***
В те времена, когда они были способны смотреть друг на друга, не прибегая к оскорблениям, чтобы сбросить напряжение, Минхо находил уравновешенность Чана и его способность решать проблемы одними из самых привлекательных его черт. То, как выглядел Чан, несомненно, способствовало тому, что буря в груди Минхо переросла в полномасштабную катастрофу, но Чан был таким способным и был так хорош во всем, мать его, на свете, что было сложно не испытывать рядом с ним некоторого благоговения. Минхо с легкостью удавалось притворяться незаинтересованным, так что он знал, что не выставляет себя на полное посмешище перед всем их кампусом каждый раз, когда чертов Бан Чан из Австралии появляется на его горизонте, но все же было сложно не дистанцироваться хотя бы чуть-чуть, когда тот подбирался слишком близко, как, например, в тот раз, когда он с сочувственной улыбкой вручил Минхо его контрольную по английскому и предложил помочь, если у него есть трудности. Минхо ухмыльнулся. Можно подумать, он бы позволил этому ОАО «Хороший Парень» воспользоваться своими академическими слабостями. И вообще, почему его, изучающего современные танцы, вдруг заставляли сдавать обязательный английский? Куда же делась вся эта риторика о «разговоре телом»? В итоге он принял предложение, и его оценки выросли с блистательной двойки до вполне приличной четверки с минусом. Чан был хорош в решении разного рода проблем и смог придумать мнемоническую систему, которая помогала Минхо не отставать в грамматике. Теперь же, однако, он бы предпочел, чтобы Чан был туп как пробка. Рука Минхо задевает плечо Чана, и он тут же принимается извиняться. Уже в стотысячный раз с того момента, как пришло приглашение, Минхо осыпает проклятиями Хенджина и его песика, за которого тот почему-то решил выйти замуж. Между ними снова повисает тишина, но она, как и все хорошее в жизни Минхо сейчас, чрезвычайно недолговечна. – Эй, ты проверял, во сколько отправляется паром? Минхо протяжно выдыхает и всматривается в свое собственное слабое отражение в стекле. – Да, он отплывает в шесть, мы успеем. – Эм-м, позволь не согласиться. Он разворачивает и видит Чана, который нервно кусает губу, уставившись в свой телефон. Минхо хмурится. – Что? Чан морщится и показывает ему открытое расписание. Минхо, с отчаянием вздохнув, просматривает глазами цифры. Комок застревает в его горле где-то на пол пути вниз. – Не может такого быть, – бормочет он, переводя взгляд с экрана на Чана. – Я проверял! Я рассчитал время! Гримаса на лице Чана превращается в неуместный прилив отчаяния, когда он медленно разворачивает свой телефон и снова утыкается в экран. – Что ж, ты не правильно рассчитал, – медленно произносит он. – Он в девять, а не в шесть. И утра, а не вечера, – нахмурившись, он поднимает на Минхо взгляд. – Ты пьяный что ли смотрел? Как вообще можно было так ошибиться? Минхо заливается злой краской. – Ой, отъебись. Я тринадцать часов летел из Берлина. – Ну, а я из Перта, – возражает Чан, повысив голос. – Тот, что на континенте Австралия, знаешь такой? Они продолжают пялиться друг на друга, пока автобус трогается с места. Минхо сжимает пальцы в кулаки на своих коленях, чтобы не сломать Чану его долбаную челюсть. Он осознает, что его несостоявшаяся соседка смотрит на них, без сомнения гадая, не она ли стала причиной ссоры. Минхо бросает на нее взгляд поверх плеча Чана и успокаивающе улыбается, прежде чем снова посмотреть на того. – Я никогда раньше не пользовался паромом, ладно? – огрызается он низким голосом. – И сходу не знал расписания. К тому же, если ты его знал, то мог бы поправить меня в любой момент, чертов дотошный мудак. Взгляд Чана твердеет и превращается во что-то старое и очень знакомое, и горло Минхо сжимается. Он давно похоронил воспоминания о недолгих четырнадцати месяцах их супружеской жизни, но его тело прекрасно все помнит, знает, как нужно застыть и замкнуться в ответ на презрение на белом, как полотно, лице Чана. Минхо продолжает смотреть в ответ, но уже чувствует, что в носу начинает пощипывать. Чан усмехается. – Знаешь, я тоже хотел избежать неловкой встречи, но не думал, что ты опустишься так низко. Тебе вообще нет дела до чувств других людей? Плечи Минхо расслабляются, и в голове воцаряется парящая пустота. Он пожимает плечами и снова отворачивается к окну. Он слышит, как Чан за его спиной разговаривает с кем-то по телефону, информируя остальных о произошедшей путанице, но не особо обращает на это внимание. Следующий паром отплывает в час ночи. Минхо приходит в голову, что теперь то они уж точно пропустят вечеринку, но эта идея уже не кажется такой привлекательной. И все, о чем он может сейчас думать, это то, что ему придется провести целый вечер и даже больше с Чаном, страдая херней в Мокпхо.***
