«Объятья туже петли на шее, И запах тела прямо в нос Его ладони, почти, как крылья, Словно чужие… не развернешь.»
Стихи от Акицуне
Полночи стоны сквозь стенку. Объятия туже петли на шее. Запах родного тела прям в нос и тяжелые ладони брата на спине — как крылья, только их не расправить. Они — чужие. А так хочется сделать своими навсегда. Юра просыпается больным. Вся комната припорошена серебряной пылью, залита ею, как вязким лаком. Алюминиевая пудра сыплется сквозь окно и вязнет в коконе сумерек. Рассвет еще не настал, но уже набухает за кромкой горизонта, растет там, как внематочная беременность, как злой эмбрион из живого огня и убийственной солнечной радиации. Горло горит так, словно Юра во сне пытался подражать Фафниру и проглотить светило. Конечно, его глотки не хватило на целую желтую звезду, так что он просто обжег себе гланды и остался охрипшим. Хорошо, что сейчас нужно молчать. Молчать в объятиях брата потрясающе хорошо. Слишком хорошо, чтобы оставаться в своем уме. Саша расслабленный и размякший. Он на младшего навалился, закинул на его бедро ногу, пропуская его колено между своих. Это настолько эротично, что самоконтроль рвется на липкие ошметки, застилая глаза слепящей откровенностью пеленой. Юра дышит брату в шею. У него прямо напротив губ яремная впадинка, сейчас не бронзовая, а серебристо-серая, как тени на черно-белых фото. Выдохнув весь воздух из легких, Юра целует ее. Мягче упавшего на ладонь пера. Прикасается губами и тут же скользит языком по беззащитно расслабленным сухожилиям шейных мышц. Ныряет в ложбинку, где под тонкой кожей, кажется, спит душа. Если провести чуточку выше, можно почувствовать спокойный, размеренный пульс. Юра очень хочет это сделать, но боится потревожить уложенную ему на макушку подбородком голову брата. Вместо этого он осторожно скользит ладонью по его боку. Прорисовывает невидимые линии кончиками пальцев от ребер до тазовой кости. Безмятежно спящий Саша даже не вздрагивает от невесомой ласки. Не ворочается. Не пытается отодвинуться от окончательно потерявшего адекватность брата. А Юре нечем дышать и не за что больше цепляться, чтобы удержаться на той грани, за которую переступать нельзя. В ядовитом алюминиевом сумраке он тонет и задыхается, теряя контроль. Ничего ведь ужасного не случится, если он просто потрогает? Ведь так? Совсем легонько. Чтобы не потревожить, не разбудить. Цепляет ногтями резинку трусов и, сковырнув ее, гладит под тканью ладонью жилистую, расслабленную ягодицу. У брата изумительно красивое тело. И не только потому, что Юра в него давно по уши и никого кроме Саши не видит. Даже если бы они были чужими, Саша все равно оставался бы в его глазах невероятно красивым. Лучше бы они были чужими. Проще бы было. Не так страшно и стыдно. Юра бы постарался убедить парня, что больше, чем он его, никто любить не будет, что лучше, чем он, ему никто не подойдет. Потому что Юра ради брата готов на все. Вот только незадача: все, что нужно Саше — чтобы он делал уроки и не падал слишком часто. Вовремя ел, не болел. Все вот это вот родственное дерьмо, о котором должны беспокоиться родители, а не единственный, безумно любимый старший брат. Он, замирая на каждом миллиметре и умирая внутри от собственной храбрости, добирается губами до солоноватой ключицы. Целует. Слизывает кончиком языка бархатное тепло с загорелой кожи. Ладонь горит, оглаживая ягодицы под серой тканью таких же, как на нем самом, трусов. И члены у них тоже совершенно одинаковые. Только разных оттенков. У него розовый, краснеющий при эрекции, словно маков цвет. А Саша получил побольше меланина. У него соски и мошонка темно-коричневые. Абсолютно той же формы и размера член кажется намного красивее, когда он бронзовый и с темной головкой, а не пунцовый, как у Юры. Ему так давно хотелось это сделать. Потрогать брата ТАМ! Запустить ладонь ему в ширинку и погладить. Без каких-либо далеко идущих планов. Просто для того, чтобы почувствовать, как пальцы обжигает живой, пульсирующий по вздутым венам огонь. Дальше в своих фантазиях Юра пока еще не заходил. Для него и сейчас происходящее — полное безумие за гранью дозволенного. Он отодвигается совсем немного, чтобы просунуть руку между их телами. Перемещает пальцы с ягодицы брата на его