***
Сейчас три часа ночи и Минхо таращится на экран своего телефона. Крохотный котенок из видео на Ютубе не заслуживает его гнева, но ситуация выходит из-под контроля, как только над головой бедной кошки всплывает уведомление о сообщении. хочешь прогуляться? у меня машина чанбина Минхо снова впивается взглядом в кошку, которую теперь ласково купает ее хозяин и которой приходится терпеть несправедливый гнев. Побочный эффект того, как они прорываются сквозь заросли давно угасших отношений. Телефон снова издает сигнал. я не украл их он знает честно – Хен, – стонет Феликс из-под подушки, закрывающей ему доступ к воздуху. – Выруби его. Минхо извиняется и отключает звук. Он снова опускает меню с уведомлениями и перечитывает сообщения. В его голове расцветает крошечное зерно подозрения, если учитывать, на какой довольно мрачной ноте они расстались в последний раз. Очевидно, что сон так же далек от Чана, как и от Минхо, но для Чана бессонница – это отработанная привычка, рожденная в уединении, воспетая в молчании. Ему никогда не требовалась компания, чтобы ее заполнить, и вряд ли требуется теперь. Если Минхо что-то и понял о новом Чане, так это то, что тот вовсе не был новым: просто тот же старый Чан, будто бы его любимая Королла со вмятиной на пассажирской двери еще с тех времен, когда он только учился водить. Может быть, добавилось немного износа. Но нельзя сказать, что самого Минхо время совсем уж пощадило. Он закрывает глаза и пытается успокоиться. И вот Чан, как и всегда, повторяет свое предложение, тем самым снимая с Минхо всякую вину. Что бы теперь ни произошло, он уже не понесет за это никакой ответственности. Минхо оставляет диалог открытым и свешивает ноги с кровати. Легкий, будто шелуха, сон Феликса снова прерывается, когда Минхо начинает шарить по комнате в поиске своей куртки (Чана). – Ты куда? Феликс садится на кровати, нахмурившись в недоумении. Минхо застегивает молнию до самого подбородка и готовится придумать оправдание, но затем останавливается возле кровати, вдруг почувствовав себя человеком, недавно вышедшим из тюрьмы по УДО. – Ты решил, что я ухожу, да? – произносит он лишенным интонации голосом. – Ты решил, что я собираюсь сбежать? Кажется, будто сонливость на мгновение покидает лицо Феликса, прежде чем снова на него вернуться, и тот опять укладывается спать. Минхо продолжает стоять в каком-то подвешенном состоянии, не отрываясь наблюдая за теми несчастьями, что приносит немного отстраненная, но в то же время страдающая от такого близкого соседства дружба. Он тянется, чтобы прикоснуться к плечу Феликса, но отнимает руку и выходит из номера.***
Чан сидит напряженно выпрямившись, его одинокая фигура погружена в ночную темноту. Со всех сторон его окружает покинутая мебель, нижняя часть лица тускло подсвечивается экраном его телефона. Минхо неторопливо подходит к нему. Чан поднимает голову, и некоторое время они смотрят друг на друга с противоположных берегов: Чан, с океаном за своей спиной, и Минхо, купающийся в мерцающем свете. Ночной ветер продолжает завывать. – Хочешь прогуляться? – спрашивает Чан наконец. Его голос чуть надламывается, и он прочищает горло. – На машине. Хочешь проехаться? Его спина прямая, будто тростник, жесткая напряженная линия вокруг рта. Минхо не сомневается, что его нога под столом трясется с остервенением напуганного грызуна. – Куда мы поедем? – спрашивает Минхо вместо ответа. Плечи Чана чуть поднимаются, и напряжение немного спадает. – Эм-м, можем съездить на Сонсан-Ильчульбон посмотреть на… – Я не собираюсь подниматься с тобой на горы, Бан Чан, – прямо говорит Минхо. Ветер снова покидает паруса Чана. – Да, конечно. Минхо складывает руки на груди и морщит от холода нос. Они никогда особо не хайкали раньше, Минхо всегда предпочитал походы с палатками, а Чан прогулки и подъемы по горам. И тем и тем они занимались отдельно. Ветер откидывает пряди волос Минхо за ухо, и тот видит, как Чан рассматривает его затуманенным взглядом, стряхивая с себя воспоминания о тех, кем они были раньше. Или, может быть, вероятность снять напряжение. Это очень на него похоже. Если кто-то из них еще и способен найти в себе силы мечтать, то это совершенно точно Чан. – Как-нибудь в другой