Дикий виноград

Измученные бегом ноги подкашиваются, и их все труднее переставлять. Еще немного. До покосившейся будки с жестяным баком на крыше, в которой они моются в теплое время года, шагов десять. Юра на руках брата висит, едва шевелясь. Живая у него осталась только голова. Он ее уложил на Сашкино плечо, наверное, действуя сугубо по привычке, бездумно. Рядом с летним душем младшего приходится поставить на ноги, прислонить спиной к кривой двери. Юра сейчас босой. Стаскивать с него футболку страшно. На ребрах медленно наливается чернотой кровоподтек. Ублюдочный отец все-таки добрался до младшего своими вонючими руками. То ли пинал, то ли кулаком приложил. Выпирающие под белой кожей реберные дуги к завтрашнему утру расцветут всеми оттенками лилового. Они это уже проходили не раз и не два. Может хоть в этот раз обошлось без трещин? Сашка прикасается кончиками пальцев к дрожащему в рваном, частом дыхании животу брата. Гладит. Спрашивает: — Сильно болит? Ты как, мелкий? Тошнит? Не хочется уточнять, тошнит его от сотрясения мозга или от их жизни в целом. — Сейчас ополоснемся, и в кровать, да? Нахуй домашку. Сашка пиздит, не особо задумываясь, что именно. Главное, законопатить уши мелкого своим голосом. Успокоить. Заставить отвлечься, ожить, сказать хоть что-то в ответ. Стаскивать с одеревеневшего тела штаны и трусы так стремно, словно перед ним окоченевший труп. От этих жутких мыслей бросает в холод. Пальцы ломает дрожью, и они сминают шмотки брата в бесформенный ком. Содранные ладони саднят от прикосновения к теплой коже. Юру в душевую приходится заталкивать силком. Он все никак не оттает, ни на что не реагирует, только трясется всем телом, глядя в пустоту. Всегда яркие губы посерели. Вода льется на них, вымывая из Юриных волос землю. С Сашки сползает пленка пота и нездоровый, пятнами на скулах, румянец. Вода сквозь ржавую садовую лейку течет уже с запахом окиси железа и мха. Старший стаскивает с себя вымокшие шмотки, бросает их, не глядя, под ноги на бурый дощатый пол и обнимает брата. Прижать его к себе поплотнее и гладить напряженную спину — единственное доступное им лекарство. Пока нагретая за день на солнце вода струится на чернявые макушки, стекает по шеям и плечам. Юра так и стоит, опустив руки. Из его сжатых кулаков вода вымывает струйками чёрное болото. Сашка грызет собственные губы, чтобы не выть от безысходности. Грызет себя за то, что в который раз ничего не смог сделать. Не защитил, не помог, слишком много времени потратил впустую. Его объятия становятся истерически-сильными, вот-вот добавят в коллекцию, подаренную отцом, еще пару синяков. Когда Юра наконец-то опускает голову на его плечо и жмется лбом к шее, Саша вздрагивает от неожиданности, прекращая наглаживать его лопатки. — Ну вот, молодец, — шепчет сквозь воду на ухо брату, прочесывая пальцами мокрые волосы на его затылке. — Давай тебя домоем - и в дом. Бутылка шампуня у них одна. Она же - гель для душа, кондиционер и средство для стирки ковров, когда до этого доходят руки. Огромная бутыль ярко-зеленой химозы с экстрактом крапивы, липы и, возможно, мышьяка. Во всяком случае, пару дохлых полевок в душе Сашка находил. Желеобразная жидкость быстро пенится на волосах брата, сползает на острые плечи белыми хлопьями. Он не берет мочалку, боясь потревожить ссадины. Просто гладит ладонями, стирая с тела брата шампунь вместе с водой. Добирается до его стиснутых кулаков. Разжимает их по одному пальцу. На ладонях остались кровавые лунки от ногтей. Остатки земли смывает вода, оставляя светлые ладошки, расчерченные линиями любви-жизни-чего-то-там-еще. А в