добродушному парню, которого ты приводил на день открытых дверей. Невероятно. Арсений мог ревновать его? Его? — Журавль? Мы друзья же, — удивляется Антон. — Да знаю, но все равно, — вздыхает Арсений, — и это была даже не ревность, на самом деле. Я смотрел на вас с Чебатковым, как вы сблизились, и грустил, что мне так нельзя, я же преподаватель. Антон не может справляться с сыром, когда у Арсения в голосе такая печаль. — Знаешь, мне казалось, что я такой старый уже, — вдруг говорит Арсений, — не нужный никому. Что я потерял то, чем всегда гордился — танцы были моей жизнью, и без них я будто не могу быть никому интересен. А ты мне сразу понравился, но я не видел ничего ответного. И решил, что ты на меня просто не запал. Он стоит с чашкой кофе, не успев поставить ее на стол, погруженный наполовину в воспоминания, и у Антона сердце кипит от негодования. Как он мог думать, что не нужен ему? — Арсений, — Антон осторожно касается чашки, ставит ее на стол, расплетая на ручке теплые пальцы, — я запал на тебя еще во времена потолочной балки. — Правда? — Еще как, — он встает и двигается ближе, продолжая говорить, — я запал на тебя так сильно и так быстро, что все это время сходил с ума. Мне было так страшно сказать тебе об этом, что я просто вздыхал на расстоянии, как маньяк. Арсений коротко хихикает, улыбаясь. — Но ты всегда был мне нужен, — говорит Антон, глядя в глаза, — еще до того, как я узнал про танцы, и не важно вообще, что я про них узнал, потому что мне не нужны танцы, Арс, мне нужен — ты. — Звучит по-поэтовски, — говорит Арсений, рассеянно наблюдая, как он перехватывает его руку в своей. — Тогда можно мне тебя по-поэтовски поцеловать? — Антон двигается ближе, попутно удивляясь из ниоткуда взявшейся смелости. — Чтобы ты никогда больше не думал всякую ерунду. Он нежно ведет руками по щекам и дальше, куда-то за уши, стараясь не прикасаться вмиг ставшими потными ладонями, нежно и невесомо проходясь по влажным после душа волосам только кончиками пальцев, и чувствуя, что Арсений также осторожно обнимает его за спину. — Ты нужен мне, Арсений, — шепчет он в самые губы, — охренеть, как нужен. Они целуются так долго, что остывший кофе приходится перезаваривать снова. *** Дорожка вдоль озера, про которую говорил Арсений, действительно оказывается живописной, и Антон даже делает несколько фотографий, пока они бредут по утоптанному снегу. Довольно широкое полотно петляет между красивых сосен и уходит куда-то далеко по берегу неожиданно большого лесного озера. — Ты был прав, — говорит он, — хорошее место для пробежек. — Ты, кстати, что там дальше по планам? — как будто бы невозмутимо спрашивает Арсений, но в голосе сквозит что-то, похожее на волнение. — А то можно, например, завтра попробовать пробежаться. Ну, наверное, не все же дома сидеть. Можно и выбраться. Если ты не торопишься вернуться в город, ну и я подумал, что.... Боже мой, это вот так выглядит благородный несгибаемый эльф, когда переживает? Заверните два! В турецкий ковер! — Я свободен на все праздники. Тебе бы хотелось, чтобы я остался? — Антон специально заглядывает ему прямо в лицо. Смущать Арсения оказывается очень весело, тем более, когда он так мило теряется под прямым вопросом, опускает взгляд и пытается пнуть вперед комочек снега, рассыпающийся от удара. — Ну, я просто планирую не уезжать отсюда, пока не съем всю еду, — отмазывается он, даже не скрывая, что выдумывает на ходу, — но еды так много, что я не справлюсь один. — О да. — Поэтому мне очень нужна твоя помощь. — Я тебя спасу, — прикладывая руку к груди, важно кивает Антон, и они коротко смеются от разыгранной сцены. Под ногами оказывается подходящая плотная