***
– Минхо, ты же обещал. – Не припоминаю никаких обещаний. – Я писал тебе! – Ага, и теперь ты мой должник, – Минхо бросает взгляд на картинку на экране телефона, которая оказывается изображением потолка в номере отеля. Он сидит за столиком, уютно расположенном в дальнем углу кафе. Музыка на фоне играет на комфортной громкости, атмосфера царит приятная, а кофе на вкус еще приятнее. Идеальный был бы вечер, если верить самому Минхо. Но, к сожалению, он не отклонил входящий от Феликса по ФейсТайм. Так что теперь его вечер несется на скоростном поезде к станции испорченности. – Знаешь, ты бы не умер, если бы был повежливее, – слышится с некоторого расстояния голос Феликса. Картинка трясется, и раздается шелест простыней, затем Феликс снова появляется в кадре, неодобрительно поджимая губы. – Ты снова это делаешь? Минхо потягивает кофе и поднимает бровь. – Что делаю? – Начинаешь что-то, а затем понимаешь, что откусил больше, чем можешь проглотить, – Феликс тоже поднимает бровь. Какая наглость. – Понятия не имею, о чем ты, – резко произносит Минхо. – Он не ребенок. Нужно подождать всего пару часов, с ним все будет нормально. Феликс молчит, еще сильнее походя на недовольного родителя. Минхо показывает язык и закатывает глаза. – Минхо-хен, – начинает тот серьезно, – ты от чего-то бежишь? Такое поведение не похоже на Феликса: задавать неудобные вопросы и прокалывать нарывы ради заботы о Минхо. Джисон, пожалуй, ближайший его друг, предложил как-то Минхо жить в одной квартире, еще до того, как Развод успел бесцеремонно разорвать в клочья их дружескую компанию. Минхо раздумывал над этим пару дней и в конечном итоге отказался. Это было слишком, слишком близко. Возможно, это решение и казалось несправедливым по отношению к Джисону, но в глубине души он знал, что такая длительная открытость друг перед другом была бы еще менее справедливой. И все же, когда Феликс решил не возвращаться домой, Минхо предложил ему съехаться. Вещи Чана уже были запакованы и отправлены. Гостевая спальня, которая раньше становилась приютом для их друзей после ночных посиделок, оставалась бесхозной. Квартира была очень приятной и располагалась близко к студии, которую он постепенно превращал в целую танцевальную компанию, так что Минхо предпочел бы поскорее найти соседа, чем сдаться и съехать в не такое удобное место. Вот так Феликс занял комнату, ранее принадлежавшую Минхо и Чану. Джисон немного подулся, но вскоре совершенно забыл об этом. Минхо же съехал в гостевую спальню. Даже в те времена Феликс не пересекал рамок едва ли просто платонического общения, порой он предлагал плечо, в которое можно поплакаться, и суп от похмелья на следующее утро. В лоб обсуждать какие-то проблемы Минхо было для него большой редкостью, еще реже это происходило на не эвфемистическом языке. Минхо прищуривается глядя на него. – Я ни от чего не бегу, – твердо произносит он. – Я просто не хочу находиться рядом с парнем, с которым развелся из-за того, что тот пожалел, что остепенился раньше тридцати лет. Феликс фыркает, не впечатленный. – Справедливо для вас обоих, если мне не изменяет память. Но ладно, я не из тех, кто показывает пальцем на того, кто ушел, и начинать этого делать не собираюсь. – Я проигнорирую прозвучавший здесь подтекст, – мило произносит Минхо. Феликс снова закатывает глаза. – Послушай, что-то произошло сегодня? – он вглядывается в лицо Минхо, и, даже несмотря на пиксельное изображение, Минхо видит его искреннее беспокойство. Он делает очередной глоток кофе и продолжает держать чашку у своих губ, чтобы прикрыть их нервное подрагивание. – Да нет, ничего особенного. Феликс вздыхает. – Это все моя вина, да? Мне