раз, – бормочет Минхо и отводит взгляд. Он вовсе не хочет, чтобы это все сублимировалось в воздухе, не хочет замечать то, как голова Чана дернулась вверх после его слов, так что он просто постукивает нетерпеливо по спинке стула и разворачивается, чтобы уйти. Это все одно и то же, говорит он сам себе, бодро шагая ко входу в отель. Провести время на свежем воздухе, на пикнике с палаткой, похайкать, попасть под дождь, быть разорванным каким-нибудь диким животным. Нет никаких причин позволять такому себя грызть. – Спасибо! – восклицает Чан за его спиной, и шаги его тяжело раздаются в шуме океана. Минхо не утруждает себя ответом.***
Таким ранним утром ехать особо некуда, так что Чан просто катает их вокруг, по длинным лентам пустынных дорог пригорода Чеджу. Остров погружен в непроглядную тьму, которая клубится над водой и окутывает скалы, лежащие в его чреве. За береговой линией океан теперь кажется более спокойным, его шум заглушают стекло и металл автомобиля. Чан включает печку и нервно стискивает руками руль. – Хочешь куда-нибудь съездить? Они проезжают мимо круглосуточного магазинчика, мимо заправки, мимо темного фасада жилого комплекса. Свет уличных фонарей кажется каким-то приглушенным в густых тенях, заполняющих улицы, и Чану вдруг приходит в голову, что они совершенно бесцельно катаются по скале, окруженной многими и многими километрами воды. Минхо сидит отвернувшись и прислонившись к окну. Он низко и раздраженно стонет. – Все закрыто, я же говорил тебе. Чан проводит языком по внутренней стороне щеки и просто продолжает ехать. Они минуют еще одну улицу, полную затихших зданий и тусклых оранжевых фонарей. Бросив взгляд на навигатор, Чан вздыхает. – Есть одно место, – осторожно произносит он. Прежде чем Минхо успевает ответить, он паркует машину на обочине, начиная вводить геолокацию. Минхо мельком поглядывает на нее и раздраженно фыркает. Чан немного ждет, но тот просто пожимает плечами и снова откидывается к окну. Вход на Йондуам совершенно безлюден. Чан оплачивает парковку, пока Минхо, жалуясь себе под нос на холод, притопывает ногами, чтобы разогнать кровь. Мощеная дорожка, которая ведет к смотровой площадке, вся темная и скользкая от росы. Чан останавливается у доски, чтобы почитать информацию о месте, но Минхо продолжает подниматься до тех пор, пока совсем не скрывается из виду. Чан ждет, небрежно блуждая взглядом по карте, затем решает, что уже можно идти следом. Он понятия не имеет, что они здесь делают. Правильным ответом, наверное, будет – ничего. Здесь открыто, думает Чан. Здесь всегда открыто, как и на других скалах на острове. А еще здесь рядом вода и холодно до жути. Через пару недель Чеджу совсем накроет мороз. В некотором смысле он уже здесь. Свернулся в одинокую фигуру мужчины, стоящего у коричневого от ржавчины ограждения. Как это вульгарно – вот так очеловечивать что-то непостижимое. Но, размышляет Чан, он может себе это позволить. На лбу Минхо прочерчена прямая линия, резко бросающаяся в глаза, когда тот хмурится. Его рот стал немного жестче, а руки грубее. Сними он сейчас обувь – и его ноги покажутся высеченными трудом и возрастом. Но он по-прежнему танцует и по-прежнему безразлично смотрит на то, что выбивает из Чана весь воздух. По-прежнему подобен бездне, но не так уж непроницаем перед особенно тщательной картографией. Минхо снова начинает двигаться. Бросив через плечо взгляд на Чана, он начинает спускаться по лестнице к скалам. Чан молча следует за ним. Океан громко шумит даже в спокойном состоянии, и Минхо низко и довольно хмыкает, отклоняясь от места назначения и уходя к другой части берега. Земля здесь кажется более зеленой, покрытая тонкой жесткой травой и черными от влаги камнями. Минхо спускается к самому краю и останавливается, затем оборачивается. – Иди сюда! – кричит он и показывает себе под ноги. – Здесь приливной водоем! Его мягкие волосы будто охватывает ореол от ярко-красной подсветки Рамада Плаза, и Чан вдруг осознает, как все еще близки они к цивилизации. Половина бетонно-неонового отростка города раскинулась на побережье океана, и Минхо стоит перед ним, словно вонзенное в твердую землю копье, разглядывая водоем, оставшийся от прилива, и Чан думает «ну конечно. Блядь, ну