Дикий виноград

Оно орет и выдергивает из дрёмы стальным багром. Хуево. Голова, как чугунный котел, полный гвоздей. Стоит шевельнуться, и все это железо колется и звенит, высекая перед глазами искры. Мелкий рядом лежит мирно, сопит в подушку, как сурок. Такой трогательный и очевидно глухой, раз его не подняла эта иерихонская труба. Как можно не слышать допотопный будильник, способный поднять роту солдат, соседа-паралитика и всех мертвых в округе? А Юра только плотнее жмурится и громче сопит, пытаясь зарыться в подушку. Смешной. Сашка бьёт рукой по будильнику. Второй - ловит брата за плечо. Им нужно собираться и выходить. До школы семь км пехом и ещё двадцать минут - на автобусе. Было проще, пока они не перешли в десятый. До девятого в соседней деревне учились. Туда как раз можно пешком дойти. А вот десятый-одиннадцатый - это уже для избранных. Только в соседнем городке, и туда приходится кататься на автобусе. Отец орал, чтобы Сашка не страдал хуйней и после девятого поступал в училище. Явно, спал и видел, уебище, как поскорее сплавить их в шарагу. Там общежитие, три копейки степухи, и можно вообще не думать о парочке нахуй не нужных сыновей. Но Сашка в рот ебал отцовское мнение и планы. Он не даст загнать мелкого в сраные штукатуры. Юрка на первой же стройке загнётся, словит кирпич дурной головой или двустороннее воспаление лёгких от сквозняка. Мелкий, он с пеленок болезненный и слабый. Такого нельзя в шарагу. Юра любит книги и все предметы тянет почти на золотую медаль. По химии только тройбан схлопотал, но они и это исправят. — Давай морду умывай. Я пойду чёт сварганю. Сашка вялый ещё. Выползает из кровати нехотя. Отставляет застилать тут все на младшего. У них в комнате две скрипучие койки. Полметра пространства между ними. И один хуй Юра всегда оказывается у старшего под боком к утру, даже если спать ложился на соседней кровати. Так всегда было. С детства ещё. Мелкий то грозы боится, то темноты, то ему холодно, то попиздеть хочется. Естественно, обязательно шепотом и забравшись к Сашке в кровать. И надо бы как-то отучить его от этих детсадовских привычек, да все не доходят руки. Вот свалят в большой город учиться, и там уже, на новом месте … Рукомойник в коридоре стоит, агрессивно шелушась старой краской. В него нужно заливать воду сверху, в похожую на канистру от соляры ёмкость. И потом выносить ведро, запертое снизу, в жестяном шкафчике под раковиной. Ебаная цивилизация. Сашка умывается. Наскоро скоблит харю и чистит клыки размочаленной щеткой, одной на двоих. Плетется на тесную кухоньку жарить яичницу с луком и варить на плите дешёвый чай. Хлеба нет. Вчера последние полбуханки пришлось выкинуть соседскому псу, потому что зацвёл. Бобик на пятнистую хуевину посмотрел с пренебрежением и просто пинал ее тяжёлой лапой по земле какое-то время. Пока не пришла баба Галя и не перекинула хлеб в курятник, где его всё-таки приговорили хохлатые важные куры. Просто выбросить хлеб в мусорку Сашка никак не мог. Это ж хлеб. А сейчас они будут жрать яичницу без нихуя, потому что новый купить было некому. И негде. До ближайшего магазина семь километров пешком через холмы. Юра притаскивается минут через пять на запах жареного лука и теплый чайный пар. Брат тощий, в своей/его футболке с черепом и вылинявших джинсах. Сашка все ещё в одних трусах и дешманских вьетнамских шлепках с запахом формальдегида. — Чай разлей. Чё расселся, как принцесса? Гонять мелкого нужно, потому что иначе он так и будет торчать на стуле сонным сычом и таращиться темными глазищами на брата. Они завтракают. Сашка наскоро одевается. Рюкзаки. Ключи в замке. Пустой, поросший травой двор. Солнце только вспухло над линией горизонта пунцовым нарывом. Переполненная светом папула угрожает взорваться и разнести весь мир фотонными спицами безжалостных лучей. Будет жарко. Они выходят за калитку. На лице младшего все страдания мира. Всклокоченные вьющиеся волосы лезут в раскосые глаза. Мелкого нужно подстричь. У Юры волосы короче, чем у брата. Сашке на себя всегда похуй. Он отрастил