Йоги йожат ежат

Антон просыпается от того, что в его объятиях шевелится Арсений, и сон проходит так резко, будто от лучшего в мире будильника. Хотя в какой-то степени — это так и есть. Ночью Антон скинул с себя футболку, потому что было слишком жарко, а Арсений просто сразу лег спать без нее, но после кино они так устали, что Антона этот факт ничуть не смутил. Но сейчас контакт кожи с кожей настолько яркий, что сон как рукой снимает. Уже проснувшийся Арсений выцеловывает ему плечо и, увлекшись, тянется дальше к груди. Скользит губами по коже, легко касается кончиками пальцев ключиц. Его дыхание переходит на шею, самое чувствительное место, и Антон задыхается, сбиваясь с ритма. — Доброе утро, ёж, — шепчет Арсений на ухо, продолжая гладить его рукой где-то в районе груди. Вот это доброе утро! Ошарашенный Антон едва приоткрывает глаза, когда Арсений легонько задевает сосок, не сжимая, просто проводя пальцами поперек, прямо всей пятерней. Грудь выгибается от саднящего чувства, по позвоночнику бежит нервная волна, и Антону так нравится, что он чуть было не стонет, но так некстати в мозгу всплывает, как подводная лодка в аварийном режиме, огромная тревожная мысль: «Ему не понравится!» Если сейчас Арс опустит руку ниже, он наткнется на мягкий Антонов живот, и ему наверняка будет некомфортно его трогать. Вчера, там, на диване, было совсем не до этого, да они и не раздевались толком, но сейчас все точно будет заметно. И видно. А еще скоро они наверняка скинут с себя одеяло, и тогда Арсений увидит его целиком, и пухлый живот, и ноги-палки и тогда уже ему точно не понравится. И вообще, Арсений сейчас гладит его нежно, внимательно, дожидаясь реакции, то есть делает это все — для него. А для него с таким участием никогда ничего не делали, и Антон должен будет ответить, а вдруг Арсению и это тоже — не понравится? Тем более они еще не говорили про роли, предпочтения и ожидания, а импровизировать Антону страшно, потому что — вдруг не пон-ра-вит-ся!? — Что-то не так, да? — Арсений медленно убирает руку с Антоновой груди и укладывается рядом. — Блин, прости, — Антону еще и ужасно за это совестно. Он тормозит Арсения даже не словами, а тем, что тупо замирает под касаниями, — у меня тоже какая-то расщеплёнка. — Тише, тише, — тот берет руки развернувшегося к нему всем телом Антона в свои и целует пальцы, — прости меня, я не подумал. Я бы тоже загнался бы, вот так вот с утра пораньше себя обнаружив. Антон кисло смеется, все еще испытывая сложный комок из противоречивых чувств. — Я проснулся, а ты такой красивый, — виновато поджимает губы Арсений, — у меня, честно говоря, голова идет кругом, когда я понимаю, что ты — вот он, тут, и можно касаться. — Я правда хочу, — зачем-то оправдывается Антон. — Я чувствую, — хихикает тот, притираясь бедрами ближе, — это взаимно. У Антона смущенная улыбка лезет на лицо. — Какой-то глупый загон, — вздыхает Антон, откидываясь на спину. — Надо просто все нормально обсудить, — деловито заключает Арсений, — завтрак? *** Антон снова не успевает сделать для него кофе, на что Арсений привычно отмахивается. Интересно, когда этот кофе, наконец, свершится? И сколько до того момента пройдет лет. Арсений в старости бы ворчал на Антона, что тот до сих пор должен ему кофе, а Антон бы постоянно говорил, что забыл, но делал бы ему кофе каждый божий день, не упоминая об этом. — Зависаешь? — справедливо замечает Арсений. Антон только улыбается, решая для себя, что эту фантазию рассказать будет куда сложнее, чем поговорить о сексе, хотя казалось бы. — Ну что, — начинает Антон, вздохнув. — Ну что, — улыбается сидящий напротив Арсений, спрятавшись за кружкой, — как в анекдоте, у нас обоих будет член в жопе, но есть один нюанс. Антон тоже хихикает, но быстро собирается с мыслями, вспомнив о своей способности бросаться на самое страшное. — Тогда давай сразу с этого, — он отпивает чай и тянется к стоящей на столе тарелке с круассанами, — секс с проникновением — это ок? — Это очень ок, — отвечает Арсений, будто бы они говорят о чем-то абсолютно не смущающем никого, — пальцы, язык, член, игрушки. Но я помешан на безопасности и ненасилии, так что не фанат резких и быстрых сексов с плохой растяжкой. — Вот с этим я тоже очень ок, — энергично кивает Антон, — а роль? В целом, Антон может и так, и так, хотя все последние разы с Мартином в принимающем положении он скорее страдал, чем получал удовольствие, и начал задумываться, что низ — не его совсем. — Можно сказать, что универсал, но у меня своя система объяснений, — подумав, говорит Арсений, — так что, наверное, я скажу, что актив. Просто для меня важнее гораздо, чтобы