правой внезапно обнаруживается блестяшка. Маленькое золотое колечко с малиновым камушком размером со спичечную головку. Простая круглая сережка-кольцо. Сашка точно знает, чья она. Он помнит. Такие носила их мать. А Юра выгреб потерянное Аяной украшение в кладовке. — Мелкий, ты это тоже видишь? — спрашивает, удерживая руку брата в своих ладонях, чтобы тот не тряхнул ею, не уронил сокровище. — Видишь же? Мне не мерещится? — Что? — голос у брата сорванный и охрипший, но он отвечает, и это само по себе замечательно. Временами младший после кладовки замолкал на день или неделю, особенно когда был совсем ребенком. — Посмотри, у тебя в руке! Это же ее сережка, правда же? Юре тяжело говорить и фокусировать на чем-то взгляд, но он с усилием хмурится и заставляет себя более осмысленно посмотреть на свою ладонь. Золотая сережка кажется совершенно неуместной, едва ли не упавшей с неба. И она делает Сашу таким счастливым, словно их отца раздавило поездом на путях, и можно не беспокоиться, как протянуть рядом с этим уродом до экзаменов. — Ага. Кажется, ее. Голова плохо варит, и шум воды оглушает. Тонкие струйки барабанят по их макушкам. Приходится часто моргать, отгоняя еле-еле теплую воду. Золотое колечко в центре ладони светится, словно по нему пустили ток. Рубиновая капля такая яркая. Юра осторожно трогает подушечкой большого пальца находку, изломанно улыбается, чувствуя шероховатые от мозолей руки брата на своей коже. Они голые - и вплотную. Это было бы потрясающе, если бы не все, что случилось раньше. — Давай выбираться. А то еще простудишься, — Саша сжимает своими ладонями безвольные пальцы брата в кулак, пряча внутри сокровище. Фотографий от матери осталось совсем немного. Все ее вещи отец сжег. И пойманный в кулаке младшего кусочек золота тянет на маленькое чудо. Настоящий артефакт. Реликвия. Саша выключает воду и выглядывает за дверь, чтобы снять с вбитых в дощатую стену гвоздиков пару полотенец. Быстро вытирает младшего, кутает в блеклый прямоугольник выцветшей махры. Мотает себе на бедра второй. Выволакивает все еще вялого Юру во двор. Они крадутся, как пара преступников. Прислушиваются, стоя в коридоре. Из комнаты отца орет телевизор, значит, все в порядке, он уже бухой. Литра паленки бате должно хватить, чтобы нажраться и забыть про них. Прихватив рюкзаки, они просачиваются в свою комнату. Юра натягивает только трусы и сразу лезет с ногами на кровать. Сашка садится на скрипучий стул за столом у единственного окна. Между ним и мелким металлическая спинка кровати и молчание. За стенкой под визгливую музыку орет какая-то блядь, которую пялят. Судя по воплям, как минимум, бейсбольной битой. Отец потратил немалые бабки, чтобы купить тарелку и ловить по ней порно-каналы. Такой вот у них дом. Нет стиралки, зато есть спутниковая антенна и ебля на экране еще совкового телика. Юра протягивает руку поверх прутьев металлической быльцы, разжимает кулак. — Возьми. Пусть будет у тебя. Он знает, что Саша мать все еще любит. Даже несмотря на ее бегство и нежелание их знать. За все эти годы не было ни письма, ни телеграммы. Мать лишили родительских прав. И то лишь потому, что батя хотел получать на них выплаты. То, какими глазами Саша смотрит на эту сережку, говорит само за себя. Брат цепляет колечко кончиками пальцев. Рассматривает, едва уловимо хмурясь. Расстегивает и застегивает тонкий золотой прутик, подогнанный под такой же миниатюрный крючок. То, что дальше затеял старший, заставляет Юру натянуть на колени одеяло и, скомкав его у груди, покрепче обнять их обеими руками, чтобы не броситься отнимать у Сашки иглу и бутылочку