гриву почти до плеч и просто срезал ножницами лишнее, чтобы классуха не слишком заебывала. А вот Юрку он гоняет к парикмахеру. Самому дешевому в захудалом городке, но всяко лучше, чем его кривые грабли и самоуправство. Юра вообще очень красивый. Слишком. Прям, как их мать на тех редких фото, что удалось спрятать от отца. У младшего практически одно лицо с этой незнакомой женщиной на чёрно-белых снимках. Такие же лисьи глаза, острыми кончиками к вискам, высокие брови, ямочки на щеках, когда Юра улыбается. Женщина на снимках не улыбалась. Она всегда смотрит прямо в объектив, напряжённо и слишком серьезно. В темной форме и с убранными в тугую косу волосами. Но Саша точно уверен, что улыбалась она так же, как брат, яркими губами той же формы. Юра постепенно просыпается. Оттаивает. Начинает вертеть чернявой башкой. Вот сейчас младший уже вовсю сияет. Жмурится на просеянный сквозь персиковые облака свет. Их дом остался позади. Справа - отсеченная ржавыми железнодорожными путями станция. Длинное здание в два этажа под жестяной крышей. Пустое и брошенное. Периферийная станция никому давно не нужна. Медлительный дизель, таскающий полупустые три вагона дважды в сутки туда и обратно, похож на отравленную инсектицидами гусеницу, стремящуюся добраться до ближайшего тоннеля и сдохнуть там, сочась желтушным соком из всех щелей. Они живут в доме станционного смотрителя. Дом старый, еще дореволюционный, и поделен на две половины. В одной они, в другой — парализованный старый стрелочник и его жена, доживающие безрадостную старость у полузаброшенной колеи. Они обязательно отсюда свалят. Вот сразу после экзаменов. Поедут в большой город, снимут квартиру, подадут документы в ВУЗ. Сашка найдет подработку на лето, чтобы было что жрать. Пока получается только по выходным мотаться на тракторную бригаду в соседнем селе. Платят там копейки, но это лучше, чем ничего. Нужно подсобрать немного на первое время. Юра с черным рюкзаком на одном плече толкает его в бок локтем. — Ты чего хмурый такой? Не выспался? А нехер мечтать о Таньке с параллельного полночи. Старый подкол. Сашка на первой линейке в десятом имел неосторожность залипнуть на девчонку с красными волосами. Не потому, что она красивая, или еще что. Просто он раньше не видел никого с патлами помидорного цвета. А этот шут гороховый второй год его подкалывает. Не надоело ведь. Сашка отвешивает легкий подзатыльник брату, чиркая костяшками по вихрастому затылку. Замечает, как непослушные завитки рассыпаются от резкого кивка головы. Напоминает сам себе выделить деньги из их минимума на этот месяц, чтобы привести лохмы младшего в порядок. — Херню не неси. Сдалась мне эта крашеная коза. Именно так следует сказать, чтобы брат остыл и успокоился. Проверено за два года его подъебок. Юра сразу же опять тянет губы в довольной улыбке. Верхняя у него всегда задорно приподнята и обнажает мелкие зубы. Такой смешной. Словно вечный детсадовец, готовый хохмить со всего, что угодно. — Как скажешь, Сань. Им пилить еще минимум час. Грунтовка под ногами предусмотрительно делится на две укатанные колеи. По одной каждому из них. На расстоянии в полшага. Можно протянуть руку и коснуться острого плеча. Дорога песочно-охровая, высушенная почти летним уже солнцем. Она тянется вперед, вдоль железнодорожной колеи, обрамленной частоколом лесополосы. Дорога между поросших травой холмов, расчерченных ровными линиями полей. Земля здесь собрана титаническими складками, как скомканное зимнее одеяло. Покатые бока стекаются зеленью в низины. Проплешины терновника, похожие на волдыри, давно отболели белым цветом и теперь истерично-зеленые. Стежки вытоптанных пастухами тропинок - во все стороны. Ебаная хоббитания, в которую никогда не приедет волшебник, чтобы местные полурослики вышли за пределы своего вкопанного по колено в грунт мирка. Они шагают в одном темпе. Шаг в шаг. У Сашки рюкзак с кривой джинсовой заплаткой на боку, стянутые в куцый хвост темные волосы, сжатые в сухую линию губы. Он всегда следит краем глаза за движением брата, даже