***
Все последние события немного обескураживают Чана. Даже озадачивают. И, без сомнения, смущают. С тех пор, как он снова оказался на корейской земле, произошло слишком много всего. Последние несколько часов, казалось, наносили ему один неумолимый удар за другим. И присутствие рядом Минхо влекло за собой не меньше последствий. Они смогли достигнуть некоего перемирия, когда Чан позволил ему подремать на своем плече, но сейчас все будто вернулось на круги своя: к дерьмовому нулевому уровню. Он украдкой бросает взгляд на Минхо, тот сидит, прислонившись к подголовнику и закрыв глаза, но не спит. Его волосы, бледно фиолетовые ранее, когда они виделись в последний раз у здания суда, теперь снова темные и выглядят гораздо здоровее, уже два года как лишенные железной хватки осветлителя, если верить Феликсу. Чан моргает и отводит глаза. Он пытается не копаться в жизни Минхо, но порой, подстегиваемый смелостью со дна стакана в особенно плохие ночи, он пишет Феликсу, который имеет честь быть соседом и коллегой Минхо, так что всегда в курсе его дел. Это все разжигает фитиль стыда в груди Чана: и тот факт, что он продолжает относительно крепко держать руку на пульсе жизни Минхо, и тот факт, что частенько пишет Феликсу лишь затем, чтобы расспросить о нем. Он не заслуживает Феликса и понимает это. Но будем честны, а кто заслуживает? – Эй. Чан чуть не выпрыгивает из собственной кожи. Он вытаскивает молчащий наушник из уха и смотрит на Минхо, широко распахнув глаза. Тот хмурится. – Как ты услышал меня сквозь музыку? А нахера ты меня звал, если знал, что я не услышу? – Ты поймал меня между песнями, – гладко лжет Чан. – Что такое? Минхо в раздумьях упирается языком в щеку. Чан с каждой секундой волнуется все больше. Он решает не разбираться пока, что именно в обществе Минхо до сих пор держит его в таком напряжении, и просто ждет, пока тот заговорит. – Могу я прилечь на твое плечо? – Минхо прочищает горло и пару раз моргает. – У него… хорошая амортизация. Наступает очередь Чана моргать и пялиться. Он переводит взгляд от Минхо на свои руки и чувствует, как его губы растягиваются в глупой ухмылке. – Малыш все еще любит мускулы, да? Вообще, он просто собирался сделать легкомысленный комментарий о слабости Минхо к накачанным мышцам. Он понятия не имеет, какого хрена вдруг сформулировал это так. Минхо вскидывает голову, чтобы встретиться с ним взглядом, в его глазах отражается чистое недоверие. Он открывает было рот, чтобы что-то сказать, но тут же его захлопывает, и по лицу его расползается лукавая ухмылка. Только не это. – А ты, похоже, неплохо разбираешься в том, что любит «малыш», – замечает он мягко. Его пальцы пробегает вверх по руке Чана к бицепсу. Чан тяжело сглатывает. – Хорошая память? – Минхо протяжно хмыкает. – Или у тебя есть мнемоническая система на все мои кинки? Он хлопает своими адски длинными ресницами, и Чан чувствует, как его сердце пытается вырваться из груди. Он вдруг отстраненно замечает, что никогда и близко не встречал никого столь же обезоруживающего, как Минхо. Они заходили на опасную территорию, а, между тем, ехать им оставалось еще довольно долго. Чан снова откидывается в кресле и молча предлагает свое плечо. Минхо улыбается своей самой широкой, самой коварной улыбкой и, схватив руку Чана, укладывается тому на плечо, уткнувшись в шею. Его дыхание скользит по коже Чана, тот открывает на телефоне Melon и на самом деле включает музыку – достаточно громко, чтобы она, на этот раз, отвлекла его.***