конечно.» – Эй, – зовет он, все еще прикованный к своему месту. – Ты это серьезно говорил? – Что говорил? – кричит в ответ Минхо. – Что поднимешься со мной в горы? Следует пауза, Минхо выпрямляется напряженно, но Чан не может видеть его лица. – Я такого не говорил. – Лжец! – А ну спустись сюда и скажи это мне в лицо, придурок! Онемевший от холода нос Чана течет, руки сжимаются в кулаки, и он направляется к краю скалы, где стоит Минхо, застывший и готовый к конфронтации. Чан подбирается ближе, тяжело дыша. Без сомнения, он собирался сказать что-то еще, но вырывается из него лишь простое рваное «Не надо». – Что не надо? – огрызается Минхо. – Закончи предложение, ну, осмелишься? – Господи, блядь, боже, с тобой вообще бывает легко? – Чан тычет Минхо в грудь пальцем, и тот удивленно отшатывается. – Ты хочешь пойти в горы? Хочешь? Это простой вопрос. – Почему ты так… – Да или нет, черт тебя возьми! Грудь Минхо вздымается как приливная волна и с каждым его вздохом кажется, будто он отступает глубже в тени. Рамада над его головой сверкает, как дамоклов меч, не определившийся, выжидающий. Чан опускает глаза и беспомощно сдавленно смеется. – Ты будто паразит. Глаза Минхо распахиваются шире, но он ничего не отвечает. Чан тянется вперед и хватается рукой за свою куртку, немного великоватую для Минхо, но все равно застегнутую на молнию, будто она в пору. Он дергает за лацкан и снова смеется. – Отдай мне мою куртку, – произносит Чан, тонко и как-то беспричинно печально. – Дай мне хоть что-нибудь, ты.. ты ебаный террорист. Первым начинает хохотать Минхо, потому что археологические страдания всегда его смешили. Чан проводит рукой по лицу и тоже смеется. Бетонный блок за спиной Минхо будто мерцает, разочарованный очередной не случившейся концовкой. Минхо тянется и обхватывает шею Чана руками, в его улыбке видится что-то мучительно нежное. Чан словно трезвеет и вглядывается в Минхо, который смотрит на него в ответ. Какое-то время ничего не происходит. Затем, Минхо начинает медленно раскачиваться на ногах. – Кажется, я знаю, что нужно делать. Чан позволяет себя шатать. – С чем делать? – С нашей ситуацией. С тем, что происходит. – Да? И что мы будем делать? – Мы потрахаемся, – серьезно произносит Минхо. Чан снова смеется, но Минхо перестает его раскачивать, его взгляд сосредоточен и полон уверенности. Чан замирает. Он хочет спросить зачем, среди всего прочего, но фильтр между его мозгом и ртом, очевидно, сегодня не работает. – Где? – вырывается у него. Минхо моргает и начинает улыбаться, его улыбка растет все шире и шире, вместе с тем все шире раскрывая чемодан, полный стыда Чана. – Кто-то давно ждет, – хмыкает Минхо, чрезвычайно довольный самим собой. Чан резко пихает его. – Замолчи, я вообще-то серьезно. У нас нет комнаты, если бы мы гипотетически хотели потрахаться. Минхо продолжает протяжно хмыкать сам себе, задумчиво глядя куда-то в пустоту. – Есть в целом одно место, но тебе придется отбросить некоторые приличия. Чан смотрит на него с любопытством, Минхо снова улыбается, и Чан захлебывается воздухом. – Мы не можем с ним так поступить, он доверил нам свою машину! Минхо только закатывает глаза на это. – И ему следовало подумать получше. Сказав это, он начинает тащить Чана назад к лестнице. – Он точно меня убьет, – беспомощно бормочет Чан. Минхо смеется и пихает его в спину, чтобы тот поднимался впереди. – Не бойся. Я тебя защищу. Шаги Чана замирают, и он чувствует, как что-то осыпается у него внутри, будто песок. Он оглядывается через плечо. Минхо стоит на шаг позади него, его широкая улыбка находится где-то на грани между шалостью и нежностью. Похожая на что-то, изображенное на старой фотографии, одной из многих, что раньше покрывали стены их квартиры, одной из тех, что Чан до сих пор хранит, пряча стыдливо в ящике с носками. – Какая бы карта тебе не выпала, – мягко произносит Минхо, – переводи ее на меня. Красная вывеска Рамада снова оживает, и сердце Чана грозится вот-вот вырваться из его рта. И вот снова он, зов бездны, просит его сброситься вниз головой в приливной водоем рук Минхо. Он же просил хоть чего-нибудь. И теперь это что-то, моргая, глядит на него снизу вверх, а океан и горящий красным отель становятся тому свидетелями. – Обещания-обещания, – произносит Чан и разворачивается, тоже улыбаясь.***