когда смотрит вперед, на расцветающее над покатой линией холмов солнце. Привычка еще с тех времен, когда младший путался в собственных ногах и падал при любом случае. Смешно, но период этот закончился не так уж давно. Да и не факт, что закончился на самом-то деле. Юрка - мастак наебнуться посреди коридора или на физре уронить себя вместе с кем-то, на всех парах впилившись с мячом в стайку девчонок. Они доходят. Село растянуто вдоль тонкой речушки. Эта водная нитка на карте толщиной с лобковый волосок прорезала окружающие холмы такими глубокими бороздами, что там спокойно уместились пара сотен дворов, школа, детсад, уродливый сельский клуб, два магазина, стадион и мертворожденный кирпичный завод, который при совке строили-строили да так и забросили на стадии длинного каркасного здания, обшитого какими-то сильно продвинутыми панелями с минеральной ватой внутри. Сашка знает. Они туда сбегали со школы вместе с братом, когда становилось совсем невмоготу. Ковыряли эту чертову желтушно-зеленоватую начинку. Пока Сашка не заметил, что у Юры от контакта с химозой все руки обсыпает водянистыми пузырьками и между пальцами краснеют шелушащиеся экземические бляшки. Ходить на заброшенный завод они перестали. Начали в библиотеку. На книжную пыль и запах крысиного дерьма у Юры аллергии не обнаружилось. К единственной на всю округу асфальтированной дороге нужно спускаться по крутому склону. Тропинка наискось съезжает по яркой, как привозные фломастеры, траве. Мелкий сбегает почти вприпрыжку. Гремит карандашами в металлическом пенале в рюкзаке. Ловит отросшими кудрями ветер и оглядывается на Сашу. Словно тот мог растаять на склоне, стереться о шершавую тропинку в ноль. — Под ноги смотри, дурик! Сейчас носом уроешь, затормозишь уже внизу в чьём-то заборе. Юрка смеется, искрится ямочками на щеках и золотистыми бликами в карих глазищах. — Не упаду! — задорно обещает младший и, естественно, тут же спотыкается. Хорошо, что между ними все так же полшага, и Сашка успевает ухватить малахольного за рюкзак. Дернуть на себя. Удержать. Прижать. Младший тут же замирает, задыхаясь моментально схлынувшим весельем. — Я же говорил, — тяжелый вздох получается как-то сам собой. Он звучит очень по-стариковски. На ребра давит груженный учебниками рюкзак брата и собственная совесть. Смысл отчитывать мелкого, если он просто вот такой есть? Не специально ведь споткнулся. — Спасибо, — враз севшим и потухшим голосом отвечает Юра. Горячие влажные ладони на пару мгновений накрывают его руку, удерживающую брата поперек живота, словно тот еще разок может попытаться скатиться со склона кубарем, прижимают к твердому, как доска, животу. Саша отпускает. Времени мало, и нужно спешить. Пропустят этот автобус, и по пизде пойдет весь первый урок. Тропинка ныряет в узкий просвет между заборами. Дома в долине добротные. Большие кирпичные коробки под четырёхскатными крышами. Словно кто-то накрыл прямоугольники шиферными пирамидами, утыкал пушистыми метелками плодовых деревьев, постелил перед ними пестрые ковры двориков. Застекленные веранды, заборы, огороды. Тут все основательное. Благодаря асфальтовой артерии и близости городка, село живет. Не то что ближний хутор за лесом, куда они с Юркой бегали мелкими к дальним родственникам. Там половина дворов пустые. Давно уже живут одни старики. Лес скоро перешагнет за покосившиеся штакетники и поглотит хиреющий хутор, как уже прожевал и сравнял с корнями десятки таких же внутри своего тела. На остановке торчит с десяток людей. Они пристраиваются сбоку. Юра потупился, кудри занавесили лоб и спрятали в тень глаза. Он скучающе пинает гладкий камушек, шкорбая подошвой кед по пыльной обочине. Ш-шурх-шурх-шурх! Раздражает. Но Сашка молча терпит. Брат все еще смурной, и его от пинания балды лучше не отвлекать. А то сделает это свое тоскливо-печальное лицо с подрагивающими от обиды губами и глазами брошенного на холоде щенка, будет полдня отмалчиваться. Автобус приезжает уже битком, тормозит в облаке пыли почти с тем же протяжным ш-шурх колес по