перекиси. Брат ставит на письменный стол маленькое зеркало в пластмассовой рамке, заливает толстую швейную иглу перекисью и, поморщившись, вгоняет ее в мочку уха. Зачем-то прокручивает ее, выдавливая из прокола рубиновые капли. И, едва выдернув, продевает в свежую ранку сережку, заливая сверху перекисью прям из бутылки. Мочка его уха пенится и капает на плечо розовым. Юрка смотрит на это все, спрятав половину лица в одеяло, чтобы брат не считал с позеленевшего лица испуг и желание орать на него. К счастью, старший слишком занят. Он протирает куском ваты ухо, шею и плечо. Смотрит в зеркало, как материнская сережка сверкает, ловя на рубиновый камушек растворенный в листьях дикого винограда свет из окна. Он вязкий и золотистый. На улице почти закат, и стоны неизвестной порноактрисы за стенкой почти не слышны. Их почти можно игнорировать. — Ну, как? —повернувшись к брату, с надеждой спрашивает Саша. От Юры остались одни глаза между скомканными одеялом и маслянисто-поблескивающими черными завитками волос. И эти глаза все еще перепуганные. Младшего до сих пор не отпустило. Саша старается улыбаться ему как можно шире и беззаботнее. Подсаживается ближе, на край кровати, чтобы было удобнее рассматривать обновку. Тычет проколотое левое ухо под нос младшего. — Красиво. Очень… Тебе идет, — нехотя соглашается Юра шепотом. Выкапывается из одеяла, уползает по кровати дальше к подушкам, волоча его за собой. Видеть брата таким - полуголым и с улыбкой, с тяжелыми мокрыми локонами, обрамляющими бронзовое лицо, открытого, трогательного, все еще во что-то верящего — до больного остро и убийственно хорошо. Под его взглядом начинает таять принесенный из кладовки ужас. Остро хочется поймать Сашу за шею и опрокинуть на себя в кровать. Водить кончиком языка по проколотому уху, слизывая боль и горький привкус перекиси. — Ты спать? — спрашивает старший, наблюдая за тем, как Юра забивается в угол у стенки на его кровати. Тупой вопрос, но сейчас очень страшно молчать. — Да. Думаю, лучше всего вырубиться. Если этот урод заглянет в комнату среди ночи, будем отыгрывать коматозников. План отличный. За окном медленно вечереет, а им вставать с рассветом. — Хорошо. Саша соглашается. Заводит будильник на полчаса раньше, чтобы было время пересобрать рюкзаки. Запирает дверь в их комнату и ложится. Обычно Юра спит с краю. Даже если укладываются они каждый в свою кровать, под утро мелкий оказывается у него под мышкой, и это привычное состояние вещей. Сегодня брат даже не пытается соблюдать приличия. Саша все прекрасно понимает и подгребает костлявое тело к себе, едва умостившись на подушку. Обнять покрепче. Сопеть в мокрую макушку, пока брат весь вжимается, стремясь пустить корни острых локтей и коленок в его тело. Вместе дышать, переваривая остатки своих потрясений. Это все, на что они сейчас способны. У Саши содрана кожа на ладонях и колени разбиты, словно ему лет пять. У него тупо ноют руки и плечи, ребра, живот после отцовских кулаков. Икры завтра скрутит крепатурой, и шагать до остановки они будут медленно и дольше обычного. Но все это завтра. Сегодня есть только притихший брат, отогревающийся у самого сердца. — Еще немного, и мы сможем уехать. Главное, получить аттестат и нормально сдать экзамены. Пару месяцев, и все это дерьмо останется позади. Ты, главное, держись, мелкий. Мы справимся. Ведь так? Приглушенное «угу» он скорее чувствует кожей, чем слышит. Они так и засыпают, вжавшись тесно друг в друга, не размыкая рук, переплетя ноги под одеялом, пока за стенкой трахаются ненастоящие люди и опрокидывает в себя рюмку за рюмкой отраву их настоящий отец.