ледышка, чтобы играть ей в футбол, и Арсений делает первый удар. — Это было так мило, что ты пытался меня спасти от Мягковой, — вдруг вспоминает он. — Она меня очень бесила, — Антон подхватывает носком ботинка откатившуюся в сторону ледышку, — мы с Олесей, кажется, обсуждали ее даже чаще, чем астрологию. — Да неужели? — Ну, может, эту тему обгоняли только шутки в духе «носить красное по вторникам». Арсений смеется, ловко доставая закатившийся в сугроб их ледяной «мяч». — Боже, я тогда на пляже так глупо пошутил про трусы! — сокрушается Антон, радуясь, что можно, наконец, поговорить обо всем. — Ты не поверишь, но я в этот момент понял, что могу тебе доверять. — Из-за трусов? — Просто мне показалось, — Арсений замедляет шаг, — что человек, готовый поделиться таким, так открыться, не станет ранить меня. — Арс, — Антон тоже останавливается, забив на ледышку, — я по своей воле никогда не захочу тебя ранить и постараюсь даже случайности предугадать. И больше всего мне страшно, что я чего-нибудь не учту. Они еще не обсуждали, что между ними происходит, и насколько это надолго и серьезно, но Антон для себя уже все решил, и слова вылетают из него быстрее, чем он успевает испугаться такой откровенности. — Само то, что ты понимаешь, что взрослые мужики тоже могут быть ранимы, уже значит для меня очень многое. Арсений улыбается и подходит ближе, тянется, смешно шурша пуховиком, и перед самым поцелуем Антон по привычке спрашивает, можно ли, хотя не он начинает первый. Арсений только посмеивается и прижимается горячими губами, на контрасте с морозом вдруг оказавшимися такими желанными, яркими и вкусными, что у Антона сносит крышу буквально через пару секунд. Вся неуверенность, задушившая его желание сегодня утром, растворяется в этой горячести, и из нежного поцелуй вдруг становится глубоким и влажным. Толкнувшись языком, он встречает упругое сопротивление, и это так пылко, так мощно, что рваный выдох выходит одновременно и через нос, и через рот со смешным звуком. Но Арсений не смеется, притягивая Антона к себе неожиданно резко, проминая толстые пуховики. У Антона ноги подкашиваются от осознания, какой он сильный, какой решительный, и как же охуенно, что он — мужчина. Как глупенький Антон мог думать раньше, что оба пола привлекают его одинаково? Он склоняет голову набок, чтобы было удобнее продираться через намотанный шарф, который очень некстати легонько придушивает, смешивая удовольствие с дискомфортом, но сейчас Антон ему благодарен за отрезвляющий эффект. В Арсении хочется тонуть, хочется прижаться еще ближе, еще горячее, но чертова одежда мешает, оставаясь барьером между ними и заставляя Антона использовать на максимум то, что можно сейчас, показать с помощью рук и губ, как сильно он его обожает. То ли ему это удается, то ли просто время играет на руку, но Арсений вдруг коротко мычит в поцелуй, прихватывая руками Антона за задницу и толкаясь вперед, и вот тогда крышу сносит совсем. Шумно вдохнув, Антон срывает его с места и в два коротких шага прижимает спиной к ближайшему дереву, врезаясь в Арсения всем телом и заставляя его охнуть от неожиданности, впрочем, судя по сильнее сжавшейся хватке, тот оказывается совсем не против такого маневра. Спустя мгновения хаотичного и уже совсем не аккуратного поцелуя, как раз тогда, когда возбужденный Антонов мозг пытается прикинуть, что делать дальше, Арсений вдруг разрывает контакт, уперев для верности ладони ему в грудь. — Тише, — шепчет он, тяжело дыша. Антон сначала ошалело разглядывает красные влажные губы, будто бы накрашенные, с трудом фокусируясь на происходящем, но после быстро приходит в себя, мгновенно трезвея на этом холоде. — Прости, меня