Дикий виноград

Сашка все еще деревянный. У него колени гнутся с портовым металлическим скрипом, и осознание реальности происходящего все не появляется. Юра усаживает брата на стул, опускается перед ним на колени, заглядывает в латунное лицо, как в колодец, надеясь уловить там отблеск неба в воде. — Саш? Посмотри на меня, — зовет. Почти приказывает. Берет в ладони обе руки брата. Гладит огрубевшие измозоленные пальцы. — Это было давно. Одиннадцать лет прошло. Слышишь? Может, батя вообще словил белочку и наврал все? Саш, мы пока ничего не знаем. Кожа ладоней горит от трения, кажется, она вот-вот сотрется до костей, с таким нажимом Юра выглаживает узловатые братовы руки. Потом оставляет их, так и не добившись реакции. Обхватывает скуластое лицо, тормоша увитую чёрными локонами и объятую черными мыслями голову Саши. — Перестань! Не запирайся в себе! Поори, слышишь? Хочешь ударить меня? Не смей отгораживаться! Саш, не молчи! Крик. Собственная паника, рожденная так глубоко, что ее не выплюнуть, не разодрав все нутро. Становится страшно до сизой пелены перед глазами. Саша всегда любил мать больше, чем он. Юра Аяну даже не помнил толком. Так, смутные очертания, запах духов с нотками ландыша, узкая спина у трельяжа, когда она расчесывала длинные, похожие на каскад ожившей тьмы волосы. Не человек даже, набор картинок. А для брата Аяна была воплощением того дома и семьи, которую у них отняли. Юра тянет упрямую, одеревеневшую шеей голову брата к себе. Прижимается носом к его носу, дышит шумно и перепуганно. — Мы его посадим. Хорошо? Найдем мать, если она там. Похороним, как полагается. Мы все сделаем правильно! Только не молчи! Бога ради, скажи хоть что-то!!! Выкрик прям в лицо. Юру колотит от созерцания боли, жрущей заживо его самое дорогое-родное-необходимое. Он сейчас ненавидит мать за то, что умерла, так же сильно, как убившего ее отца. Потому что они вместе причиняют Саше боль, которой он испытывать не должен никогда. Лихорадочные поцелуи сменяют выкрики. Стоящий на коленях парень цепляется за брата, словно он может растаять, если разжать руки. Пытается отогреть своим сорванным дыханием и губами неподвижное лицо. Затем губы в губы, до полного удушья, комкая ворот братовой футболки в кулаках, пока шарящий по безмолвному рту язык что-то переключает в голове старшего. Саша всхлипывает и дергается назад. Это первый раз, когда Юра счастлив, что брат от него шарахнулся. Не размыкает хватки на его груди, но смотрит в раскосые темные глаза с надеждой. — Боже, Юр… — невнятно мямлит Саша. — Он же тебя запирал там… там! Над ней! Он запирал тебя с ней, Юр! Новый виток ужаса накрывает старшего, цепляя Юру когтями под ребра за компанию. Вспоминать, как из года в год коченел в кладовке, загребая пальцами комки черноты, сейчас совсем лишнее. Он должен думать о брате. Помочь ему пережить это. — Я в порядке, Сашенька. Все будет нормально. Мы же справимся да? Не стоило звать брата так, как называл только по ночам, под их общим одеялом, разделяя с ним удовольствие. Саша дергается еще раз, словно ему влепили пощёчину. Он бы перевернулся вместе со стулом, если бы Юра не удержал. — В порядке? В порядке?! Этот урод укладывал тебя поверх нашей мертвой матери. Он избивал нас той же кочергой, которой проломил ей голову! Он изнасиловал тебя, Юр! Как ты можешь быть в порядке после такого? Как я могу спокойно сидеть здесь, зная все это? Я ведь даже не говорил с тобой о случившемся! Я ничего не спрашивал! Ебаный трус! Мне казалось, что так будет правильно! Но все дело в том, что мне было тупо страшно! Я боялся думать о том, что там с тобой случилось, пока я валялся в подвале, как слизень! Боже, Юр, я… Старший