«Какой отстой! Постой, а можно я с тобой? Стой, можно я с тобой? С тобой, постой!»
AP$ENT — можно я с тобой
Серые стены мельтешат мухами столь надоедливыми перед глазами. Они пальцы колют и вообще подходят на доску с мириадой гвоздей больше. В глотке жужжат трупы полумертвых мух, в висках бьют шары ньютона — бесконечна и стабильна в жизни только головная боль и проблемы. По расписанию. Деревья сгущаются мерзко вокруг. Встают в плен и не поймёшь — то ли хотят тебя сожрать, разорвать на мельчайшие куски и проглотить, не жуя, то ли спасти от внешнего мира. Хенджин же бежит, потому что инстинкты давно вросли в кожу ежедневной исповедью — бежать. Бежать, бежать и ещё раз бежать, потому что все в этом мире желает тебя убить. Как минимум, в проклятом городе-разрухе Онойтэс. Как ведьма, спасающая свое новорожденное дитя, метается из одного переулка в другой. Пулей перелетает сквозь обломки и арматуру, слегка задевая выглядывающие гвозди подошвой кроссовок — не страшно, и так они уже будто бешеными собаками истасканы. Ладони изредка впиваются в серые гвоздевые стены, чтобы резко завернуть за очередное здание или в подземный проход, и ранятся. Обдирают себе кожу, краснеют и в некоторых местах нещадно кровоточат. Хенджин хорошо помнит, что у него никогда не было возможности жить так, как живут дети других городов. В спокойствии. Спишь ты два через час, потому что отец тоже хочет и вы караулите окна и подъезд побитой квартиры поочереди. Ночью ты мучаешься в бесконечных костистых и мрачных кошмарах, а днём подбираешь побитые стекла из выбитых окон — это не причина переезжать, это местная ребятня развлекается. Как минимум потому, что ещё у соседей квадратики в рамках убитых, будто после расстрела Стоглавого дракона. Тело съеживается, когда в голове полыхают жженые воспоминания. Хенджин мечтал, чтобы они догорели. Как Хенджина выгоняли в детской площадки с криками и улюлюканиями. Дети орали во все наглое горло родителям, что тут ребенок Хванов. Даже тогда, лет так четырнадцать назад, фамилия Хван уже была табу. Красной печатью "брак" на лбу и битым осколком в пушистом ковре. Честно говоря, Хенжин уже и забыл, как звучал голос его отца. Как звучали оры наглых детей из нормальных семей. В целом, как звали того незнакомца, который его вчера чуть жизни не лишил, тоже. Только блеск отвращения в темных, как ночь этого города, глаза. Они этого, в принципе, и не скрывали. Его жизнь даже забирать себе не хотели — она была настолько дешева и бедна во всех доступных разуму смыслах. Даже загнанная в угол добыча борется за жизнь, что есть сил, пока ее заживо не съедят, а он просто смотрел на зиящую дыру оружия и ждал кончины. Бежал, к слову, Хенджин, от очередного парня с пистолетом и зубастым охотничьим ножом. Огнестрельное было разряжено — он уверен, потому, что выстрелов не слышно. В него-то, последнего Хвана, можно и тысячу всадить. Сколько же ненависти к простому сыну одного идиота у целого города. Он живёт в ситуации "один против толпы" и этого не избежать. Только подделать документы и слинять, да не получится — сразу поймают за хвост на выезде или даже в лесу. Там четкая граница. И в какой раз Хенджин ловит себя на мысли, что Онойтэс давно стал зоопарком для неизлечимо больных бешенством людей. Хенджин стоит, слабо покачиваясь из стороны в сторону, будто на расстрел. Один, вновь среди пыльной и пустой улице. Напротив него также настороженно стоит мраморный фонтан. Он мертв, потому что из него уже не идёт вода. Скоро, как второй юбилей. Когда-то они тут на пару минут остановились с отцом и маленький Хенджин смотрел на изящную скульптуру какого-то мужчины, величаво стоящую на самой вершине. Грозный взгляд и нос с маленькой горбинкой пленили глаза. Он гордо поднимал бокал чего-то, наверное, алкогольного, и также гордо улыбался. Отец рассказывал, что это олицетворяло пир после очередной победы великого войска во главе с одним из великих наследников династии И, а на вершине возвышается, собственно, один из самых запоминаемых представителей этой фамилии. Теперь же эта статуя может стоять на фонтане только в виде фантома. Ее одну из первых поломали, пусть и случайно. Никто не хотел рушить память и историю, но, тогда каждодневные, перестрелки, хотели по-другому. Раздался выстрел. Хенджин ринулся в сторону, еле увернувшись. Пуля угодила в сердцевину фонтана, глубоко-глубоко, по самое сердце. Громкий звук. Фонтан вновь ожил. Ему прострелили самую заржавевшую трубу — вверх поднялся огромный и сильный напор воды, который, Хенджин уверен, человека бы взорвал не хуже бомбы в желудке. Вода ржавая, серая, и, кажется, кишит трупами полугнилых грызунов, но мрамор все также красив. Безжизненная вода делает его даже очаровательней — таинственней, точно в городе-призраке. И Хенджин бы засмотрелся на это зрелище, если бы не вспомнил, что пуля изначально летела в его глупую головушку. И опять бежать сквозь мертвые кеды, которые поцарапали выглядывающие гвозди на вечных стройках. Бежать, не оглядываясь, вилять за повороты, как зашуганная кошка и, не зная отдышки, мелькать между названиями улиц. Теперь всем известно, кто здесь. А точнее, что — их добыча, прямо здесь, на битом блюдечке. У Хенджина в бешеной панике