занесло, — хрипит Антон, поспешно снимая давление. Возбуждение резко сменяется страхом, и внутри себя он хватается за голову в панике. Не дай Бог задел снова Арсову травму, тупой спермотоксикозный идиот. — Это ты меня прости, — Арсений ласково гладит руками его куртку, — у меня какая-то расщеплёнка непонятная, тело реагирует быстрее, чем сознание. Не знаю, почему я остановился. — Все в порядке, — быстро вставляет Антон, — не объясняй, не нужно. — Но мне понравилось, — перебивает он, и закусывает губу коротким движением, окончательно сбивая с толку взволнованного Антона. Он прямо чувствует, как краска затапливает его лицо. *** Арсений ставит чайник, доверяя Антону разбираться с обедом. — Знаешь, я думал, что ты вообще ничего не ешь. Помнишь, мы ходили за мороженым? — спрашивает Антон, воюя с последней картофелиной. — Только тогда убедился. — Так вот почему ты мне прямо в рот смотрел, — смеется Арсений, — пока сидели на остановке. Между прочим, мне было очень неловко. — Я думал, что ты эльф и питаешься ничем, — Антон ополаскивает руки. Теперь нужно подождать, когда закипит вода. — А я думал, что мне впервые приятно получать комплименты, — тихо признается Арсений, проплывая мимо, чтобы залезть в верхний ящик за специями. Он встает на носочки, потягиваясь, и Антон снова не удерживает себя в руках, действуя почти рефлекторно. — Я бы хотел говорить по сто раз в секунду, что ты самый лучший, — невпопад шепчет он куда-то в затылок, осторожно подходя ближе. Арсений вздрагивает, когда губы касаются его шеи, а руки скользят по талии. Антон реально дуреет от осознания, что так делать вообще можно, что Арсения касаться — можно. Он — такой притягательный, настоящий приз. Неудивительно, что его все хотели, Антон тоже чувствует в себе животное почти желание — обладать. — Прости, я снова перебарщиваю, да? — поспешно опускает он ладони, чувствуя, как Арсений замер в его руках. — Или тебе, может быть, просто пока не хочется? Ну, я тороплюсь, наверное… Арсений вместо ответа резко разворачивается в объятиях и целует, сразу сильно, с напором, а потом мгновенно разворачивает их обоих, теперь впечатывая уже Антона в столешницу так же, как сегодняшним утром у дерева его прижимал сам Антон. Одной рукой он обвивает талию, а другой хватает Антонову руку и кладет себе на спину, ведя ей быстро ниже и ниже, пока мягкая ягодица не оказывается прямо в его большой ладони. Офигевший Антон шумно выдыхает, нереальным усилием воли возвращая руки на место. — Конечно, мне хочется, — отстраняется Арсений, в момент раскрасневшийся после такого поцелуя. — Но, кажется, мне тоже нужно отлепить воспоминания, как у тебя с виолончелью. Будто бы все, что связано с сексом, у меня какой-то блок вызывает. — Я понимаю, — Антон смотрит, стараясь передать взглядом всю нежность и бережность, — у меня в итоге получилось, пока я просто играл. Арсений раздумывает пару секунд. — Я думаю, надо потанцевать. Побудешь со мной? Мне тоже нужен зритель. Пока он уходит за колонкой, Антон закидывает ужин на плиту, благодаря всех Богов за таймер автоматического отключения, потому что, чует его сердце, вовремя они все равно на кухню не вернутся. Заслышав негромкую музыку, он поднимается наверх и просто садится на пол с краю импровизированного зала. Арсений двигается по пространству, лениво покачиваясь и больше заигрывая с Антоном, чем отдаваясь танцу. И манит его подняться, присоединиться. — Я не умею танцевать, — отнекивается Антон, когда его уже буквально вытягивают за руку наверх. — Давай думать, что это не танец, — хитрит Арсений, кружась под его рукой, — это контактная импровизация. Просто веди меня, если захочется, или ведись. Он плотно