обочине, которое издавал Юра. Сашка пропускает мелкого первым в заднюю дверь. Подталкивает угловатые плечи под черной хб-шной тканью футболки вперед. Вот они уже утрамбованные в пазик, зажатые между сидений телами чужих людей вплотную. Рюкзаки, как черепашьи панцири за спинами, не дают совсем раздавить. Сашка пропихивает Юру еще дальше по салону, в самый конец. Щемит младшего спиной к окну рядом с последними сидениями. Заслоняет собой от трущихся друг о друга людей. Через пару минут будет еще одна остановка, и там народу набьется еще больше. Юрка ловко выворачивает руки из лямок рюкзака, спускает его себе под ноги и стаскивает баул с брата. Кажется, гораздо аккуратнее, чем это делал с собой, даже умудряется поправить съехавший вырез футболки и разгладить ткань на плечах брата. Придерживает его рюкзак, трамбует поверх своего на их ногах. Они делали так сотни раз за эти два года. Схема отработана. Сесть в забитом людьми пазике почти нереально, а если вдруг умудришься — бабки проклянут так, что отсохнут все выпирающие части тела, от носа до пальцев на ногах, и все равно поднимут. Автобус двигает с места рывком, заставляя вцепиться в узкий кант ржавого металла над окном. Пять минут тряски, и колесное ископаемое тормозит на второй остановке. Сашка чувствует, как сзади наваливается душно-потеюще матерящийся вал людей. Кому-то что-то отдавили. Кто-то орет не закрывать дверь, еще не все утрамбовались. Все это месиво дышит, шевелится, выпячивает локти и колени, сопит и булькает, словно свиное рыло, воткнутое в теплую кашу. Зажмурившись, Сашка почти может представить бурые пузыри и плямкающие рты с изогнутыми желтыми клыками. Укус свиньи набором дырок не сильно уступит собачьему. Юра обнимает его за талию, притягивая ближе, выставляет сжатые кулаки на уровне братовой талии, скрестив худые запястья. Это гарантия, что не прилетит чьим-то локтем по почкам. Знакомый запах нагретого на солнце пота и шалфея от растрепанных черных волос успокаивает. Можно теперь ткнуться лбом в стекло над плечом мелкого и тихо трястись оставшиеся двадцать минут. Иногда ему так даже получается вздремнуть. Особенно зимой, когда в салоне душно от людских тел и пуховик на брате сглаживает острые углы долговязой фигуры. Из автобуса они выйдут помятые и потные. Придется менять футболки в парке и умываться из прихваченной бутылки противной теплой водой. Это такая привычная рутина. За два года уже приспособились. Хотя поначалу было адово тяжело. В городе не сильно жаловали пару хуторских пацанов из неполной семьи. Отец никогда не утруждал себя сбором справок и посещением школьных собраний. Приходилось вылавливать сельского голову и клянчить нужные бумажки у него. Придумывать неправдоподобные отмазки для класснухи, которая каждый раз спрашивала за отсутствие отклика от бати, словно сама не понимала, что к чему. Раиса Ивановна была на редкость упрямой грымзой. Если у нее в журнале было указано собрать подписи всех родаков, всякие мелочи, вроде отсутствия у этих самых родаков желания что-то подписывать, ее не интересовали. На урок они почти опоздали. Пришлось бежать последние сто метров до дверей, залетать в класс вместе со звонком. Сидели они за последней партой. И дело тут не только в том, что Сашка второй в классе по росту. «Камчатка» всегда была предназначена для тех, кто меньше всего интересовал преподов. А они двое даже в статусе хулиганов никогда не значились. То есть присматривать, чтобы чего не вычудили, не нужно. Учились средне, Юра так и вовсе почти на красный тянул. В школьной деятельности участия не принимали, на физре при любой возможности отсиживались по лавкам под презрительными взглядами городских. Ничего удивительного. После уроков еще предстояло трястись в автобусе почти полчаса и через поля пилить семь километров. Да и дома наличие левой работы определялось только присутствием там бати. Тот любил погонять сыновей просто потому, что мог. Так что школьная жизнь воспринималась, как что-то терпимое. Необходимое зло. Вполне можно пережить, если втянуться и не