брат не плакал, даже если его избивали. Он всегда был таким непоколебимым, словно уже родился взрослым и знающим все на свете. Видеть, как из его глаз катятся слезы — дико. Юра стер бы их пальцами, но брат вцепился в его руки, накрепко вжимая их в свою грудь. Захлебывается отчаянием. Часто моргает, пытаясь не потерять из виду бледное лицо напротив за дрожащей соленой пеленой. — Тссс… — шепотом уговаривает Юра. Губами по мокрым векам, в промежутках между прикосновениями выдыхая успокоительный шепот. — Главное, ты со мной. Все хорошо. Ничего не было. Не было. Тихонько. Дыши, родной. Вот так. Вдох-выдох. Все будет в порядке. Мы со всем справимся. Мы ведь есть друг у друга. Ты всегда меня защищал. И в тот раз тоже. Он не станет рассказывать о том, как одна мысль о Сашиной смерти почти свела с ума, раздавила во сто крат надежнее отцовских кулаков. Сейчас главное - успокоить. О серьезных вещах они поговорят потом. Саша, который под поцелуями всегда деревенеет и становится излишне послушным, и в этот раз останавливается. Прекращает плакать. — Что значит, ничего не было? Я видел… Видел твои раны, там, в ручье… Это точно не то, что Юра хотел бы обсуждать с братом сейчас, но он согласен на что угодно, лишь бы его отвлечь от убийственных новостей. Младший садится удобнее, согнув колени и наконец-то убрав руки с его груди. Дает Саше время вытереть слезы с лица, смешивая остаточное тепло его поцелуев и соленую влагу на коже. — Он не смог, — коротко выговаривает Юра, кривя губы в гримасе отвращения. — Ни разжать мне челюсти, ни вставить. У него, тупо, не встал. Ничего удивительного, если столько лет бухать. Сидеть на полу между разведенных коленей брата — очень увлекательное занятие. Юра бы придумал, что с этим дальше делать, если бы не их текущее состояние. После сказанного, воскресившего в памяти: фантомных запахов, ощущений, тошноты - самого передергивает. — Господи… — Сашка выдыхает и гнется. Прячет лицо в ладонях, прижимаясь ими к плечу брата. Облегчение у него такое явное, что Юра позволяет себе легкую улыбку и накрыть макушку старшего ладонью. Он гладит длинные вьющиеся волосы, бездумно разбирая упругие локоны на тонкие-тонкие прядки, превращая их в черный пух. — Ну, вот видишь. Все хорошо. Я тоже рад, что мой первый раз будет с тобой, а не… Зря он это ляпнул. Сашка в который раз дергается, рывком садясь ровно, и смотрит на младшего брата, словно он сказал что-то невероятное. — Юр, ты о чем? С одной стороны, ему бы радоваться, что известие о смерти их матери удалось вытеснить на второй план. С другой, реакция точно не та, которую ждал Юра после стольких оргазмов в кулак друг друга. — Хм… — хмуро тянет парень, вглядываясь в смуглое лицо над собой. В брате всегда было что-то хищное, орлиное-восточное-злое. Брови вразлет, мужественный профиль. Разве странно, что Юра в него влюбился? Странно было бы любить кого-то другого. Хотеть кого-то другого. — Я про секс. Ебля, Саш. Гомосексуальный половой акт. Знаешь, такой, где фигурирует твой член и моя задница. Почему тебя это удивляет? Думал, ты понимаешь, к чему все у нас идет, и тебе все нравится. Разве нет? Наши простыни я каждое утро втихаря стираю в бане и меняю на те, что были на другой кровати, не просто так. Ты тоже к этому причастен. Ты тоже был на тех простынях, Сашенька. Я люблю тебя. Больше всего на свете. Больше жизни. И всегда буду любить. Скажи, что это новость для тебя? Я хочу быть с тобой вместе всегда. И в плане секса тоже. Тебя это пугает? Противно? Ты не такой? Кончать мне на живот нормально, а вот мне в живот уже совсем нет? Желание быть осторожным и не оттолкнуть, не испугать брата, летит к чертям в тот момент, когда