партнеру было хорошо, а два других параметра — в целом, пофиг. — Расскажешь? — Ну смотри, — Арсений было берет со стола предметы, но, хихикнув, решает объяснять на словах, — чисто технически есть подающий и принимающий. Например, кто в кого чего-нибудь засовывает, так? — Так, — жует Антон круассан, стараясь отвлечься от мыслей, кто, куда и что будет засовывать, которые услужливо подкидывает взбудораженный мозг. — Это раз, — по-деловому загибает Арсений палец, — второй пункт — это кто сейчас принимает решения, оба человека? Тогда выходит настоящая импровизация. Антон кивает. — Или один больше ведет? — продолжает Арсений. — Тогда будто бы у одного из них просто больше инициативы, а другой просто кайфует. Причем это с технической стороной может быть вообще не связано — можно делать минет, например, подстраиваясь под партнера и его желания, а можно — управляя всем процессом. — Интересно, — сглатывает Антон, стараясь не акцентировать свое внимание на том, как сильно у него потекла слюна. Должно быть, это все из-за сладкого круассана. Одного очень горячего и очень сладкого круассана. — А есть третья тема, — увлекается рассказом Арсений, будто бы читает лекцию про любимую йогу, — на ком сфокусировано удовольствие. То есть, я могу делать тебе минет и контролировать процесс так, чтобы кайфанул, в первую очередь, ты. Или я хочу кайфануть таким образом сам и, например, попрошу тебя трахнуть меня в рот, но только так, как мне хочется. — Арс, — озадаченно мямлит Антон, утаскивая к себе поближе еще один спасительный круассан, — это довольно сложно. От этих разговоров о минетах он так распаляется, что приходится сжимать чашку всей ладонью, стараясь удержать внимание на важных словах. — Сложно, да? — сокрушается Арсений и как-то даже сникает. — Ну вот поэтому мало просто сказать — низ или верх. У меня все эти три вещи всегда по-разному. Но я очень люблю, когда партнеру хорошо, люблю наблюдать его удовольствие. Это самое важное. Он останавливается, тоже хватая круассан, и Антон отрешенно наблюдает, как он исчезает у него во рту. — А ты? — У меня как-то не было такого выбора особо, — помотав головой, сосредотачивается на смыслах Антон, — наверное, мне тоже важно видеть, что партнеру хорошо, чтобы не загоняться в процессе. Вообще, хорошо бы просто — не загоняться в процессе для начала. А то у меня паранойя, что тебе не понравится. Арсений сосредоточено кивает головой. — Утром ты поэтому замирал? — спрашивает он и, дождавшись «угу» от Антона, договаривает. — Тогда давай согласимся на негативный опыт? — Это как? — Позволим себе запороть всё, прямо весь секс, что называется, от начала — и до конца, — смеется он, ведя ребром ладони по столу, — к тому же, первые сексы сами по себе не всегда бывают хорошими. — Технически первый у нас уже был, — тоже улыбается Антон, — и хороший. Его снова чудесным образом отпускает. Как же хорошо говорить словами через рот. — Тем более! — радуется Арсений. — И нам обоим это понравилось. Или, хочешь, будем говорить вслух каждый раз, когда нравится и когда не нравится? А с остальным по ходу разберемся. — Давай, — говорит Антон, протягивая вперед ладонь и ловя в нее Арсеньевскую, — спасибо тебе. Арсений тоже прихватывает его руку пальцами, гладит ласково запястье. Они смотрят друг на друга прямо и почти в упор, и Антон готов поклясться, что видит, как в синих глазах напротив стремительно расширяется зрачок. — М-м, — Арсений облизывается как-то плотоядно, — несмотря на твои и свои загоны, я бы предложил тебе что-нибудь прямо сейчас. — И я, — бормочет Антон, не до конца уверенный в своих словах. Пауза затягивается. — Но круассанчик, — Арсений сдается первым, забирая из тарелки еще один. — Но круассанчик, — с облегчением выдыхает Антон. *** Он идет играть на виолончели, на второй этаж, накачав на скорую руку нот на Арсеньевский ноутбук, потому что телефон включать категорически нельзя — в их маленьком мире сейчас нет места ни для чего из наружной жизни. Арсений садится на пол на подушку снова напротив Антона и заранее мечтательно улыбается, пока тот виновато бормочет, что на новом инструменте не обязательно все должно хорошо получиться. Он, конечно, лукавит — подаренная Арсением виолончель великолепно отстроена, и смычок идеально выверен, и все настолько хорошо сложилось, что Антон просто офигевает про себя. Это же надо было так заморочиться, чтобы все сбалансированно подобрать. Антон разыгрывается на чем-то простом, по памяти, и сидящий на полу Арсений под тягучую мелодию качается, неспешно двигая руками-волнами. Антон мельком смотрит на его движения. Этот легкий транс, в который он входит, окутывает