***
Они не покинули город сразу. Юноша не задавал лишних вопросов, а Учиха не спешил рассказывать о своих планах, оставляя его одного почти на всю следующую ночь в компании одного лишь черного плаща с красными облаками. Разумеется, Кисе было интересно, куда и зачем ушел его напарник, но не решился задать эти вопросы, провожая его взглядом. Они не настолько близки, да и вряд ли когда-нибудь будут, а чувствовать себя ещё большей обузой, чем сейчас — ему совсем не хотелось. Итачи же решил не тащить свою «проблему» в убежище Акацуки, а разобраться с ней здесь и сейчас, раз уж позволяют обстоятельства и время, а потому направился туда, где ему обязательно помогут — публичный дом. Выдуманное имя и немного маскировки. Бутылка сакэ для галочки и отдельная комната, без показухи в общем зале. Мужчина не любил свидетелей. А ещё пренебрегал прелюдиями, потому что секс — это ничто иное, как физиологическая потребность организма. Никаких поцелуев, ласк и, упаси Ками, красивых речей. Раздеваться полностью он тоже не собирался, а наличие лишней одежды на девушке его вовсе не волновало, потому как её тело он не рассматривал, однако та решила оголиться. Ему также было мало интересно, получает ли она удовольствие от происходящего. Он его испытывал с натяжкой. Она была влажной, эмоциональной, гибкой и, пожалуй, красивой. Но проституткой. Наверняка, у неё была сотня мужчин до и столько же будет после, а её стоны — лишь фальш, которой она училась не один год. Но было бы куда лучше, если бы она молчала, потому что эти звуки его раздражали. Он входил жестче, вбиваясь в её тело, крепче сжимал зубы и сильнее хмурился, а она становилась только громче. Наверное, придушить её — было не такой уж и плохой идеей, но брюнет воздержался. Кончил ей на живот, самолично избавился от семени (он не потерпит и малейшей возможности использовать его в каких-либо целях) и вернулся к хозяйке дома, чтобы купить ещё одну девушку. Просто чтобы быть уверенным в том, что в его голове больше не появится даже отголоска от того внезапного желания. На этот раз выбор пал на блондинку. Конечно, цвет волос проститутки — было последним, что его заботило. Она была стройной, достаточно высокой, с пухлыми губами и красивыми тонкими пальцами. Наверное, именно они и заставили его сделать выбор в её пользу. Как выяснилось уже в номере, губами она умела не только улыбаться. Ещё одним из ее плюсов оказалось то, что она была тихой. Не заливалась стонами, пытаясь потешить его эго, а томно дышала и сама насаживалась на член, выгибаясь к нему навстречу. Из минусов — она чуть не расцарапала его спину, из-за чего Учихе пришлось вжимать её тонкие запястья в постель. С ней он кончил таким же образом, после чего избавился от спермы и, оплатив свой досуг, вернулся в гостиницу. Кисе дремал, когда Итачи тихо проник в комнату: он сидел на своей постели, прижавшись спиной к изголовью кровати, крепко обнимал подушку и что-то бурчал себе под нос. Нукенин листа не разобрал его лепет, да и не пытался, если честно. Молча прошел мимо, на ходу стягивая с себя черную футболку, чтобы после направиться в ванную и принять душ (сделать это в барделе он не рискнул), бросил элемент одежды на кровать и, прихватив с собой полотенце, лежащее на подушке, быстро скрылся за тонкой дверью в ванную комнату. Кисе, что только-только разлепил сонные глаза, успел увидеть лишь чужую голую поясницу, на которой виднелись две ямочки. Ещё с полминуты он смотрел на закрытую дверь, а потом глубоко вздохнул и, поджав губы, перевел взгляд на черный комок ткани на соседней кровати. Он повел носом, чувствуя легкий запах алкоголя и благовоний с отдаленными нотками пудры и… секса. Несмотря на отсутствие близости, юноша знал, как она пахнет: удушливо и липко. Этот запах ощущается на языке чем-то приторно-сладким, с легкой горчинкой. Он проникает в легкие и оседает в них чем-то густым и тяжелым. Кисе выдохнул, пытаясь вернуть трезвость в миг опьяневшему разуму, мотнул головой из стороны в сторону и, упав на постель, уткнулся носом в подушку, которая пахла гелем для душа и порошком. Это помогло. Юноша пришел в себя и даже немного расслабился, но тут же напрягся, как только дверь в ванную с тихим скрипом открылась. На секунду в комнату попал