не стоило вот так вот сталкивать вас. – Все в порядке, – успокаивает его Минхо, но чувствует неприятно закручивающуюся в груди неуверенность. Поджав губы, он отводит взгляд. Позади Феликса раздается шум, и тот взвизгивает. Минхо наблюдает за тем, как телефон швыряют в разные стороны, после чего в кадре появляются лица Джисона и Чанбина за его плечом. – Минхо! – орет Джисон, просияв. – Мы будем по тебе скучать сегодня! Минхо не может сдержать улыбки, пока Феликс кричит, чтобы ему вернули его конфискованный телефон. Картинка снова начинает трястись, когда Джисон принимается носиться вокруг, между визгами посвящая Минхо в их планы на грядущую ночь. Все немного успокаивается, только когда Чанбин захватывает телефон в свою власть и выходит с ним на балкон. – Привет, – здоровается он, улыбаясь почти так же широко, как Джисон. – Вы успеете добраться до нас к завтраку? – Сто процентов, – отвечает Минхо. Слышать, как все ребята бесятся и орут в одном отеле, заставляет его чувствовать себя слегка покинутым. Он натягивает еще одну улыбку. – Как там Хенджин? Были новые причуды? Чанбин смеется. – Ой, как всегда. Он увидел, как кто-то принес каллы, и решил, что это перепутали его заказ на сухие лотосы. Они походу какие-то экологичные? Вообще без понятия, если честно. Минхо разражается смехом, чувствуя, как рассеивается прошлый холодок, когда Чанбин вздыхает. – Слава Богу это было заказ другого гостя. Бедный Чонин уже почти начал искать нюхательную соль. Но теперь приехала госпожа Хван, так что, надеюсь, больше спектаклей от Хенджина мы не увидим. – Уже все в сборе, да? – размышляет Минхо, и ухмылка Чанбина смягчается до приятной улыбки. Минхо вдруг приходит в голову, что тот не поинтересовался отсутствием Чана. Старый добрый Чанбин. – Да, все уже здесь, – кивает Чанбин. – Поспеши, ладно? Сынмин, конечно, держится молодцом, но все равно спрашивает про вас каждые пару часов. Минхо добродушно фыркает. – Он учует, когда я приеду. Чувствовать, что ты желанен, очень приятно, размышляет Минхо, вешая трубку после пары напутственных слов и просьбы скидывать свидетельства их пьяной дегенерации на вечеринке. Порой, все что нужно человеку – это быть желанным. Разве не именно это сдвинуло его жизнь на тот курс, на котором она теперь находится? Он вздыхает и допивает кофе, прежде чем открыть историю вызовов на телефоне. Вот и она, такая чужая и в то же время такая знакомая, – строчка, состоящая из проклятых цифр, единолично ответственных и за самые лучшие и за самые худшие времена его жизни. Минхо несколько раз моргает, глядя замутненными глазами на мягкий золотистый свет ламп, и бросает взгляд на пустой стул перед собой. Всего лишь быть желанным. Выпустив последний побежденный вздох, он набирает номер.***
– Он просто… он такой сложный, понимаете? – Чан вздыхает и подпирает рукой щеку, тоскливо глядя на песчаное чудо Гатбави над водой. – Хотел бы я, чтобы он просто сказал это вслух, что бы там ни было. Изваяния, равнодушные к человеческим мольбам и стонам, остаются безмолвны. Учитывая все обстоятельства, Чан не жалеет о том, что приехал сюда. В пурпурной дымке вечера Гатбави кажется живым, заполненный гомоном людей. Он купил себе сэндвич в палатке и вышел на середину пешеходного мостика. Здесь, прямо перед ним, покоятся изваяния Гатбави во всем их скалистом величии, старейшие, чем любой известный ему человек, едва ли не старейшие, чем само время. Чан снова вздыхает с досадой. – Вам же нет никакого дела до всего этого, да, ребята? За ним по мосту идет семья из трех человек. Ребенок требует переплыть водоем и посмотреть на изваяния вблизи. Чан наблюдает, как отец подхватывает маленькую девочку