делать резких движений. Все, что по-настоящему интересовало Сашку — предстоящие экзамены и шанс отсюда свалить. Главное, вытащить брата. Он-то точно достоин лучшего. Юра смышленый и с людьми нормально ладит, а не как он сам. Поэтому, отмотав все шесть уроков и закидав учебники в рюкзаки, они уже готовы мчать на свой автобус. Класс почти пустой. Все рассосались, едва услышав звонок. Братья тоже активно собираются взять низкий старт. Раиса Ивановна появляется в дверях очень не вовремя. Как всегда. Класснуха 11 "Б" еще вполне молодая. Где-то возраста их мамы. С пушистыми черными волосами и блестящими золотистыми дужками очков. — Байновы, ко мне в кабинет, — командует эта грымза, и Сашка с тревогой смотрит на брата. Если опять попытаются на какую-нибудь уебищную олимпиаду младшего подписать, он честно покроет эту тупую мегеру матом, и пусть потом созывают шабаши, педсоветы, дисциплинарные комиссии. Или что там делают эти бляди, когда что-то идет не так, как им хочется? Весь учительский состав Сашка воспринимает как врагов. Просто потому, что они все на них с братом болт клали с самых первых дней, даже бесплатного питания в столовке пришлось добиваться четыре месяца. Зато, когда им что-то надо, вынь да положь, и никого не ебет, откуда. Они копаются еще полминуты, окончательно упаковываясь. Класснуха успела к этому времени давно свалить. Сашка тоже очень хочет поскорее со всем этим дерьмом разобраться. Юра перехватывает его в дверях класса, дергает за растянутый край футболки, тормозя, шепча на ухо: — Сань, лицо попроще сделай? Сейчас же взбесится на тебя за неуважительный взгляд. Вообще давай лучше я с Раисой переговорю… Предложение вроде дельное: младший с его миловидной мордашкой учительницам всегда нравился гораздо больше угрюмого, скуластого-носастого и постоянно нестриженного Санька. — Посмотрим, че она запоет, — уклончиво предлагает, не до конца уверенный, что готов спустить очередную подляну от Раечки на тормозах. Потому что Юра и его переговоры — это как раз про компромиссы и сглаживание углов. Мелкий постоянно всем старается угодить и не скандалить. Он вообще плохо реагирует на любой крик и предпочел бы в тихом углу всю жизнь просидеть. И вроде бы в этом ничего плохого нет, но и позволять ездить на брате Сашка не собирается. Он уже разок отпустил младшего на олимпиаду по истории в соседний район, и ему там не только обещанных командировочных не выплатили, так еще и забыли нахер, укатив из города восвояси всем составом делегации. Юрка просидел до поздней ночи на площади перед корпусом лицея, где проводили эту никому не нужную поебень, пока за ним не приехал муж исторички, к которой Сашка вломился в дом и устроил скандал с угрозами вызова ментов на дом. Раиса Ивановна их обогнала и успела усесться за свой стол в кабинете литературы. Вроде бы для приватности беседы все. Но Сашка знает, грымза просто хотела посадить задницу в удобное офисное кресло и в комфорте на них давить. Раиса у них - баба не простая. Вся школа знает, что у нее муж за границей. Сложно это не знать, когда класснуха щеголяет кучей золотых колец и крутым Sony Ericsson K750i. — Не злись, — напоминает младший перед тем, как они войдут в кабинет. — Не злюсь, — послушно соглашается старший и даже улыбается, демонстрируя Юре свое дружелюбие. Правда, распространяется оно только на брата. Стоило перешагнуть порог кабинета, и морда у Байнова-старшего стала совершенно не располагающей к мирному диалогу. — Мальчики, у нас проблема. Весь класс уже сдал на выпускной и на подарок школе. Одни вы остались. Несознательные. Раиса демонстративно копается в каких-то бумажках, переворачивая листики перламутрово-розовым маникюром. Опять будет гнобить, понимает Саша и подходит к столу, оставив младшего на шаг позади. По вопросам бабла у них всегда разбирается он. Юра может порешать за учебу, умаслить кого-то из старых мегер в учительской, но точно не втирать класснухе бесперспективность ее попыток сбить дань с парочки хуторских отщепенцев. — Денег нет, — лаконично выносит вердикт Саша