Саша пытается играть с ним в эти херовы игры. В нормальность. В несерьезность того, что они друг с другом делали. Юра мог бы легко позволить ударить себя и выпустить таким образом пар. Но он точно не даст низводить их близость до чего-то из разряда: подрочили друг другу - и ничего страшного. Пока брат переваривает откровения, думает, что с ними делать, трамбует в идущую кругом голову все сказанное Юрой и вид его раскрасневшегося лица у своих ног, между разведенных коленей, брат вспоминает о том, где он находится, и уложив руки на бедра Саши, разводит их пошире, прижимается губами к его паху, неотрывно глядя на брата. Они замирают так, всматриваясь в глаза друг друга. Юра вцепился в ноги старшего с такой силой, что это скорее всего причиняет боль. Но Саша даже не рыпается. Сидит, приоткрыв рот, разбитый паникой и невозможностью найти правильный выход из всего этого. Его опять парализовало. Очень удобно. Юра успевает прощупать губами очертания члена под мягкой тканью спортивок и добраться пальцами по одеревеневшим бедрам брата до самой промежности. Огладить там все и потрогать. Потом потянуть резинки штанов и белья вниз, улыбаясь тому, как отчетливо на ткани проступил мокрый отпечаток от его губ, а латунно-палевый член под ней — успел отчетливо приподняться. Не хочет он, как же. Несерьезно все. Физиология брата честнее, чем он сам. С ней Юра очень легко находит общий язык и договаривается, пока Саша распахнутыми настежь глазами наблюдает, как малиновый язык осторожно касается его головки. От прикосновения прошибает током, ужасом и удовольствием. Сашка дергается. Его член - тоже, рывками наливаясь кровью. — Юр, пожалуйста! — умоляет брат, так и забыв уточнить, чего именно просит: прекратить или не останавливаться. Коленопреклонённой фигуре на фоне пестрых ковриков не нужны дополнительные указания. Младший настроен до маниакальности решительно, и это одержимое желание сочится из темных раскосых глаз на бледные щеки, зажигая их болезненным румянцем. С такого ракурса старший брат выглядит еще более восхитительным: мужественным и слабым одновременно. Собственная власть над вцепившимся в края стула парнем пьянит похлеще предвкушения. Юра наклоняется над членом, одеваясь на карамельно-глянцевую головку губами. Он не умеет. Он особо не знает, как. Просто старается вобрать побольше плоти, придерживая увитый вздутыми венами ствол у основания. Вторая ладонь гладит мошонку. Просто, потому что ему так нравилось делать с собой, когда дрочил в обрывок туалетной бумаги, представляя перед собой самого родного и любимого. Что может быть лучше? Что может быть прекраснее? Только слышать сдавленный стон, слетающий с любимых губ. Стон, которого Саша, точно, не хотел. Потому что тут же зажимает ладонями рот, глядя поверх своих пальцев на то, как черноволосая голова Юры двигается над его пахом, издавая такие пошлые звуки, на которые ни одна порноактриса из отцовских бредней по спутниковому была не способна. Младший капает слюной в темные завитки, вбирая в себя бархатно-горячий член. Сражается с полуспущенными трениками и трусами, тихо радуясь, что все это досталось в наследство от лесника и брату тоже велико, пусть и не настолько, как ему самому, более щуплому. Брат так и не прикасается к нему, сидит изваянием, хрипя в свои ладони. Юра прекращает отсасывать сам, решая, что достаточно подготовил почву. Выпускает влажный от слюны член, позволяя ему шлёпнуться о живот брата. Жмется к его бедру щекой, пьяно улыбаясь. — Видишь? У нас все отлично получается. Я пойду только дверь запру… На улице еще не темно, и света из смотрящих в лес окон достаточно, чтобы четко видеть, как парень встает с колен. Он правда