и Антона тоже, будто бы невидимый цветной ветер, как в одной хорошей книге, дует на них прямо с Изнанки реальности. Все произведения, которые он помнил наизусть, постепенно заканчиваются, и, пока Антон подбирает масштаб, чтобы было удобно играть с экрана ноутбука, Арсений поднимается и задумчиво вышагивает по пространству «танцпола», где они сидят. Читать по нотам спустя столько времени непросто, но у него получается. Сперва медленно и занудно, но потом пальцы вспоминают правильные ходы, и Антон, увлекаясь, выдает одну мелодию за другой, заново привыкая к игре с листа. Он жалеет, что не знает пьес наизусть, потому что тогда он мог бы смотреть на начавшего танцевать Арсения; но в итоге решает, что так даже лучше. И погружается в музыку целиком. Антон старается играть максимально хорошо, чтобы дать Арсению опору для его танца, идеальную сцену, мост через океан, прочную палубу для его невероятных парусов. Как будто бы Антон сейчас — тоже важная часть процесса, и можно не видеть Арсения глазами, но ощущать каким-то шестым уже чувством, звенящим от любви сердцем. В этой музыке нет битов, и сюда бы, конечно, второй струнный или хотя бы фортепиано, чтобы мелодия была еще более полной, но это Антон уже придирается излишне. Его главному зрителю хватает и этого с головой. Арсений ускоряется, и Антон «видит» его уже даже не телом, а струнами и декой виолончели, будто бы мембраной, чувствительной к движению. Музыкальным слухом, как фотоловушкой, фиксирующей все шорохи ног по паркету, кожей, до которой доходят дуновения воздуха, рассекаемого взмахами рук. Антон раскачивается и болтает головой, как будто бы это рэпчик, а не одна из вещей Апокалиптики, и Арс, кажется, даже прыгает где-то на периферии взгляда, вытанцовывая те оттенки чувств, на которые не способна виолончель. Когда он переходит на тягучую, страстную, какую-то испанскую песню про любовь, и Арсения выгибает там в полный рост, у Антона ноги по инструменту скользят, колени потеют и это всё очень странно. Спина непривычно дрожит, и хочется свести бедра от ноющего ощущения где-то внизу поясницы, но мешает виолончель. И, пока Антон передвигает руку вверх по грифу, у него по позвоночнику вверх тоже ползет возбуждение, но даже не сексуальное, а какое-то экзистенциальное, пусть он и понятия не имеет, что это на самом деле такое. Все это так необычно — он Арсения даже не видит, но само ощущение, что они сейчас создают это искусство вместе, просто выключает Антону голову, чтобы она не мешала творить. Такое единение. И Антон не знает, сможет ли он это в итоге выдержать, он будто сосуд с хрупкими стенками, которые истончились от времени, и уже не удерживают джина, готового вырваться наружу. Музыка идет сквозь него плотным, могучим потоком, как Белый Нил, в половодье рвущий любые плотины, и все внутренние египтяне в шоке — не размоет ли к чертям их заново прокопанные каналы, трещащие сейчас по швам. Музыка прогревает его изнутри, проламывает, промывает дочиста, отбивает все заплесневелые стены, плавит старые перекрытия, уже ненужные, вышибает все подпорки и костыли. Тугая и горячая, как танцующее свободно живое пламя огня. За окнами темнеет, и никто не включил здесь ни одной лампы, только ноутбук светит Антону в глаза, и он поднимает взгляд на танцующего Арсения только на последней коде, уже не в силах играть что-либо еще. Тот тяжело дышит, останавливаясь, и подходит к нему все так же танцевально, медленно и неторопливо. Антон осторожно кладет виолончель набок рядом со стулом, потому что до диванчика в углу слишком далеко, и силится встать на ноги, но не может. Арсений садится ему на колени, одним плавным прыжком, приникая к губам поцелуем. Антона припечатывает к спинке горячим телом, он гладит его по ногам, по спине, и сейчас это кто-то другой, это вовсе не учитель йоги, не эльф и не рок-звезда на красном паркетнике. Сейчас это и правда другой, но будто бы самый настоящий Арсений. Он нежно проводит по Антоновой щеке, все еще тяжело дыша после танца. У него такие сейчас глаза, что он даже не похож на человека. Антону кажется, будто бы сам космос вдруг говорит с ним. — Я бы хотел чего-нибудь. А ты? — И я. Но мне нужно в душ, — правильно понимает его Антон. — Иди вниз, а я сюда пойду, — кивает он на дверь за спиной, — не зря же здесь целых две ванных комнаты. Антон на всякий случай готовится по полной, хотя они ни о чем так и не договорились, и эта неопределенность его тоже немного пугает. Но Арсений сказал — импровизируем. И еще сказал — давай согласимся на так себе опыт, так что Антон старается не беспокоиться, просто готовится ко всему. К любой из вариаций счастья.