и смотрит на Раису Ивановну кристально-честными глазами голодранца. Женщина захлопывает папку, разом перестав изображать интерес к листикам внутри. — Так! Ну, хватит комедию мне тут ломать. На курево деньги есть, а на память для родной школы не найдется? Выпускной бывает раз в жизни! Вы потом сами жалеть будете, когда у всех будут фотографии, а вас двоих на них не окажется! И где это видано? Вы тут учились, впитывали знания! Нужно сделать подарок для родной школы, оставить что-то после себя. Понимаете? Одетый в черную футболку без принта, широкоплечий парень смотрел на красногубую мадам все с тем же непроницаемым выражением самой неказистой стенки в коридоре. В которую сколько не стучись — реакции не добьешься. Даже штукатурка не треснет. — Мы не курим, — точно тем же тоном двоечника, ушедшего в лютый отказ, пробасил Сашка, про себя гадая, кому из них первее надоест этот цирк. — Да что ты говоришь?! А это не вас завуч ловил в туалете во время уроков? Раиса сразу же переключается на их косяки. Все знают, что тогда в туалете их с братом пытались прессовать, а уж никак не курить учили. Точно так же все знают, что Раиса Ивановна трахается с завучем, пока ее муженек заколачивает бабки за границей. Но такое ведь вслух не скажешь, по крайней мере, пока аттестата на руках нет. — Бросили, — заявляет Сашка, спиной чувствуя, что брат буквально в полушаге замер. И явно им недоволен. Выскажет потом по дороге до остановки, что кое-кто тут твердолобый кретин и не умеет договариваться со старшими. И будет прав, конечно. Вот только Сашка в гробу видал с такими гадинами договариваться. Когда их с братом полгода чморили за старые шмотки и вечное отсутствие денег, эта стерва изображала слепоглухонемую и на попытки более адекватных учителей повлиять на свой класс говорила: «Ну, что вы, детки просто играются! Притирка, адаптационный период. Нужно просто немного времени. Они сами разберутся.» Нужно просто пару раз вломить — считал Сашка, и когда всем заводилам в классе надоело получать тумаков за любую попытку задеть их с братом, все действительно успокоилось. Их оставили в покое. Но Сашка прекрасно все помнил. Они со своими проблемами всегда разбирались одни. — Так! Чтобы завтра с отцом пришли! У меня еще такого не было, чтобы кто-то класс раскалывал! Совсем уже слабая аргументация в ход пошла. Сашка пожимает плечами, чувствуя, как потеет спина под тяжелым рюкзаком. Поскорее бы уже это закончилось… — Я скажу, но он вряд ли придет. Он болеет. "Алкоголизмом", — добавляет про себя и даже умудряется не ухмыльнуться на одну сторону, помимо воли вспоминая обрюзгшую рожу родителя. Придет такой, как же. Держи карман шире. — Он у вас инвалид? Все время болеет. — Раиса Ивановна, мы на автобус опоздаем. Можно мы пойдем? В дело вступает Юра с его лицом наивного ребенка и глазами коллекционной куклы. Он улыбается и тянет брата от стола классной руководительницы за руку. Мастерски изображает растерянность, почти переходящую в испуг. — Идите. И поговорите с отцом. Деньги нужно сдать. Вы одни остались! Напоминает Раиса уже вслед братьям. Зря распинается. Сашка в курсе, что они остались одни. Всегда был в курсе, с того момента, как пропала мать. Просто ушла ночью, после очередного скандала с отцом, забыв прихватить балласт в виде парочки своих сыновей-погодок. Ему было семь. Юре шесть. Точно такое же душное почти лето. Вечером женщина с красивым лицом и мягкими руками еще гладила их по одинаково-черным волосам, а утром ее уже не было. Нигде не было. И пьяный вдрызг отец орал о том, что это Сашкина вина. Именно его и ничья больше. Сашка родился слишком смуглым и с каждым годом становился только более непохожим ни на отца, ни на мать. Юрка, с ним проще. Он прям с пеленок копия Аяны. Буквально, во всем. А вот Сашка отца с тех же пеленок бесил. "Нагуляла", — в конечном итоге решил папаша, и это стало отличным поводом для бесконечных скандалов с матерью, пьянок и рукоприкладства. Мать продержалась в этом аду семь лет и сбежала. А они с братом остались. Они остались одни.