переплетает их пальцы, объясняя, что руки нельзя расцеплять, и Антон неожиданно для себя легко вовлекается в игру, то повторяя Арсовы движения, то продолжая их. На смене музыки он, повинуясь внутреннему порыву, создает волну, на которую Арсений радостно и чутко отвечает, оказываясь пластичной глиной в руках. Лепи, что хочешь. — Ого, это так прикольно, — произносит вслух свои мысли Антон. Арсений подходит ближе, утаскивая его в путешествие по комнате, и в этих касаниях нет никакой пошлости, только настоящее искусство и какая-то неуловимая магия движений. Он увлекается процессом, нарушая свое же правило не расцеплять рук, и бессовестно касается Антона, где хочет. Управляет им, как марионеткой, подныривая под руку и заставляя провести ладонью по позвоночнику, погладив себя, как кошку; запускает табун мурашек, царапнув коротко по загривку, и хитро стреляет глазами из-под растрепанной челки, дыша через свой кошмарно притягательный рот. Арсений дразнится, будто бы специально провоцируя Антона на более резкие, рваные движения, пока вскипевшая внутри страсть не заставляет его обхватить Арсения поперек и прижаться рывком сзади к его спине, тяжело выдыхая. Арсений трепыхается в плотном кольце рук, как птичка, и охает, когда Антон впечатывается губами в его ключицу, открытую из-за съехавшего набок ворота. — Поймал. Арсений дышит громко, но не вырывается, а, наоборот, откидывается головой Антону на плечо, освобождая шею, по которой тот сразу же ведет носом, вдыхая самый вкусный запах во вселенной и глупо надеясь, что никто в этой комнате не замечает его стояк. — Тук-тук, — так ехидно говорит Арсений, что Антон понимает, что план провалился. — Кто там? — Я сейчас неуместно пошучу, — Арсений двигает бедрами, проезжаясь прямо по члену и вышибая из Антона смущенный выдох, — но у нас тут посылка, кажется. Из города Арс-трахань. — Дурачина, — смеется Антон, расцепляя объятья, — прости, я снова лезу, но это сильнее меня. — Ты в этом смысле вообще, оказывается, сильнее меня, — разворачивается Арсений в его руках, — и решительнее. Я впервые ощущаю себя таким тормозом, сам себе удивляюсь. Антон прекрасно его понимает. — Это все напускное, — говорит он, радостно отмечая, что Арсений тоже немного смущен, — как только дойдет до дела, я буду как собачка из мема, — та, которая маленькая и стесняется. — Значит, мы оба что-то преодолеем, да? — Торопиться одновременно и хочется и не хочется, — руки скользят по спине уже так обыденно и привычно, что Антона окончательно отпускает нервяк. — Тогда пусть идет, как идет, — чмокает его Арсений прямо в кончик носа. *** За окном быстро темнеет, и, поужинав, они решают посмотреть кино, развалившись на широком диване в гостиной. На кухне шумит посудомоечная машина, по полу ползает крошка-робот-пылесос, смешно натыкаясь на углы. В свете неяркой гирлянды напевающий себе под нос Арсений кажется таким родным и существующим уже целую вечность рядом, что Антон проваливается опять в какие-то метамиры, выныривая только, когда Арсений пихает его в бок. — Я говорю, Звездные Войны включаю, да? Не против? — Конечно, — реагирует Антон, пододвигаясь поближе, — так ты любишь ЗВ, вот откуда Магистр Йода? Или все-таки это каламбуры йога-йода? — Это просто приятный бонус, — улыбается Арсений, — когда я начал преподавать, мне нужен был какой-то персонаж, и я взял его. Арсений задумывается на секунду, усаживается поудобнее, подтягивая к коленям свои широкие шаровары и вздыхает. — В тот период, когда мы с Дашей спасали друг друга, у нас была шутка, что все плохое должно раствориться по мановению руки, как джедаи делают, знаешь. Антон ведет ладонью в характерном жесте. — Да, вот так, — улыбается