и серьезно объявляет, что в воде живут акулы. Девочка бормочет что-то о пресной воде, и Чан со смехом снова разворачивается к скалам, опираясь на перила и распаковывая свой сэндвич. Он протягивает его в руке и демонстрирует изваяниям. – Я просто хочу … простите, я не ел нормально с тех пор как вышел из самолета, – затем делает укус и довольно хмыкает. – Ого, и правда вкусно, ничего себе. Он едва не роняет еду, когда раздается звонок телефона. Осторожно, Чан укладывает сэндвич на перила и вытаскивает телефон из кармана куртки. После чего смотрит на экран. Контакт минхо хен 🐈, которой он не удосужился переименовать, смотрит на него в ответ. – Ты где? Чан слегка проводит языком по верхним деснам, убирая крошки хлеба. – Я … там, куда ты меня отправил. Черт. Он слышит, как Минхо фыркает, и борется с желанием удариться головой о перила. – Такой послушный, – беззаботно произносит Минхо, затем добавляет: – Стой там, я буду через десять минут. Чан хочет что-то возразить, чувствуя, как заливается краской, но Минхо уже повесил трубку. Он медленно разворачивается и смотрит на Гатбави. – О боже мой, все-таки вам есть дело!***
Чтобы добраться до моста много времени не требуется. Минхо ступает на него, чувствуя характерный для разного рода противостояний гул в ушах. Медленно выдохнув, он направляется к единственной одинокой фигуре на заполненном людьми мосту, морщась от грохота колесиков своего чемодана. В руках Чана он замечает полусъеденный сэндвич. С ростбифом, если Минхо не изменяет память, а до сих пор она его не подводила. Он устраивает чемодан у перил и выхватывает сэндвич Чана из рук. Он с ростбифом. Минхо не знает, что ему чувствовать, удовлетворение собой или обеспокоенность. В любом случае, сделав укус, он возвращает сэндвич. – Как приятно вас здесь встретить, – произносит он, нарочито раздражающе пережевывая еду и глядя прямо в лицо Чану. Чан смиренно вздыхает. – Прошу, не говори с набитым ртом. Минхо фыркает и опирается локтями на перила, разглядывая Гатбави, пока его мысли носятся с бешеной скоростью. К счастью, склонность Чана заполнять тишину – это еще одна деталь, оставшаяся неизменной. – Так вот, кхм, Гатбави, – начинает он своим голосом туристического гида, будто снова вернулся в окрестности Сиднея и показывает сонному Минхо гребни и хребты долины Хантер. Минхо решает подразнить его. – Гатбави, так точно, – он бросает взгляд на Чана. – Что вы мне можете рассказать о нем? Чан засовывает руки в карманы и критически осматривает скалистые образования. – Легенда гласит, что жил однажды один очень послушный сын. Целыми днями он усердно работал ради своего больного отца в попытках собрать деньги на его лечение. Он был согласен на любую работу, даже ту, что предлагал богатый, но неблагодарный хозяин, который не выплачивал ему всего положенного. За их спинами раздается смех и шарканье обуви по дереву, но никто из них не оборачивается. Чан продолжает рассказ еще более торжественным голосом. – Однажды, когда сын вернулся домой, он нашел отца мертвым. Чувствуя, что его сердце разбито, он взял тело, чтобы похоронить его в каком-нибудь залитом солнцем месте, но споткнулся и уронил его в море. – О нет, – восклицает Минхо, останавливая взгляд на меньшем из двух изваяний. Чан указывает на него рукой. – Видишь шляпу? С тех пор сын начал носить ее, так как не смел поднять лицо к небесам. Его стыд не позволял ему. Но Бог все это видел и знал, что тот старался как мог. Так что, когда сын умер, две скалы выросли на том месте, где он потерял тело своего отца. Минхо кивает и искоса поглядывает на Чана. Тот молчит, губы слегка приоткрыты, будто он собирается заговорить, взгляд остановился