Сказать, что Минхо купается в бесконечном бассейне самодовольства, значило бы не сказать ничего. После постыдного Инцидента С Писсуаром он чувствовал острую необходимость вернуть себя в позицию превосходства. Правда беспокоиться ему было не о чем. Ему следовало помнить, что Чан был до ужаса склонен попадать в ямы, вырытые его же собственным длинным языком. Минхо зарывается в его шею и выпускает осторожно выверенный выдох на, как он помнит, чрезвычайно чувствительную кожу горла Чана. Его тут же вознаграждает то, как Чан застывает под его руками. Сопротивляясь желанию позлорадствовать, Минхо снова пытается уснуть. Теперь, когда ему удалось взбудоражить себя, победив Чана в словесной баталии, это оказывается не такой и простой затеей. Не говоря уже о том, каким знакомым ему кажется все происходящее. Он и не вспомнит, сколько раз заставлял Чана садиться за руль машины лишь для того, чтобы самому иметь возможность лениво прижаться к его руке и витать в облаках. Он несколько раз моргает и возвращается в прошлое; старая белая Королла Чана со знаком Университета Мельбурна на заднем стекле – ведь она досталась брату Чана, когда тот сам переехал в Сеул, – едущая по прекрасным залитым солнцем дорогам долины Хантер; окна, все время открытые до самого упора; Чан, рассказывающий что-то о виноградниках поверх низкого гула какого-то банального плейлиста ТОП-100; его рука, влажная и белая, будто рисовая бумага, даже под безжалостным австралийским солнцем, упругая и твердая под щекой Минхо. Минхо делает глубокий и медленный вдох и закрывает глаза, пытаясь найти твердую почву под ногами на раскачивающемся полу автобуса. – Помнишь первый раз, когда я приехал к твоим родителям? Чан низко и осторожно посмеивается. – Чего ты это вдруг? – Не отвечай мне вопросом на вопрос, – упрекает Минхо. Он опускает глаза на телефон Чана, тот бесцельно листает колонку развлечений на новостном сайте. Минхо фыркает, затем протягивает руку и жмет кнопку блокировки. Экран потухает. – Эй, – слабо протестует Чан. – Я вообще-то читал. Минхо только закатывает глаза. – Ага, не сомневаюсь, возвращение Мэгги Чун в кино – это невероятно захватывающая новость. – Она отлично сыграла в «Сладкая, как мед», – размышляет Чан. – Помнишь? Мы вместе его смотрели. А вот это уже новость для Минхо. – Мы смотрели «Любовное настроение». Повисает короткая неловкая пауза, прерываемая покашливанием Чана. – Ну, не суть. Главное, что она хороша, – слабо произносит он. – Мэгги Чун. – Мэгги Чун, – бесцветно вторит ему Минхо. Он отстраняется и заглядывает Чану в лицо, замечая разлитый по щекам румянец. Эх, какая жизненная неудача – иметь настолько светлую кожу, что малейший след стыда светится сквозь нее, как клеймо позора. Это вызывает у Минхо улыбку. Он снова склоняется и утыкается в основание шеи Чана. – Так вот, – продолжает он, – ты помнишь, как мы ездили в долину Хантер в тот раз, когда я познакомился с твоими родителями? На этот раз Чан прибегает к простому ответу. – Конечно помню. Минхо протяжно хмыкает и ничего больше не произносит. Для начала, он и сам не знает, зачем вообще это спросил. Он чувствует, что его разум застилает сон, глубокий и теплый, как карамель, и размышляет, почему это все вообще важно, если вдруг, обретя ясность, они все-таки заведут разговор. – Мы поговорим об этом? – шепчет он. Его пальцы пробегаются вниз по рукаву Чана в поисках кожи, в попытке найти подтверждение чему-то безымянному. Хотя, возможно, у этого чего-то и есть имя, может быть даже и лицо. Может быть, Минхо знает, как оно зовется, потому что уже видел его раньше, когда оно еще было живым и извивалось, словно провод под напряжением в глубокой луже. Он находит руку Чана и нехотя поглаживает рельефные костяшки его пальцев. Дыхание Чана сталкивается с плотно сжатыми губами Минхо, неподобающе врезаясь в его тело, будто кровавый поток. Прежде чем он успевает отстраниться, рука Чана движется, медленно, как сироп, и обхватывает его собственную руку. В замешательстве. В ужасе. – Нам не обязательно, – шепчет в ответ Чан, и его хватка неуловимо крепнет. Минхо в оцепенении опускает глаза на их соединенные руки. – Не обязательно, если не хочешь говорить, – пауза. – Ты хочешь? Минхо чувствует в голове жар, его конечности кажутся свинцовыми и тяжелыми, будто балласт. Он поднимает их руки и укладывает Чану на колени в полуобъятии. – Я устал, – произносит он вместо ответа. – Давай пока просто поспим. Молчание Чана, похоже, отражает согласие. Минхо закрывает глаза и погружается в тяжелый сон.