пах. Осторожно и медленно. Опаляя ключицу Саши прерывистым, задавленным в гортани дыханием. Согнутый бархатный член мягко ложится на ладонь. Распрямляется, медленно наливаясь кровью под ласкающими пальцами. Головка теперь выглядывает из-под резинки трусов каждый раз, когда Юра скатывается прикосновениями к лобку брата. Она темная, орехово-чайная, словно кто-то подбирал цвет в тон Сашиных глаз. Ареолы вокруг его маленьких сосков точно такие же. Юра знает это, хотя сейчас не может ничего увидеть. Он зажмурился и уткнулся носом брату в шею. Исступлённо вылизывает ложбинку между его ключиц. Медленно двигает рукой, надрачивая спящему и сходит с ума окончательно. Еще больше, чем всегда. Потому что он точно сдохнет, если остановится сейчас, если брат проснется, и если не проснется — тоже. Хочется вцепиться в него зубами. До крови. Чтобы оставить след навсегда. Стать шрамом на его плече. Нестираемым отпечатком на латунной фольге кожи. Хочется спустить свои трусы и спустить на это разморенное негой тело. Хватит всего пару движений. У Юры стоит так, что это причиняет боль и заставляет неосознанно двигать задницей, стараясь хоть о что-то потереться намокшим бугром под натянутой тканью белья. Хочется прижаться всем телом и двигаться вместе с ним. Чувствовать ответные толчки брата в подставленную ладонь. Ловить губами хриплые стоны с его губ, а не молчаливое биение яремных вен на неподвижной шее. Столько всего хочется. Так давно. Он хочет его так так сильно, что сейчас, шагнув за край, уже не вернуться в рамки адекватности, не уложить себя в прокрустово ложе привычных вещей. Между ними жарко. Под одеялом едва заметно шевеление. Между ними жалких десять сантиметров, и Юра то и дело чиркает напряженным членом по Сашиному бедру. От пота их кожа скользкая и скрипит под нажимом натянутой членом ткани. Это лучшее, что с ним происходило за все семнадцать лет. Это худшее, что он мог додуматься сделать. Ведь теперь уже не остановиться. Только падать вниз, на самое дно, сгорая в полете, как обломок спутника, стирающий себя о стратосферу до плазменных искр и ослепительных брызг. — С-са-ша! Он хрипит самое драгоценное во Вселенной имя сквозь затянутое горечью горло. Точно так же, как шептал его вчера во мраке каморки, в своей личной одиночной могиле, свято веруя, что брат придет за ним. Вытащит. Юра вытаскивает свободной рукой свой член. Теперь он мажет скользкой головкой по братовому теплому бедру. У Саши волосатые ноги. Не то что у младшего по-лягушачьи гладкие и худые. Короткие жесткие волоски под чувствительной кожицей эрегированного члена почти режут оглушительно-острым ощущением тактильности. Он сейчас кончит. Вот прямо сейчас, так и не прикоснувшись к себе. Просто трахая братову ногу, как шелудивый пес, готовый спустить от всего, что угодно, даже от хозяйского пинка под зад. Предвкушение, стыд, удовольствие и жажда смешиваются воедино, перехватывая судорогой гортань. Юра стонет. Опять хрипит свое маниакальное: «Сашенька». Присасывается к шее брата, активнее ему надрачивая. Теперь уже всерьез. Зря. Естественно, плотно сжатый на хуе кулак и почти укус чуть левее кадыка Сашу будит, и он распахивает глаза, крупно дергаясь под одеялом. С Юрой случается ебаный инфаркт всего: сердца, жопы, жизни. Он задыхается пониманием произошедшего. Замирает. Пытается прикинуться мертвым, пока брат приходит в себя. Сейчас он его толкнет. Ударит или сам свалится с кровати, шарахнувшись прочь от поехавшего извращенца, примостившегося у него под боком. Сейчас брат закричит и обзовёт Юру всеми вполне подходящими ему словами, которые вспомнит. Сейчас… Проглотив набившийся в распахнутую пасть ужас, разбавленный посеребренными пепельными сумерками один к одному, Юра опять прячется за собственными веками и целует. Туда же, где уже оставил губами алеющий след. Осторожно двигает рукой по хую брата. Переползает губами выше по его шее, больше не беспокоясь, что помешает Саше спать. Он ведь уже. И помешал, и помешался. Ебнулся нахуй, раз все еще пытается урвать последние крохи близости с любимым напоследок. Если его возненавидят, нужно постараться в самом конце зачерпнуть полную горсть драгоценного тепла. Запаха, кожи, липкого соприкосновения. Больше, чем он мог себе позволить даже мечтать. Юра