яркий свет. По стене скользнула тень Итачи. А потом всё снова погрузилось во тьму. Парень лежал спиной к чужой постели, не видя, как брюнет стягивает с головы влажное полотенце, но невольно представляя, как с его волос капает вода, оставляя после себя влажные горошины на полу и тонкие следы на плечах и груди мужчины. Какой стыд — думать о подобном и старательно делать вид, что спишь. Ещё ужаснее то, что фантазии Кисе невольно забрались глубже, чем он того хотел. Перед глазами встал образ чужого влажного тела, напряженных мышц и, кажется, Кисе даже услышал рваное дыхание напарника рядом с ухом, от чего кончики его ушей тут же порозовели. Он зажмурил глаза ещё сильнее, пытаясь выбросить эти образы из головы, но все попытки были тщетны. Парень едва заметно вздрогнул, когда за спиной послышался тихий скрип кровати под весом Итачи, глубже зарылся лицом в подушку и молился о том, чтобы сон одолел его как можно скорее. Его переполнял стыд: от самых пят до макушки. А вместе с тем его медленно одолевало желание повернуться и увидеть всё собственными глазами. Благо, хотя бы это он мог пересилить. Он не видел, как Учиха, упав головой на подушку, провел пальцами вдоль длинной челки, убирая её назад. Не видел, как на лунном свете поблескивала вода на ещё влажном торсе и груди. Не видел и того, как оникс косится в его сторону, разглядывая очертания юношеской фигуры в полумраке. Не видел, как тонкие брови мужчины тут же встречаются на переносице, а между ними залегает морщинка. Итачи скользит взглядом по худой спине и голым плечам, которые так услужливо не прикрывает собой облегающая форма парнишки. Его глаза поднимаются выше, на пепельный затылок, где непослушные волосы торчат в разные стороны. И с одной стороны хочется уже как-то успокоить этот маленький хаос. А с другой — запустить пальцы в эти мягкие, на вид, пряди, сжать их у самых корней, взъерошить ещё сильнее и посмотреть, как этот балаган будет выглядеть в купе с рубиновыми глазами юноши. Отвратительные желания, от которых губы старшего кривятся, а длинные пальцы сжимают светлые простыни до побеления костяшек. Его «терапия», кажется, совсем не помогла, но он не отчаивается: списывает всё на то, что организм ещё не отошел от произошедшего в барделе, не остыл, поэтому в его голове возникают подобные мысли. Он поворачивается к Кисе спиной (хотя инстинкты кричат о том, что так делать нельзя), закрывает глаза и пытается уснуть.***
Несмотря на «общее дело» — болезнь Итачи — на обратном пути в убежище Акацуки они практически не разговаривают. Кисе всё реже смотрит на напарника даже с медицинской точки зрения, всё чаще прячет глаза за непослушной челкой и даже при обследовании чужих легких не позволяет чакре проникнуть слишком глубоко, а ладоням коснуться его груди. Учиха сначала не обращает на это никакого внимания. Его устраивает то, что мальчишка молчит, не лезет к нему с расспросами, а тихо делает пометки в своих свитках, подходя к нему лишь для того, чтобы провести очередной осмотр. Но на третий день его настигает настоящая ломка: он желает почувствовать внутри себя чакру Кисе, неосознанно сам подается грудью навстречу его рукам и с интересом наблюдает за тем, как тот отстраняется, словно боится обжечься. Его поведение начинает казаться мужчине странным, и он не замечает, как начинает наблюдать за ним всё больше. Так он замечает, что юноша ни то что в глаза — вообще смотреть на него боится; он абсолютно игнорирует ожоги на своих пальцах, которые не проходят из-за солнца и горячего песка; и шарахается от него, как от огня, если расстояние между ними становится меньше метра. Итачи даже ловит себя на мысли, что успел чем-то обидеть паренька, но, пытаясь вспомнить, что он мог сделать не так, быстро бросает эту затею. Он ничего не сделал. От слова совсем. Разве что оставил его одного на пол ночи в попытке решить собственную «проблему». В таком случае, что же успело произойти за этот небольшой промежуток времени? Спросить он как-то не решался, потому как не был до конца уверен, что вообще что-то произошло. Ему оставалось только наблюдать. Вот только он не мог делать это трезво. Его маленькая зависимость давала о себе знать даже сейчас. По ночам, когда они делали небольшие остановки (сугубо по причине того, что ирьёнину нужен был отдых), Учиха наблюдал за парнем, и странное желание вновь испытать то приятное чувство — тутже просыпалось. Он даже несколько раз задумывался над тем, а не разыграть ли ему спектакль, сделав вид, что ему плохо. Конечно, эта затея немедленно отправлялась в кучу мусора, однако само её существование уже напрягало мужчину. Он сходит с ума. Его ломает.***
