Дикий виноград

Худое длинное тело, жмущееся к стене лбом, коленями, кулаками. Это зрелище стопорит Сашу на пороге. Он об него спотыкается. Он не понимает, что происходит. За то время, что он пытался продышаться, брат свернулся клубком и забился в угол кровати. Напряжённые плечи, согнутая дугой спина — полный набор молчаливой истерики. И плечи эти подрагивают в таком частом ритме, словно внутри парня врубили строительный миксер, прям в грудине, и он взбивает розовые потроха в кровавую пену. — Юр? — зовёт старший, ещё надеясь решить все почти без слов. — Мелкий? В кои-то веки брат на него не реагирует. Вообще никак. Кажется, даже сильнее жмется к стене. Очень наивная попытка спрятаться. Саша идёт к кровати и садится на ее край. Дотягивается до дрожащего братова плеча и трогает его. Юра от лёгкого прикосновения дёргается и пытается уползти куда-то повыше, скребя по побелке коленями. — Юра… — обречённо-растерянно, ощущая собственное раскаяние, как смачный плевок в лицо. Саша забирается на кровать. Саша больше не пытается думать. Это ведь все только усложняет. Им сейчас нужно другое. Улечься за спиной младшего и подтянуть его поближе к себе — ничего сложного. Он так делал уже. Прошлой ночью, стараясь разогнать братовы кошмары. Сейчас они при свете дня, и все совсем по-другому. Это не страшно. Просто он видит макушку брата, а не слепо нащупывает ее кончиком носа, чтобы шептать в черные локоны успокоительный бред. — Перестань, — безнадежно просит Саша, никак не решаясь сказать вместо этого «извини». Когда младший не реагирует и не расклубочивается из своего убито-эмбрионального комка, приходится прибегнуть к силе. Надавить на плечо, поддеть под спину. Перекатить ощетинившегося болью ежа на спину, а потом — лицом к себе. Конечно же, он в слезах. Беззвучно, не раскрывая глаз, рыдает, не способный прекратить, захлёбывается: болью, ужасом, воспоминаниями, одиночеством. Саша даже не может сказать, что именно мучает его младшего брата. Потому что он трус и так и не задал никаких вопросов, ничего не сказал, просто спрятался в успокоительной атмосфере чужого дома. Веки Юры набухли красным. Тонкие ноздри часто и нервно трепещут, фильтруя беззвучные всхлипы. Саша не знает, что со всем этим делать. Проще было оставить младшего к себе спиной. Руки дрожат, приглаживая непослушные кудряшки. Мысль о том, что нужно все-таки сходить к парикмахеру и это воронье гнездо окультурить, почти смешит. Он все ещё трусливо пытается цепляться за обыденность и делать вид, что у них все нормально, что между ними все хорошо и не было ничего, выходящего за рамки. Зажмурившись, словно это может спасти, обхватив голову брата руками, Саша осторожно прикасается губами к горячему лбу. Он соленый и щекочет нос завитками рассыпчатых, как пух, волос. Губы сразу же покалывает и саднит. Соль проникает в ранки, царапает так остро, что приходится втягивать носом воздух с присвистом. Юра пахнет знакомо, успокоительно, даже отмытый другим шампунем. Мгновенно замирает под пальцами, перестав дрожать. Потрясенный или зависший в ожидании большего? Что он может дать спятившему младшему брату? Что он готов ему дать? Опустив голову, мазнув приоткрытыми губами по влажному от соплей носу, Саша находит искусанный рот брата. Вот теперь младший издает звук. Что-то среднее между стоном и вскриком. Прямо в саднящие губы старшего. Сразу же приоткрывает рот, прижимается теснее, перестав упираться коленями в бедра Саши. Это даже не поцелуй. Осторожное соприкосновение. Они оба замерли, прижавшись ртами, и загнанно, полубезумно дышат друг в друга. Саша отстраняется первым, когда решает, что уже можно. Притягивает брата к себе вплотную, вжимая мокрое лицо в шею. Гладит плечи, спину, слушая, как он там, под ребрами, теперь уже в голос ревёт. И успокаивается. И затихает. И остаётся вплотную, переплетая их ноги и сцепив руки в замок на пояснице старшего. Они выползают из объятий друг друга, постели, комнаты, дома через пару часов. Когда лицо Юры перестаёт напоминать кусок сырой говядины и он хочет умыться. Можно опять не говорить о важном. Саша это понимает, уловив виноватую улыбку младшего и его утвердительный кивок на предложение пойти к бабке Анне перекусить. Пойти нужно, иначе старушка придет к ним сама, принесет еду. А Саше теперь отчаянно неловко видеть бабульку в комнате, где они с мелким… Как это все обозначить словами и как воспринимать? Голову ломит от необходимости втискивать новые реалии их существования в привычные рамки. Юра успокоился. Вот только как успокоить себя самого? Сашка неловко-веселый во время ужина. Излишне громко говорит о том, как здорово будет поступить вместе и переехать в большой город. Бабка Анна тут же требует, чтобы внучки навещали ее как можно чаще. Не брали пример с ее повзрослевших и почти потерявшихся детей, приезжающих раз в пять лет. После ужина