Дикий виноград

Нужно было оставить мелкого у калитки и пойти узнать обстановку самому. Нужно было не продолжать стаскивать с себя кеды, как уебан, а сразу же вклиниться между ним и батей. Лучше бы они вернулись к водонапорной башне и остались ночевать в ней, едва увидев велик, а не перлись в дом. Лучше бы Сашка прирезал урода, давшего им жизнь и испоганившего ее, той ночью в одиннадцать, когда простоял с ножом над заблевавшим весь диван, бухущим вхлам отцом, который впервые избил Юру почти до отключки, а потом до нее же налакался сам паленым самогоном. От участи стать отцеубийцей его удерживала только одна мысль: тогда их с братом разделят. В колонию для малолетних не садят за компанию. А он должен заботиться о младшем. «Охуенно позаботился», — сам на себя рычит внутри Сашка, еще немного прибавляя темп. Он бежит. Кажется слишком медленно, хотя легкие уже почти вскипели, и их вот-вот придется выкашливать комками себе под ноги, если доверять ощущениям. Доверять можно только Юре. Он всегда знает, как лучше и что нужно сказать, в отличие от него. А Сашка — дебил, не способный ни защитить младшего, ни завалить своё хлебало вовремя. Только вот бежать, как последняя сука отцу за водкой, чтобы тот наконец-то занялся любимым делом и отстал от них. Быстрее. Быстрее! Еще быстрее! В селе, через которое они с братом каждый день проходят наискось, магазин уже не работает. Купить что-то можно у бабки Захарии, разливающей паленку по бутылкам из-под сладкой воды. Сашка долго колотится в ее ворота, ожидая, пока тучная женщина выплывет из своего дома. Сбивчиво говорит, что ему надо, выгребая из кармана, сует остатки денег, обещает завтра занести остальное. Времени потрошить нычку дома не было. Да и не стоит вытаскивать все припрятанное, когда там отец. Отберет все, еще и отдубасит по полной за то, что сами не отдали. У старухи из курева только какая-то ядреная дешмань без фильтра. Самогон бабка заботливо упаковывает в обшарпанный тонкий пакет. Молча протягивает багровому и никак не способному выровнять дыхание парню. Все в деревне знают, что они с братом бедовые. И что мать Сашку нагуляла с какими-то абхазцами в одной из воинских частей. Отец постарался донести абсолютно до каждого в округе эту информацию. Так что в сельской школе, где они с братом учились до девятого, у Сашки была кличка Хач, а у брата — Белоснежка. Видимо, потому что на фоне старшего он всегда бледный и как та девочка из сказки, с волосами, черными, как сажа, губами, красными, как кровь. Обратный путь дается еще труднее. Пару раз ноги заплетаются друг за друга, и Сашка падает, стирая траву коленями. Джинсам пизда и руки содраны в кровь о мелкие камушки на дороге. Пузырь не разбился только потому, что пластиковый. Если бы бутылка разлетелась на осколки, Саша, наверное, тут же бы и сдох: сил на еще один рывок в деревню попросту не осталось. В коридоре валяется братова обувь, их рюкзаки и упаковка печенья. Ничего не тронуто, значит, Юра еще там, в отцовской комнате. Паршиво. Повиснув на откосах распахнутой входной двери, Саша лихорадочно соображает, что делать, хрипя и задыхаясь, чувствуя, как пот стекает по шее и лбу, заливает глаза, ползет между лопаток. Ноги горят прям от самой задницы до кончиков пальцев, дрожат натянутые мышцы. Внутри тоже все дрожит, коченея и покрываясь острыми кромками льда. С Юрой ведь все хорошо? Пусть с ним все будет в порядке, Господи… Он бесшумно крадется на кухню, так и не заперев за собой входную дверь, чтобы не стукнула. Выкладывает на застеленный клеенкой стол литрушку шмурдяка, ищет стакан, дополняет все смятой в кармане джинс пачкой сигарет. И только после этого нарочито громко кричит: — Бать! Я все принес! Из комнаты доносится невнятное бормотание, и спустя полминуты косматый, рыжевато-русый шкаф суется через коридор в дверной проём настежь распахнутой кухни. Пакет со жратвой он подбирает в коридоре. На Сашку ноль внимания, отца интересует только алкашка на столе. Проскользнуть мимо огромной туши в коридор — задача не сложная. Отцу нравится, когда от него шарахаются и демонстративно обходят стороной. Он в этом видит проявление уважения. Саша видит только дверь перед собой. В комнате пусто, и это значит, все очень плохо. Значит опять. Значит эту ночь он проведет, баюкая на руках дрожащий комок немого ужаса, разучившийся говорить. Дрожащие пальцы снимают щеколду и распахивает дверь каморки. Свет выхватывает длинновязую худую фигуру, втиснутую в прямоугольник земли. Юра лежит ниже уровня пола, и, чтобы его вытащить, приходится встать на колени. — Я здесь. Все хорошо, малой. Все будет хорошо. Тупее слов сложно придумать, но ничего лучше на ум не приходит. Брат весь в земле. Пальцы черные до самых костяшек и сжаты в окоченевшие кулаки, хрен разожмешь. Он весь сжат, одеревенел, не реагирует на прикосновения, пока они не выбираются из проклятой кладовки. Саша уносит неподвижное тело из комнаты и из дома.