Они были в густом лесу, когда сделали очередную остановку. Итачи развел небольшой костер и, оставив напарника одного, ушел, чтобы осмотреть территорию. Разумеется, никакого «хвоста» за ними не было (никто не сможет скрывать своё присутствие настолько долго), да и в целом, брюнет не чувствовал чужой чакры поблизости. Наверное, ему просто хотелось немного побыть одному, привести мысли в порядок, потому что то, какой балаган сейчас происходил в его голове — уже ни в какие ворота. Кисе в это время сидел у костра, потыкивая палочкой, что он нашел неподалеку, в обугленные ветки. Все его тело болело от продолжительной нагрузки, и даже эти небольшие привалы совсем не помогали ему восстановиться. Но он был даже рад этой усталости, которая немного позже поможет ему быстро уснуть, не позволяя мыслями вернуться в ту ночь, когда он был в шаге от титула извращенца, подглядывающего за напарником. Он не заметил, как снова покраснел. Пытаясь отогнать от себя навязчивые образы и хмурясь, юноша выдохнул. Нет, так дело не пойдет. Происходящее с ним — абсолютно ненормально, с этим немедленно нужно было что-то сделать, но вот что именно — он пока не понимал. В целом, с его приходом в Акацуки — его жизнь координально изменилась. Он больше не скитался без дела по лесам и полям, а возвращался в конкретное место, зная, что его оттуда не прогонят просто за то, что он как-то не так выглядит, как это было на родине. Да, там его не оставляли в покое лишь из-за цвета глаз, который, по местным легендам, был проклятием. В Акацуки его цвет глаз был чем-то обыденным. Его не считали изгоем, хотя, конечно, и относились иначе, ведь он был самым младшим из всех. Кисе, за свое короткое пребывание, не успел прочувствовать весь смак этой преступной организации, да и знаком толком не с кем не был. Он успел познакомиться с Конан — милой и добродушной девушкой, которая имела весомое влияние среди всех остальных. С шумным и улыбчивым Дейдарой, что на протяжении добрых трех часов доказывал ему, что настоящее искусство — это взрыв. И с его молчаливым напарником — Сасори, который был в корне не согласен с предыдущим оратором. И, конечно же, Итачи. Конкретно этот мужчина успел открыться ему с множества сторон, каждая из которых казалась юноше полной противоположностью предыдущей. Но никто из них не испытывал к нему ненависти, а даже если это было и так, то они молчали. На родине все было иначе. Всю свою осознанную жизнь он подвергался нападкам со стороны сверстников, а старшие косились на него, стоило ему появиться на улице. Лишь его учитель (и по совместительству этакий опекун) относился к нему, как к нормальному человеку, а не ходячему проклятью. Как бы там ни было, ему нравилось то, куда он попал. Конечно, он не мог похвастаться наличием здорового сна или питания, которые стали еще хуже после того, как ему «посчастливилось» побывать в мире иллюзий Учихи, или появлением друзей, коих у него никогда не было, но ему было вполне комфортно среди этих людей, и даже жутковатые миссии по типу убийства — его совсем не пугали. Он убивал и раньше, ведь он шиноби. После того, как ушел из деревни, он убивал, чтобы выжить. Сейчас — ему за это платят. Какая к черту разница, по какой причине на его руках появляются следы чужой крови? Но было среди этой чуждой идилии нечто странное, что он не испытывал никогда прежде, — его нездоровый интерес к временному напарнику. Итачи был загадкой, которую непременно хотелось разгадать, но путь к разгадке лежал через страх перед самой смертью. Разумеется, Кисе ее боялся, как бы он не пытался доказать самому себе обратное. Наверное, смерти боятся все. Во всяком случае, так думал парень, пытаясь оправдать свою трусость перед ней. И все же, ему хотелось узнать об Учихе больше, какой бы опасной затеей это не было. Но он не знал, как к нему подступиться, с чего