пользуется замешательством сонного брата. Поднимает голову и целует его шелушащиеся, сухие губы. Мажет по ним своей слюной. Опрокидывает широкоплечее тело на спину, прижимая к кровати всем своим весом. Пусть все катится к черту. Ему больше нечего терять и можно отбросить последние крупицы разума, закопать себя еще глубже. Достать до самого дна. Целовать брата еще настырнее. Вылизывать его небо. Тереться о его окоченевшее рельефное тело. Еще-еще-еще! Кровать скрипит раздолбанными пружинами под весом двух слипшихся тел. Саша неподвижно распластался по койке, едва ли успевая вдыхать носом воздух, пока в его рот вонзается жадный язык. Юра на самом деле не умеет целоваться. Не с кем было учиться, да и желания не появлялось. Смысл ему целовать кого-то, кто не брат? И теперь глаза слепнут от вспышек белых искр и свинцово-серых пятен от запретного кайфа. Сердце пытается суициднуться о ребра, колотится, как бешеное, отстукивает все убыстряющийся ритм, под который Юра трется о своего единственного, самого дорогого, бесконечно любимого, удерживая его член между их телами начавшей неметь рукой, чтобы не надумал вдруг отстраниться, прервать контакт. Старший контужен еще пару минут. У него все еще стоит, хотя глаза распахнуты настежь, и в них плещется испуг-замешательство-недоверие. Потом уже начинает под Юрой дёргаться и мотать головой, стараясь прервать удушающий поцелуй, вернуться из причудливого сна в нормальную реальность. Наивный. Высохшие за ночь волосы Саши мотыляются по подушке копной черных спиралек. В глазах копошится паучьими лапками паника. На губах — немой крик и Юрина размазанная до подбородка слюна. — Тише. Не шуми. За стенкой отец, — неожиданно даже для себя уверенным тоном предупреждает Юра, отстраняясь, и привстает над замершим братом на одной руке. Теперь он может видеть. Блестящие влажной пленкой губы Саши. Распахнутые от потрясения глаза. Ореол черных протуберанцев волос вокруг его лица. Одеяло скатывается по плечам Юры, обнажая белую спину. Сумерки воруют у них с братом цвета. Ненормальность происходящего — рассудок. Как любому смертнику, Юре терять больше нечего. Он ведом своей навязчивой идеей, желанием большего, благословен немым бездействием старшего. Брат так и не оттолкнул его от себя. Не скинул на пол. Не брыкается под ним. Не орет ничего о пидорасах. Просто лежит, хватая ртом воздух, пока Юра хватает рукой его трусы, стаскивая ниже, чтобы не мешали, садится на бронзовых бедрах, вываливая ему на живот свой член, прям рядом с точно таким же, эрегированным и блестящим в серебристых сумерках от размазанного по кожице предэякулята. У Саши грудь вздымается в частом, прерывистом дыхании, на лице — паника, перед глазами — оседлавший его младший брат, который уже прижал их члены друг к другу ладонью и надрачивает, едва сомкнув пальцы на сдвоенном стволе. Это безумие. Это совсем не похоже на самостоятельную торопливую мастурбацию в душе или дощатом уличном туалете, где от вони можно потерять обоняние и всякое желание кончить. Юра двигается, весь перетекает фарфоровым оттиском в пыльной серости нерожденного утра. Туго обтянутые бледной кожей ребра, плоская грудь с бледными пятнышками сосков, напряженные плечи острыми линиями сквозь пепельный полумрак. Все это не может быть настоящим. Желание прикоснуться к нависшему над ним призраку почти доканывает. Саша комкает в кулаках простыню, запрокидывая голову до хруста шейных позвонков. Юра толкается в свой кулак, притираясь горячей кожицей к гиперчувствительной плоти. Головка к головке, поджавшиеся яйца чувствуют, как по ним елозит бархатная мошонка беспокойно ерзающего на его бедрах брата. Скрипит кровать. Пальцы Юры порхают, склеивая их намертво. Страшнее всего кончить. Вместе с братом, на него, в его ладонь. Кажется, после этого что-то окончательно сломается и починить его уже не удастся никогда. — Саш-ша! Господи. Как же я тебя… Младший не чувствует этого. Ему не страшно. Он танцует в сумрачном серебре, вонзая колени по обе стороны от замершего в оцепенении брата, словно пришедший по его душу бес. Кажется, вот сейчас они… Дверь распахивается с ноги, звякая вырваной с мясом щеколдой, их комнату заливает включенный кулаком свет. Крик. Рев! Юру сбрасывает на пол ударом в затылок.