Самое важное в Шеви Тахо, это то, что она большая. Минхо опускает второй и третий ряды сидений, пока Чан ведет машину вниз по дороге к чуть более уединенному месту. Его руки трясутся, а сердце колотится, будто отбойный молоток. Минхо, тем временем, на заднем сидении напевает какую-то веселую песенку. – Это так глупо, – стонет Чан, осматривая дорогу. – Нас могут арестовать. – В этом же и есть все веселье, – напоминает ему Минхо. Он щелкает Чана по уху и тот взвизгивает. – Да ладно, не дрейфь. Чан снова стонет. – Мы слишком стары для этого. А что, если я потяну мышцу? Он находит под тенистым деревом подходящее место, зажатое между береговой линией с одной стороны и пустынным тротуаром с другой. Минхо тянет его за плечо, как только тот паркуется. – Что, если я что-нибудь вывихну? – Ты тренер, – произносит Минхо, не впечатленный. – И это секс, а не матч по боксу. Это легко, правда. Чан, моргая, смотрит на Минхо, который выскальзывает из одежды, точно он сделан из воздуха, и Чан замирает, разглядывая Минхо, как какой-то подросток, на которого он так боится быть похожим. Лопатки Минхо движутся, словно морские существа, плещущиеся под волнами. Он поворачивается; затем придвигается ближе; и Чан льнет вперед, будто улов на леске. Целуя Минхо второй раз за эту ночь, Чан размышляет о том, как много урона они готовы нанести друг другу под покровом темноты. В тусклом салоне глаза Минхо кажутся угольно-черными, а кожа – пепельно-серой. Он тихо всхлипывает, когда губы Чана впиваются в его горло, а затем касаются груди. Когда рот Чана оказывается на нем, Минхо вплетает пальцы в его волосы и грубо сжимает их в кулаки. До рассвета остается еще около часа. Чан укладывает ладони на бедра Минхо, заглатывая его глубже. Минхо жестко врезается головой в стенку салона и вскидывает бедра ко рту Чана. – Центральная консоль, – бормочет он. – Я уверен, что этот ублюдок купил такую громадину, чтобы трахаться внутри. Чан давится от смеха и отстраняется с влажным звуком. – Поспорим? Потухшие глаза Минхо начинают с вызовом сиять. Чан подползает вперед и прижимается к его губам поцелуем, долгим и каким-то слегка отчаянным. – Ты в любом случае сможешь переспать со мной, – чуть сдавленно произносит он, отворачиваясь, чтобы нащупать консоль прежде, чем увидит выражение лица Минхо. Оказывается, что, какой бы ни была причина покупки машины, Чанбин, в любом случае, запасливый. Чан фыркает, вытаскивая небольшую бутылочку смазки и презерватив, кидая его Минхо, после чего забирается к тому на колени. Минхо поднимается и бормочет рассеянное «Не ударься головой», прежде чем притянуть Чана для нового поцелуя, забрав у того смазку. Накатывает жар, Чан чувствует жгучую боль от пальцев Минхо, вцепившихся в его волосы, и развратно матерится тому в рот. Неудача и ее неприятные атрибуты покидают место событий, и Чан осознает потрясенно, что его тело все еще помнит все это, что у него не было никакой реальной причины, чтобы забыть, ведь даже, если вина и злость и вырыли пропасть между ними, прошло не так много времени, с тех пор, как пальцы Минхо растягивали его, а зубы впивались в кожу так сильно, что пускали кровь. – Ты уверен, что это поможет? – хрипло спрашивает Чан. Минхо замирает и чуть поднимает голову, чтобы взглянуть на Чана. Он моргает, приоткрыв губы, и Чан понимает, что это все было большой гребаной ошибкой. Но он делает то, что хочет: впивается пальцами во впадины щек Минхо и целует, кусаясь и облизывая. Минхо стонет низко и притягивает его еще ближе, затем приподнимает за бедра и, надавливая, входит. Его пальцы порхают по коже Чана, губы неторопливо прижимаются к нежному участку за его ухом; та же прежняя песня, тот же танец, знакомые пальцы, которым известен путь наименьшего сопротивления, чтобы разобрать и снова собрать воедино, ровно за то время, которое нужно Чану, чтобы начать умолять о большем. Минхо произносит его имя, а вслед за ним оскорбление, что выжигается у Чана прямо под кожей. Тот двигает бедрами и Минхо выплевывает очередное оскорбление, которое Чан тут же проглатывает с его языка. Рука, обхватывающая его член, кажется холодной и жесткой, хватка