Арсений, — поэтому я нашел фигурку и прицепил ее на балку, пока мы делали в зале ремонт. — Йога раньше была там, где кроссфит? — Раньше клуб был гораздо меньше, так что да, он просто смотрел на меня с потолка, а я иногда смотрел на него. Он будто бы меня поддерживал. Арсений сентиментально вздыхает, коротко глянув на Антона. — Во время перестановки его не заметили почему-то, да я и сам не стал его снимать. Подумал — может, кто-то еще увидит, и ему поднимет это настроение. Или спасет, как меня. — Со мной так и получилось, — Антон берет его за руку, прижимает ладонь к губам, — включаем? Смотреть кино с Арсением оказывается одним удовольствием. Он комментирует какие-то моменты, неожиданно шутит и припоминает фанатские факты, не мешая при этом следить за сюжетом, хотя Антону этого и не нужно — он все равно не вовлечен. За Арсением наблюдать куда интереснее — он вертится по дивану, то подбирая под себя ноги, усаживаясь в идеальный почти-Лотос, то закидывает их на подлокотник, и Антон даже отодвигается немного, чтобы у этого неугомонного было больше пространства. Наверное, отсутствие йоги уже третий день подряд плохо на Арсении сказывается, и Антон ощущает за это иррациональную вину, размышляя, что надо бы предложить ему завтра попрактиковать. Робот-пылесос тыкается Антону в пятку, заставляя поднять ноги на удачно стоящий напротив небольшой пуфик, и Арсений рядом тоже взбаламучивается, неудобно покачиваясь на самом краю дивана — пылесос застает его ровно в момент перемены позы. Чисто автоматически Антон подхватывает Арсения под голени, укладывает его ноги себе на бедра, и тот по инерции разворачивается, падая спиной на диванные подушки рядом с подлокотником. — Ой, — сам от себя не ожидая такого поворота, выдает Антон, — тебе так удобно будет? — Если честно, просто идеально, — Арсений поправляет под головой подушку и расслабляется с таким блаженством, будто бы именно эту позу все это время и искал. Фильм продолжается, и Антон не замечает, как тихонько начинает поглаживать Арсовы щиколотки, открытые задравшейся тканью широких штанов. Сюжет на экране раскручивается, повышая общее напряжение, и Антоновы руки уже не гладят, а массируют стопы, мнут упругие икры, нагло отодвинув мешавшую ткань. Антон замечает, что происходит, только когда Арсений рвано выдыхает. Он замирает, смущенно осознавая себя в том моменте, где его рука, проползшая внутрь штанины, сжимает горячее бедро, а Арсений, раскрасневшийся, шевелит ногой, проезжаясь по твердеющему Антонову члену. — О Боже, — шепчет он, испугавшись, что снова зашел слишком далеко, но Арсений вдруг отбирает у Антона свободную ногу и, ловко ее изогнув, подталкивает его в плечо. — Иди сюда, — его голос звучит низко и властно. От нежного пластилинового танцора не остается и следа. Антон валится на него сверху, успевая заметить затуманенные возбуждением глаза перед тем, как провалиться в самый жаркий в своей жизни поцелуй. Теперь их ничего не сдерживает, нет ни пуховиков, ни мороза, и Антон шарится руками по телу хаотично, жадно, хватая и сминая что попало. Они чуть не падают с дивана, разворачиваясь на бок и вжимаясь друг в друга, целуясь так сильно, что становится почти что больно, но очень хорошо. Арсений закидывает на него колено, и можно вжаться еще ближе, прихватывая упругие ягодицы под тонкой тканью, и всех этих ощущений так много, что Антон ноет, отрываясь от поцелуя, неспособный больше это напряжение выносить. — Сейчас, — шепчет Арсений, ловко просовывая руку между плотно прижатых тел, сразу же ныряет под резинку Антоновых трусов и обхватывает его член всей ладонью, — во-от так. Антон дергается, не удержав стон, возбужденный так