идет к двери. Запирает ее изнутри и стаскивает через голову свою майку, обнажая бледную грудь в начавших выцветать синяках. Неотрывно смотрит на Сашку, пригвоздив его липко-жаждущим взглядом к стулу надежнее, чем кандалами. Отвлекается парень только на секунду, пошариться в ящиках серванта в поисках хоть чего-то подходящего. К центру комнаты Юра возвращается почти торжественно. Потеряв по пути штаны и белье. Зажимая в руке резной флакон. — Я все сделаю. Просто расслабься, хорошо? Ему не нужно разрешение. Достаточно уже того, что у Сашки стоит и он отнял руки от своего лица. Теперь можно наклониться и поцеловать его обветренные горькие губы. На них все еще отголосок соли и бабкиного чая из лесных трав. Юра до безумия любит этот привкус, делающий губы брата чем-то невозможно приятным. В них хочется вцепиться зубами, терзать, пока в рот не проскользнет еще один стон. Вместо этого Юра ласково скользит по губам брата языком, умоляя себя впустить. За прошедшие дни они уже научились целоваться. Выяснили, как именно им нравится. И то, что Сашка каждый раз посасывал его язык, кончая под общим одеялом, само по себе уже разрешение на все, что угодно. Флакон с розовым маслом приходится откупоривать, не глядя. Глаза Юра закрыл, как последняя девственница на селе. Только не от страха, что сбежит, увидев хуй, в самый ответственный момент, а, скорее, наоборот. Юре нужно чуточку больше концентрации, чтобы сделать все нормально. Нормально хотя бы для брата. Собственных знаний о содомском грехе хватает только на то, чтобы догадаться использовать что-то для смазки. Он склонился над братом. Жирная жидкость льется на пальцы, на подставленную лодочкой ладонь. С нее большая часть растекается по члену старшего, окутывая их острым запахом розового варенья и пьяного, тягучего, как ликер, лета. Юра заводит измазанную в масле руку себе за спину и мажет себе между ягодиц. Этого ведь достаточно? Разорвав поцелуй, Юра медленно садится брату на колени, удерживая его член липкой от розового масла рукой. Головка утыкается в нужное место и давит. Она горячая, мокрая в смеси его слюны и просроченного парфюмерного масла. Острая боль режет, вынуждая грызть свои же губы и жаться вмиг покрывшимся испариной лбом к горячему и гладкому — брата. Глаза в глаза. Молча, словно единственный произнесенный звук может спугнуть темную магию, сшивающую их насквозь именно в этот момент. Саша включается в действо. Очевидно, на голых инстинктах. Юре хочется думать, что брату тоже нужно сейчас оказаться в нем так же сильно, как Юра хочет почувствовать это, даже если приходится продираться сквозь лезвийную боль в судорожно сжатом заднем проходе. Он не знает, как расслабиться и принять в себя. Знает только, как не останавливаться. Саша очень вовремя укладывает ладони на дрожащие от напряжения ягодицы, сминает, придерживает и разводит в стороны. Тянется к посеревшему лицу Юры, осторожно лижет его скомканные зубами губы, уговаривая впустить в себя гораздо убедительнее, чем разум. Впустить вначале язык в залитый соленой слюной рот, затем головку члена внутрь горящего огнем ануса. Кольцо мышц плотно обхватывает прям под уздечкой, и теперь легче двигаться дальше. Надевать на себя дрожащее тело, удерживая его в ладонях и выпивая прям изо рта хриплые выдохи. Слишком громко, это почти стенание, но уже все равно. Юру прошивает насквозь, когда член неумолимо заезжает внутрь на всю длину. Перенести весь свой вес на бедра брата — настоящий кайф. Саша внутри него. Твердый член распирает и давит, делая Юрино тело странным. Старший исступленно сминает пальцами тощие ягодицы, прощупывает их от растянутого его членом входа до самых бедер. Туда и