не ослабевает, пока Минхо отдрачивает ему в том темпе, который задал сам Чан. Он снова играет грязно, отстраненно замечает Чан, когда ноготь большого пальца остро впивается в головку. Минхо слегка рычит, будто злясь сам на себя, что не способен дойти до конца, и Чан желает, чтобы тот просто это сделал. Для Минхо жестокость могла уступать первенство лишь неуместной привязанности. Вместо этого, Минхо отталкивает его назад, пока Чан не оказывается на полу салона, грубо запускает руку под бедро Чана и выгибает его назад. Чан захлебывается воздухом и кончает. Холодный смех Минхо кажется звонким в морозной тишине. – Ты проиграл, – выдыхает он, и Чан пытается вспомнить когда, если такое было, они вообще делали ставки. Он хочет высказать Минхо за то, что тот продолжает вести односторонний счет, но резкий толчок обрывает его и заставляет задохнуться. Минхо дрожит, склонившись над ним, будто поникшая лилия, его лоб падает Чану на плечо, и он расслабляется.***
На обратном пути они останавливаются у круглосуточного магазинчика, и Минхо молча выходит из машины. Холодный воздух врывается в его ноздри и разгоняет дымку в голове. Еще раз глубоко вздохнув, он заходит в магазин. Небольшой выбор освежителей воздуха размещается в одном из задних рядов. Минхо стоит перед ними и бегает глазами по баллончикам, пока яркие цвета не начинают смешиваться в какую-то бесформенную массу. Дает о себе знать боль в горле. Минхо чувствует камень, давящий на сердце. Он выходил сегодня из номера с твердым намерением стать не более чем зрителем, для любого представления, что устроит Чан, но импульс вновь победил апатию. Оправдания, правда, не имели никакого смысла, раз он все равно в итоге чувствовал себя истерзанным и уязвимым. Он яростно потирает рукой свой пульсирующий лоб. Наверное, это было не правильно – обижаться на Чана, когда все, что тот сделал – это исполнил очередную прихоть Минхо, но было очевидно, что тот с самого начала не возражал. Как можно было не обижаться на того, кто прекрасно осознавал, что Минхо нужно иногда тормозить, и все же позволил ему управлять? Может быть, мягкая осторожность Чана была лишь следствием их молодости? Может быть, тот больше не чувствовал нужды сдерживать его, теперь, когда их уже не связывали кольца и клятвы? Минхо хватает баллончик со жгучим цитрусовым запахом и направляется к кассе. И, наверное, это было жестоко – позволять мягкому телу Чана вставать между ним и чувством вины, уходить вот так от ответственности, когда мученичество Чана, кажется, цветет и пахнет. Но Минхо невыносимо признавать, что он уже прошел точку невозврата, что он совершенно запутался и уже не в состоянии думать о правилах приличия и манерах. Сонный кассир сканирует его карту и предлагает пакет. Минхо отказывается. – Всего хорошего, – произносит парень ему в спину. Чан смотрит прямо перед собой, когда Минхо проскальзывает внутрь и начинает распылять освежитель по салону. Он закрывает крышечку и пристегивается. Машина остается на месте. Минхо вдруг приходит в голову, что Чан был прав в своих сомнениях, хотя и совсем чуть-чуть. А еще ему приходит в голову, что он не может заставить себя совершить такое злодеяние и поехать домой с бóльшим грузом, чем тот, с которым он прибыл сюда. Он уже слишком стар для такого. Эргономика в тренде, когда тебе за тридцать. Он вздыхает и протягивает руку, укладывая ее на затылок Чана, и тот будто разваливается на части с тяжелым вздохом. Он кажется сдержанным, когда Минхо наклоняется над центральной консолью и прижимается к его губам поцелуем, прежде чем отстегнуть ремень и проскользнуть к нему на колени. Глаза Чана горят, губы и нос выглядят покрасневшими. – Привет. Минхо заправляет короткую прядку волос за ухо Чана. – И тебе привет. Он снова целует его, а затем опять. Руки Чана легко обхватывают его за талию. – Знаешь, я почти уверен, что кассир может нас увидеть. – Думаешь? – Минхо льнет ближе за очередным поцелуем, а затем перебирается назад на свое сидение. – В следующий раз придется быть поосторожнее. Он позволяет словам повиснуть между ними в противном металлическом привкусе освежителя воздуха. Спустя пару долгих мгновений Чан тихо посмеивается, и машина трогается с места. Они уезжают.