сильно, что даже страшно, что будет дальше — не взорвется ли он, стараясь удержаться от позорного финиша через минуту. — Арс, — рычит он, тоже пытаясь добраться до него, вслепую, потому что перед глазами сплошные искры и приходится их зажмуривать, чтобы хоть как-то фокусироваться. Вся кровь отлила из головы вниз, — А-арс! Руки путаются в складках чертовых йожных штанов. — Надо снять, — хрипит он, кое-как отодвигаясь, и тянет вниз и Антонову одежду тоже, высвобождая их обоих. Антон снова ловит губы и засасывает их, сильно, мокро, наверняка как-нибудь по-дурацки, но Арсений в ответ согласно мычит и наваливается всем телом, вжимая Антона в спинку дивана и перехватывая ладонью оба члена, неизвестно как умудрившись и Антонову ладонь тоже вписать в это сложное уравнение нихрена не удерживаемого баланса. Дыхание входит в ритм движения, и Антон едва успевает подумать ошалело, что это же тоже йога — когда двигаешься и дышишь одновременно, как вдруг догоняет наконец, что вообще происходит сейчас, и счастливо стонет, смещая их ладони ближе к головкам, ускоряя темп. Они уже не целуются, просто выдыхают, касаясь губами, и, когда Арсений сжимается, напрягаясь всем телом в предоргазменном вдохе, Антон тоже отпускает себя, успевая подумать, как здорово, что Арсению сейчас так хорошо — из-за него, а ему — из-за Арсения. Когда звон в ушах стихает и картинка снова фокусируется, Арсений мягко целует его, едва задевая губами пересохшие губы. — Как ты? — едва слышно шепчет он, пока дыхание медленно выравнивается. Антон прислушивается к себе. Как быстро все закончилось, хотя по ощущениям длилось целую вечность! Лицо раздраженно саднит от Арсеньевской щетины, одна из рук затекла намертво под их телами, пальцы перепачканы спермой и, кажется, свело бедро. — Охуенно, — подытоживает Антон. — Я тоже, — снова чмокает его Арсений, и оглядывается в поисках, наверное, чего-то вроде салфеток. — Готов пожертвовать своей футболкой, — не отпускает его Антон, — только можно мы, пожалуйста, немного вот так полежим? Арсений вытягивает из-под себя неизвестно как снятые шаровары и протирает их обоих хотя бы немного, не отстраняясь при этом ни на сантиметр. — Ты все время спрашиваешь, можно ли что-нибудь, — шепчет он, вытащив затекшую Антонову руку и мягко ее массируя, — почему? — Потому что так правильно, — мурлычет Антон, кайфуя, — ты же другой человек, может у тебя настроения нет или что-то еще такое, а я бы полез к тебе с хуем наперевес, ну некрасиво. Хотя я в итоге и полез. — Это я полез, — хихикает Арсений, — было уже не удержаться. — О да, — Антон касается его кончиком носа по носу, — знаешь, я думал раньше, что я чмо какое-то нерешительное, в работе, в жизни, да вообще везде. А потом до меня дошло, что я просто такой — мне надо понимать, что вторая сторона чего-нибудь тоже хочет. Говорить сейчас об этом так легко, пока Арсений смотрит ласково, пока лежит так близко, поглаживает пальцы сплетенных рук. В усталостной послеоргазменной неге Антон лепечет что-то почти бессвязное, но такое нужное. — Я, наверное, поэтому и тормозил так долго, и не говорил тебе ничего про чувства, — признается он, — а оказалось, я такой сам по себе просто, мне надо точно понимать, что теперь можно. Что тебе тоже хочется. Что я не перегибаю ничего, потому что у меня от тебя крышу сносит — просто пиздец, как. Арсений улыбается, бегая взглядом по его наверняка глупому влюбленному лицу. — И я так хочу, чтобы тебе было хорошо, Арс, — момент такой искренний и такой трогательный, что Антон бы заплакал, наверное, если бы у него на это были силы. — Иди сюда, — шепчет Арс, прижимая его к себе, — невозможный мой. Фильм до конца никто не досматривает.