– Да, я знаю, мне действительно жаль, – Чан украдкой бросает взгляд на Минхо, полностью от него отвернувшегося. – Это правда была ошибка. – Нет, нет, чувак, я понимаю, – отвечает Чанбин. – Я впечатлен, что вы оба до сих пор держитесь на ногах. Чан морщится, уткнувшись взглядом в потолок автобуса. – Ну, чисто технически не держимся. Мы сидим в автобусе. Да и джетлаг уже настигает. Чанбин сочувственно вздыхает. – Отдохните, мы с Феликсом тут разберемся. Хенджин сейчас – просто сплошной комок нервов из-за свадьбы. Он не станет всерьез обижаться на Минхо. Чан внезапно начинает очень остро чувствовать присутствие рядом Минхо, застывшего, как доска, и отвернувшегося под таким неудобным углом, что от одного его вида собственную шею Чана сводит. У них впереди еще целый день. Ужас оседает в душе Чана, а вслед за ним приходит грызущее чувство сожаления. – Нет, на самом деле, это моя вина, – неожиданно для самого себя произносит он. – Он отстал, чтобы подождать меня, и мы задержались. Далее следует короткая пауза. – А, понял. Ладно, мне нужно идти. Мы собираемся перекусить на пляже. До встречи! Чан желает ему удачи и вешает трубку, чувствуя, как изнеможение придавливает его к креслу. Пару секунд он крутит в руках телефон, затем вздыхает. – Прости. Минхо никак не реагирует, но ум Чана занимают более важные вещи, такие как долгая поездка на автобусе впереди. Ну, она, а еще тот факт, что Минхо затих. И тихий Минхо вызывает странный привкус во рту Чана. Он слишком привык к острому языку Минхо и его едким колкостям, чтобы просто позволить этой тишине улечься. В последний раз он дал этому случиться, когда осознал, что слишком устал, чтобы и дальше заставлять эту хромую машину двигаться. Возможно, годы изоляции от Минхо и от мест, где они варились вместе, восстановили ресурсы Чана, необходимые для того, чтобы иметь с ним дело, подобно тому как боксерская груша возвращается назад к ударившей ее перчатке, потому что ее прикосновение – это все, что она когда-либо знала. Или, возможно, это позволило ему сменить фокус на что-то еще. Например, на тот факт, что он точно может сказать, если уколол Минхо острее, чем был удар, полученный им самим. Ведь сколько бы они оба этого не отрицали, в их взаимодействиях друг с другом был баланс, будто канаты на ринге, которые стали ощущаться железной клеткой на последнем этапе их отношений. Они могли доводить друг друга до полного исступления в пределах ринга, но выход за его рамки пересекал эту черту, растягивая границы гибкости их договоренности до разрушительных пределов. Так вот, факт заключается в том, что вероятность разрушения существует. Факт, также, в том, что эту песню они уже пели. И факт в том, что развелись они не без причины. Чан тянется и осторожно укладывает свою руку поверх руки Минхо, задерживая ее там на пару секунд. Минхо не отталкивает его, застывший под его прикосновением, словно нелюбимый дом. – Эй, – шепчет Чан. – Прости меня, правда. – Но ты был прав, – раздается голос Минхо, гладкий, как граненый стакан. Он оборачивается и смотрит на Чана прикрытыми затуманенными глазами. – Я не хочу находиться здесь. Нахуй эту свадьбу, и нахуй всех остальных. И тебя тоже нахуй. Он снова отворачивается и прислоняется к окну. Чувство вины пробирается сквозь кости Чана, тяжело оседая в спинном мозгу. Он снова протягивает руку, но Минхо тут же отбрасывает ее. – Не прикасайся ко мне, блядь, – произносит он, уткнувшись в окно. – Прошу тебя, ради всего святого, позволь мне спокойно пройти через это. Деловой район Инчхона проносится за окном, пока автобус мчится к шоссе. Ребенок наконец начинает плакать под непрекращающиеся причитания матери, стюард оглядывает всех пассажиров и усаживается на свое место отдохнуть, а Чан, в свою очередь, бросив последний взгляд на решительно твердую спину Минхо, достает наушники, чтобы хоть чем-то занять себя.