вообще стоит начать. Пока Кисе витал в своих мыслях, в лагерь вернулся Итачи. Держа в одной руке двух рыб довольно приличных размеров, а на сгибе локтя второй плащ, он подошел к костру и, повесив верхнюю одежду на торчащую из земли корягу, принялся за разделку рыбы. Юноша периодически посматривал на него, не забывая восхищаться его многочисленными талантами, один из которых, оказывается, была готовка, и кусал изнутри щеки и губы, пытаясь придумать, как лучше начать диалог. Учихе не составило труда заметить, как напарник наблюдает за ним, явно чем-то обеспокоенный, но он продолжал заниматься ужином, стараясь не отвлекаться на то, как тот нервно сдирает едва зажившую кожу с обоженных пальцев, которые к тому времени выглядели, мягко говоря, отвратительно: сухие, покрытые рубцами и запекшейся кровью, поверх которой тут же появлялись новые кровопотеки, стоило парню перенапрячься. — Вылечи свои руки, — приказал брюнет, когда рыба уже была над костром. Они встретились глазами, Кисе поджал губы и, взглянув на свои ожоги, смиренно кивнул. За их короткое путешествие по пустыне он уже успел привыкнуть к боли в пальцах и не залечивал их только по причине того, что Итачи могла срочно понадобиться помощь. Сейчас же, посреди леса, где климат не такой суровый и напарнику практически ничего не угрожает (исходя из последнего осмотра), он мог потратить немного чакры и на себя. Поэтому в скором времени, направив энергию в запястья и тихо шипя от неприятных ощущений, он затянул ожоги и рубцы, оставшиеся от них, после чего, слегка улыбнувшись, поднял чистые ладони вверх, показывая, что выполнил приказ. Итачи внимательно осмотрел конечности со всех сторон, удовлетворенно кивнул и сел напротив костра, чтобы следить рыбой.***
Следующая их остановка была на берегу реки, недалеко от убежища Акацуки. Она предполагалась последней, после чего они напрямую доберутся до места назначения, чтобы отчитаться о миссии. Они сидели недалеко от воды, на плаще Итачи: Кисе осматривал его легкие, периодически делая пометки в свитках и что-то тихо бурча себе под нос. Мужчина не вникал в чужой бубнеж, как только понял, что это сугубо медицинские размышления, наслаждался открывшимся видом и иногда посматривал на то, как юноша, тихо рыча, заправляет непослушные волосы за уши, когда теплый ветер в очередной раз раздувает их во все стороны. Это даже было забавным: сначала чувствовать теплую успокаивающую чакру внутри себя, а потом наблюдать за тем, как ее хозяин, чувствуя дискомфорт от того, что волосы падают на глаза, резкими и рваными движениями заталкивает пряди за свои уши, а потом делает глубокий вздох, чтобы успокоиться и продолжить. В очередной из таких раз Учиха вмешался: когда ветер снова раздул пепельные волосы, устраивая на голове парня жуткий беспорядок, он поймал одну из самых длинных прядей (мягкие, как он и думал), и заправил её за ухо самостоятельно. Два больших рубина тут же уставились на него в изумлении, но свой поступок он объяснять не стал, лишь молча смотрел в ответ, пока Кисе не проиграл, отведя взгляд куда-то в сторону. Если бы не плотная маска до самых глаз, наверное, Итачи бы увидел, как тот густо покраснел, однако его с лихвой выдавала дрожь в руках. — Почему ты носишь маску? — нарушил тишину старший, слегка склоняя голову в бок. Второй заметно поник, медленно убирая руки от его груди, и замялся, не решаясь поднять взгляд. Брюнет уже частично видел чужое лицо, однако Кисе никогда не позволял рассмотреть его полностью, пряча то за волосами, то в тени. — Не хочу пугать окружающих, — уклончиво ответил юноша, думая над тем, стоит ли ему рассказывать, а после глубоко вздохнул и, подцепив кончиками пальцев маску, медленно стянул ее вниз, оголяя лицо. Мужчина тут же пробежался по нему взглядом, пытаясь понять, что же с ним не так, но ничего такого не заметил, пока Кисе не убрал длинную челку в сторону. На скуле, которую всегда прикрывали пепельные волосы, виднелся шрам, похожий на след от ожога: от него, словно молнии, в разные стороны расходились тонкие рубцовые линии. Итачи впился в этот узор взглядом, а парень, по прежнему смотря куда-то вниз, молчал, лишь поджимая губы. Он еще не понимал, стоило ли показывать это безобразие напарнику, но надеялся, что