обратно. Ерзает на стуле, осторожно перекатываясь в горячей тесной кишке. Сейчас не нужно думать или принимать решение. Тело само знает, что ему делать. И Юра этому потворствует. Юра заведомо на все готов. Привстает, выпуская член брата из себя почти до половины и опять садится на колом торчащий и пахнущий розами, глухо вскрикивая от полосующих по воспаленным нервам ощущений. Целоваться теперь не выходит. Но можно покрепче ухватить младшего за задницу и завороженно смотреть снизу-вверх. Ножки стула выскрипывают по полу мелодию в такт их движениям. Льющийся из окон, разбавленный сквозь лесное сито свет делает тело Юры нереально-прекрасным. Словно на светлую кожу плеснули золота. Его член опять налился желанием и окреп. Хотя в самом начале их торопливого первого секса опал от не слишком приятных ощущений. Наблюдая за тем, как длинный розовый хуй тяжело ударяется о напряженный живот младшего брата от каждого толчка внутрь его тела, Саша остро чувствует нехватку рук. Двух, помогающих Юре рывками одеваться на его собственный стояк, явно не хватает. Хочется обхватить пальцами бьющуюся между их животами эрекцию. Пришпорить. Принести удовольствие щедрой горстью. Волосы танцующей на нем фигуры отяжелели от пота и липнут ко лбу. Юра то срывается на стоны, то замолкает, с силой жмуря раскосые глаза. Свои руки младший уложил на Сашины плечи, и они сжаты так сильно, что там точно останутся лунки от коротких ногтей. Старший все ритмичнее приподнимает и опускает на себя оседлавшую его фигуру, уже не замечая, что давно начал сам подмахивать снизу, вонзаясь в раскрытое нутро. Теперь не разберешь, кто тут кого трахает и кто виновен. Оргазм зарождается под диафрагмой и потрошит, взрывается, наваливается, как солнечная волна, сжигает и разбирает на атомы, заменяя все мироздание светом. Удовольствие растекается от промежности высокочастотной дрожью и конвульсиями, скручивая нервы в струны и играя на них триумфальный марш. Саша хрипит загнанным животным, толчками белесого жара опаляя податливое нутро брата. Долго затихает потом, какое-то время приходя в себя. Из транса выводит мокрое, прижавшееся к шее лицо Юры. Мысль о нем и потребность вернуть удовольствие побуждает накрыть рукой его пах и затылок одновременно, зафиксировав голову у своей ключицы и обнаружив между ног брата все еще торчащий колом член. Мысль о том, что кончать вместе им еще придется учиться, повергла бы Сашу в ужас, если бы у него оставались силы и иллюзии для подобных эмоций. Он быстро и безжалостно додрачивает младшему брату, так и не вытащив из него свой член. С полувменяемой улыбкой чувствует, как там внутри пульсируют Юркины кишка и растянутый анус, в конвульсиях оргазма выталкивая из себя семя на Сашины яйца. Еще больше оттуда вытекает, когда старший все-таки вытаскивает член, приподняв на короткий миг обмякшее тело. На бедра хлюпает жарким-склизким-предосудительным. Юра скользит щекой по его плечу и тут же подбирается повыше, вплотную грудью к груди, когда брат опускает его на свой залитый семенем живот. Спинка стула впилась Саше в лопатки. Это неудобно. Им нужно лечь. Разум ослеп, и вся его работа сводится к простым командам и действиям. Саша не замечает лужицы спермы на бабушкиных ковриках у стула, не думает о том, что ему нужно раздеться. Просто тащит брата к кровати и кутается в одеяло вместе с ним. Произошедшее будет жрать его завтра. Брат, из которого подтекает постыдное доказательство их близости, будет убеждать и любить его завтра. Мир, отнявший все и оставивший только спятившего Юру, решившего, что любит вот так вот, будет ненавидеть его завтра. А сегодня они будут просто спать в обнимку. Как делали это всегда.