на Гатбави. Сердце Минхо подскакивает к самому горлу. – Рад видеть, что ты тут времени зря не терял. Чана вырывает из этой задумчивости, и он поворачивается к нему. – А? Минхо указывает рукой на его карман и торчащую из него брошюрку. – Запомнил всю целиком, ну надо же! Чан прослеживает взглядом, куда указывает Минхо, и начинает смеяться, легко и задорно. Сердце снова начинает пульсировать в горле Минхо, и тот отворачивается, прежде чем сделает какую-нибудь глупость. Чан подходит ближе, тоже опираясь на перила, – между их локтями остается какая-то пара сантиметров. – Делать было особо больше нечего, – он мягко подталкивает руку Минхо своей. – Совсем один в незнакомом городе. – Ой да, ты был такой потерянный, – пытается огрызнуться в ответ Минхо, но выходит совсем не так резко, как он хотел, а как-то странно приглушенно. Он замолкает, смотрит вниз на воду и хмурится, обдумывая свое собственное смятение. – Ты уже был здесь раньше, да? – спрашивает Чан. Минхо медленно кивает, вода перед его глазами расплывается. – Однажды, с родителями. Я рассказывал тебе это. Пауза. – Я не помню, – шепчет Чан, словно извиняясь. Кажется, будто тот ужасно тоскует по какому-то смутному воспоминанию многолетней давности. Минхо хочет развернуться и вбить в его голову немного здравого смысла, напомнить, что они уже несколько лет как развелись, что они даже не друзья теперь, что это совершенно нормально – не хранить вещи или воспоминания о Минхо, которые совершенно без надобности Чану в его новой великой схеме жизни, где нет никакого места для Минхо. Больше нет. Минхо делает резкий вдох, напуганный ощущением влаги на глазах. Он прижимает ладонь к глазу изо всех сил и падает на колени прямо на мосту Гатбави, как маленький ребенок рыдая над чем-то, что, как он думал, уже давно пережил и убрал в дальний ящик, и это так сильно смущает, и Чан стоит прямо перед ним, широко распахнув в тревоге глаза, и все эти люди вокруг останавливаются и таращатся на него, и, боже, Минхо жаждет, чтобы кто-то из них просто столкнул его за перила, чтобы он мог спокойно утонуть и прекратить это все наконец. Но Чан опускается рядом с ним, осторожно притягивая к себе, и уже второй раз за этот день Минхо оказывается окружен теплом сандалового дерева. Чан что-то произносит и поднимает его на ноги, но Минхо только вжимается в его шею, неспособный сейчас говорить, понимая, что если откроет рот, то скажет что-то настолько чудовищно ужасное, что это точно разрушит то краткое перемирие, которое они смогли построить за последние несколько часов. И ему должно быть плевать, ведь все это временно и только ради их друзей, но сейчас ему не плевать, и Минхо не может вспомнить, с каких пор это стало важно. Он вдыхает тонкий аромат кожи Чана сквозь запах духов и корит себя за то, что не смог продержаться и дня перед лицом этой титанической силы, которой является Чан; Чан, который не помнит какую-то совершенно не важную мелочь, который когда-то до самого заката занимался с Минхо в пыльной библиотеке, который встретил Минхо у здания суда с той холодностью, что заставляет Минхо задыхаться и по сей день. Чан, который когда-то любил Минхо со всей страстью своенравных западных ветров, и который был любим в ответ. – Нам нужно быть в порту часа через три, – произносит теперешний Чан, покачивая Минхо из стороны в сторону на людном мосту. – Пойдем посидим где-нибудь в тепле. Дать тебе мою куртку? Минхо вздыхает и отстраняется, качая головой. Он поднимает остатки сэндвича с мостовой, куда те упали, и вместе с Чаном они уходят от воды. Еще совсем немного, напоминает себе Минхо, когда Чан берет его за руку, еще пара дней – и все будет кончено.