принял правильное решение. Кисе вздрогнул, когда чужие пальцы коснулись чувствительной кожи шрама, тут же поднял лицо и врезался взглядом в оникс, в котором не было и толики отвращения. Учиха рассматривал его лицо, не фокусируясь лишь на недостатке из прошлого, и мягко поглаживал его, словно пытаясь залечить. — Кто это сделал? — спросил он, чувствуя, как учащается чужой пульс под его пальцами. — В деревне, в которой я родился и вырос, глаза, подобные моим, считались проклятьем смерти, — начал Кисе, не отраняясь от нежных прикосновений, словно жаждал их больше всего. — Это не единсвтенное напоминание о прошлом, оставленное на моем теле. Между ними снова повисла тишина, которую нарушал лишь теплый ветер и шум воды, протекающей мимо. Учиха вновь взглянул на шрам, обвел его по кругу и скользнул пальцами к подбородку, чтобы поднять чужое лицо выше и снова поймать взгляд парня, который тот отчаянно пытался спрятать. Между ними оставалась всего пара сантиметров, и Итачи не позволял отстраниться от себя ни на миллиметр, внимательно смотря в глаза напротив, будто пытался увидеть в них что-то. А Кисе почти не дышал, смотря в ответ и борясь с самим собой, чтобы не податься еще ближе. Его дурманил запах брюнета. Опьянял его пронзительный взгляд. Его аура, от которой исходила уверенность и опасность. Они буквально дышали одним воздухом, если не дыханием друг друга, и сопротивляться этому было выше его сил. — Простите, — едва слышно шепнул юноша, заведомо понимая, что пожалет о том, что собирается сделать, а затем двинулся чуть вперед, сталкиваясь с губами Учихи своими. Тот никак не отреагировал, продолжая смотреть в рубиновые глаза, а Кисе, чувствуя, как от стыда у него горит лицо и все тело предательски дрожит, уже представлял тысячу и один способ того, как он будет убит. И в момент, когда он уже собирался отстраниться, он почувствовал длинные пальцы в своих волосах где-то на затылке, которые подталкивали его лишь ближе. Итачи ответил на его поцелуй, в коих прежде никогда не видел удовольствия, смял его губы своими и, проникнув между ними языком, притянул того ближе к себе, заставляя забраться к себе на колени. Он не совсем понимал, что за странное чувство двигало им в этот момент, но мальчишка будто был пропитан чакрой до мозга костей, от чего та чувствовалась даже в поцелуе, на кончике языка, а затем и в руках, которыми он сжимал его узкую талию. Он целовал его, как никогда не целовал никого прежде; прижимал к себе настолько сильно, что они могли почувствовать сердцебиение друг друга; ему хотелось упиться его близостью, потому что весь Кисе, словно огромный сгусток энергегии, дарил то тепло, которое он чувствовал при лечении. Он кусал его губы, ласкал языком его рот, сминал в руках его бедра. Наслаждался. Поистине наслаждался происходящим. И даже когда губы уже покалывало от поцелуев, а пальцы ныли от напряжения, ему совсем не хотелось отстраняться. Кисе, плавясь в его руках, тяжело дышал и абсолютно не знал, куда деть свои руки, то сжимая широкие плечи брюнета, то запуская пальцы в его волосы, из-за чего его хвост окончательно растрепался. А Учиха все продолжал: опустился ниже, проходясь губами по тонкой шее, забрался пальцами под облегающую черную водолазку и одним движением стянул ее, оголяя бледную грудь парня, после чего вновь вторгся языком в его рот, скользнул пальцами по одному из розовых сосков и, почувствовав тихий полустон на своих губах, остановился. Распаленный и растрепанный он посмотрел на Кисе, который, тяжело дыша, пьяно смотрел на него сверху вниз в ответ. Итачи шумно сглотнул, наконец осознав, как далеко зашел, и ослабил хватку, чувствуя напряжение в паху, на который так кстати усадил парнишку. Ему хотелось продолжить. До чертиков. Но, несмотря на возбуждение, вернувшийся здравый рассудок говорил об обратном. Он и без того слишком далеко зашел. Кое-как взяв себя в руки, мужчина снял с себя Кисе, и протянул ему водолазку, пытаясь не смотреть на его растерянное выражение лица и опухшие от поцелуев губы, потому что знал, что если поддастся, то уже не остановится. — Нужно идти, — произнес он, накидвая на плечи свой плащ, и юноше ничего не осталось, как кивнуть и последовать за ним, натягивая на лицо плотную маску.