они с братом моются в бревенчатой бане настолько быстро, что Саша не успевает испугаться. Запираются в доме, хотя на улице ещё почти светло. Телевизор в этом доме есть, накрытый кружевной салфеткой и, скорее всего, не включённый ни разу с момента появления тут в пику детям, подарившим Анне технику вместо своего внимания. Они с Юрой нашли какие-то книги на полках в соседней комнате и пытаются читать. Каждый свое, каждый на своей кровати, и Саша делает вид, что не замечает, как взгляд брата постоянно на нем останавливается, следит, подмечает задравшуюся на смуглом животе футболку и не собранные в привычный куцый хвост волосы, рассыпавшиеся по подушке. Хочется поправить шмотки, пряча открывшийся живот, и отвернуться к стене. Сашка никогда не думал, что будет чувствовать себя неловко рядом с братом, но вот случилось. К наступлению темноты становится совсем уже невыносимо. Мелкий у противоположной стены улёгся на живот и дрыгает ногами. Какой-то отбито-радостный и совершенно неуместно-спокойный в их ситуации. Когда на лицах ещё не сошли синяки, ребра болят от неосторожных движений, мозги не вытекли после отцовских ударов из их голов только потому, что давно привыкли к подобному. А Юра спокойно читает своего Джека Лондона, болтая ногами в воздухе и отслеживая, как за окнами густеет выплывающий из-за леса мрак. Солнце тонет, не видимое ими, за бесконечным полем. Окна комнаты выходят на другую сторону. В стекла заглядывает только влажная, бесконечно колышущаяся чаща. Юра первый решает, что пришло время спать. Не гасит свет. Просто раздевается до трусов и расстилает постель. Саша пытается не думать о предстоящей ночи и не реагировать слишком остро на полуголого брата, мостящегося в кровать к нему спиной. Не думать о том, что делать дальше, не получается. Они целовались. По ночам у мелкого кошмары. Он кричит и мечется, грозя разбить голову о широкую дубовую быльцу. Он если не совсем гей, то, точно, не против подрочить парню, даже несмотря на то, что этот парень — его брат. И со всем этим Саше придется что-то делать. Что-то решать. Спать в одной комнате. Жить, осознавая, что его единственный родной человек — вот такой. И ему для того, чтобы пережить истерику, достаточно одного осторожного поцелуя. Промучившись над своим томиком Шерлока ещё полчаса, изъев себя, Сашка сдается. Раздевается и гасит свет. Замирает посреди комнаты, перед столом, разделяющим их кровати. Пространства тут, точно, больше, чем было дома. Что он может сделать? Какой вообще есть выбор? Опять попытаться сделать вид, что все в порядке и ничего не происходит? А смысл? Ночью Юра начнет биться в петле своих кошмаров, и Сашка приползет к нему. Может, если убаюкать его самому, обойдется без криков посреди ночи? Он забирается под одеяло к брату, и тот сразу же отползает чуточку дальше к стенке, освобождая место. Не спал. Следил. Ждал. Поехавший! Осталось только выяснить, кто из них: Юра — нуждающийся в каких-то диких, пугающих и странных вещах, или Сашка — готовый все это брату дать, лишь бы ему стало хоть немножечко легче. Ничего страшного — убеждает себя Саша. Мелочи. Они так делали сотню раз. Обнять младшего брата поперек груди — это ведь нормально. И то, что младший тут же влип всем своим телом в него — лопатками в грудь, ягодицами к паху — это тоже естественно. Так ведь удобнее засыпать, и, наверное, не так страшно? Страшно. Юре страшно. У него коченеют пальцы, ступни, и что-то тонкое, дрожащее внутри натягивается, готовое порваться от любого слишком громкого вдоха. Он накрывает братову руку на своей груди бесчувственно-окоченевшими пальцами и улыбается. То, что его почти добило, уничтожило самыми жуткими видениями будущего, в котором нет брата, не случилось, обошло стороной. Саша «подышал» и вернулся к нему. Он опять рядом, только теперь уже чуточку не так, как раньше. Он понял и принял, он сам лег к Юре в постель. Это пугает и обнадеживает. Окрыляет и угрожает убить разорвавшимся от переполняющих, оглушительных чувств сердцем. А это значит… Значит нужно быть предельно осторожным. Юра не будет спешить. У них впереди вся жизнь. Он не сделает ничего опрометчивого, чтобы опять напугать брата и потом умирать, пытаясь врасти ребрами в стены чужого дома. — Спокойной ночи, Сашенька, — шепчет Юра над пойманной в холодные пальцы рукой на своей груди и замирает, делая вид, что мгновенно уснул. Брат не дергается и не отползает. Не отнимает у него свою ладонь. Только вздыхает глубоко. То ли потрясенный новым обращением, то ли просто окончательно смирившийся с происходящим. — Спокойно ночи, мелкий. А вот у него для Юры не нашлось новых слов, и засыпает старший по-настоящему, пусть и не сразу. Оставляет брата таять и плавиться у своей груди, тихо дышать, смешивая незнакомый цветочный запах чужих простыней и знакомый-родной-удушающий — прижавшегося к спине сильного тела.