колотится сердце до ритма ударов ливня по крыше. Один за другим — эхо первого не закончилось, а уже идёт третий. Пора бы и остановиться, с таким-то графиком работы. Он заворачивает за здание и забегает в очередной подвал какой-то пятиэтажки, надеясь не встретить там людоедов, наркоманов и серийных маньяков. Даже алкашей перетерпит. Вообще, здесь опасно прятаться в подвалах. Но что сделаешь, если дальше только лес, а за ним — конец клетки зоопарка? Его загнали в угол. Если тогда тот парень его пощадил за его ничтожность, то в этот его оторванную голову только погладят ласково за покорность. Он садится в самый дальний и темный угол подвала, надеясь, что тут не случался потоп, что там не крыса-людоед и не чьи-нибудь кишки. Чужого злорадного бега не слышно, вроде как. Неужто пронесло? Сердце потихоньку приходит в норму. Хочется спать. Тело обмякает в собственных объятиях и мелодии леса рядом. Для макушки, стабильно встававшей дыбом, обгрызанная стена кажется самой мягкой перьевой подушкой на свете. Глаза закрываются. Открывается дверь в подвал. Хенджин молится всем существующим богам, чтобы его не нашли. Пожалуйста. Не сейчас. Он хочет выспаться, и, уже во вторую очередь, умереть. Нет, хотя, а третью. Ещё бесконечно хочется есть. Шаги приближаются и он узнает на ногах его гибели массивные берцы — только они так величаво стучат, крича о том, что из хозяин рядом и лучше склонить голову. В руках, очевидно, пистолет. Вертится, как колесо в "поле чудес" в умелых пальцах. Хенджину великий, и одновременно самый ничтожный, конец. Прощайте те, кто его помнил не сыном убийцы последнего И. Если такие есть, конечно. — так и будешь притворяться спящим или взглянешь мне в глаза? — знакомый голос прошибает до дрожи во всем теле. Опять. И опять те же черные, грешные глаза, полные пренебрежения и отвращения. — приветствую тебя вновь. — и ты вновь не будешь сопротивляться? — а есть смысл? Если ты нашел этот подвал, то толпа точно найдет, а я слишком слаб, чтобы отбиваться от безумцев. Пуля в лоб будет намного лучше. — толпа? Да кому ты нужен. Ты...ты же самоубийца, у вас, суицидников, самые мерзкие и пустые душонки. Вас убивать жалко. — ты меня не знаешь? — ты знаменитость какая, чтобы я тебя знал? Не слышал, извиняй, автографа не попрошу. — он закатывает глаза и раздраженно цокает. Как лошадь. — тогда, будь человеком, чисто из твоего добродушия — убей меня быстро. Хенджин вспоминает, что это, вроде как, Кристофер. Как минимум, надеется. Кристофер же тяжело дышит и поджимает губы, сильнее сжимая пистолет в руке. Ноги то напрягаются, то расслабляются — мечется между побегом от этого психа или убийством, наверное. Он стоит минуту, две, три. Считает мух, баранов, овечек, пули, грехи на своем счету, а ещё "за" и "против". Вздыхает так, будто сбросил с себя тон десять груза, не меньше. — жить хочешь? — даже если так, то...— — накидывай капюшон на свою тупую бошку и за мной. — он отворачивается и идёт на выход. — погоди, ты же Кристофер, да? — верно. — говорит он, даже не удосужившись взглянуть через плечо на собеседника. — могу я называть тебя Крисом? — плевать. Хенджин еле-еле, но быстро поднимается. Становится невидимкой в толстовке, сует чересчур дрожащие руки — от предвкушения — в ее карман и почти бежит за Крисом. — господи, как же мне влетит за тебя. — бубнит он себе под нос. — так оставил бы меня там. — ты помалкивай вообще, самоубийца. Мне просто жаль тебя до смерти. Как...как... бездомная шавка. Жалко убивать, но если там оставлю — умрёшь все равно. Хенджин, в принципе, слушается и молчит. Молчит до того момента, пока Крис не открывает с помощью карточки неизвестный Хенджину подземный вход и взглядом зовёт за собой. — а куда мы? — я — получать по шее за тебя, ты — жить почти в безопасности. Дверь сразу же закрывается за Крисом и Хенджин еле пробегает, чтобы вновь не оказаться на улице. Они виляют меж коридоров и многих дверей. На некоторых висят таблички, вот только Хенджин не успевает и буквы прочитать, как бежит за Крисом, а тот уже заворачивает в новую развилку. Какой-то Чертов лабиринт. Они останавливаются около железной двери. Она чуть больше остальных и находится в конце коридора. К слову, Хенджин начал подозревать, что конца этих коридоров, вообще-то, и нет. — я об этом пожалею. — тяжело вздыхает Крис и прикладывает уже другую карточку к приёмнику. За дверью, как бы смешно это не было, оказалась милая уютная квартирка. Честное слово, если бы она не скрывалась за толстой железной дверью, которую, чтобы открыть, нужна какая-то индивидуальная карточка, Хенджин бы подумал, что это квартира молодой семьи. Она начинается в просторного зала. Зал же — с ковра. Большой диван, явно на человек так десять, светлые стены, много камодов и шкафов, стеклянный кофейный столик и, представьте себе, телевизор! Хенджин замечает две макушки на диване, смотрящих этот самый представьте-себе-телевизор, и они даже не оборачиваются. Ни светлая, ни серая. Во-первых, где они взяли краску? Во-вторых, где они взяли все это? В-третьих, он вообще все ещё на территории Онойтэса? — ребят, позовите, кто-нибудь, Минхо. — обреченно говорит Крис, снимая кроссовки и небрежно бросая пистолет на тумбочку неподалеку.