«Я ненавижу тебя
Я ненавижу тебя
я ненавижу тебя
я ненавижу тебя
я так люблю тебя
я так люблю тебя
я так люблю тебя»
Несогласие — я ненавижу тебя
Темнота мрачного кабинета понемногу овладевала душой. Застилала мраком и вписалась клыками в пульсирующую плоть. В грубых руках шуршали тихонечко документы, даже не пытаясь поцарапать.
Минхо тяжело вздохнул.
Столько навалилось с этим родовитым бездомным псом. Плешивое животное пришлось пригреть под боком и поселить в гниющем сердце ложную надежду. Пора исправлять совершенную ошибку. Совесть бы не позволила убить псину, которая сама ни у кого жизнь не забрала, но теперь он своими глазами видел убийство пулей его пистолета. О том, что оно было совершено по инициативе Минхо он подумает позже.
Вообще сомнительный поступок доверяться незнакомцам. Он знает Минхо меньше недели и уже спокойно спит в одной квартире с ним. Любой отсюда хладнокровно ему глотку перережет посреди ночи, не вздрогнув ресницей.
—Что же мне делать с тобой, они к тебе уже привязались. — он зачесал непослушные волосы назад. Сгусток воздуха застрял в глотке. Мерзко.
Хенджин аккуратно закрыл дверь, стараясь не хлопать. После недавних новостей хочется одному сидеть в комнате, желательно в темноте. Вопросы собрались в клубок ниток, передавили мозг. Зачем Джисону вообще нужны были эти документы? Достать компромат? Тогда для чего брать с собой Хенджина, если он может все разболтать? И зачем он с собой притащил этого одноглазого цыпленка в дом? Птица будто с благодарностью смотрел на него и, наверное, будь у него жизнь, он бы нежно клюнул Хенджина в нос. Стоило бы его зашить, иначе весь оставшийся пух растеряет. Но в чем тогда будет его ценность? Он не будет той плюшевой игрушкой, которую Хенджин случайно подобрал в заброшенном сиротском приюте. Будет обычной игрушкой, не более. Так он хранит на своей шкуре все то, через что прошел, что произошло в этом месте. Да, пусть будет так. Цыпленок остался сидеть на тумбочке рядом. Хенджин попросил его не носить в себе какую-нибудь маленькую бомбу замедленного действия. Беседу прервал стук в дверь. Узнаваемый такой. Обычно так стучат те, кто не особо желает того, чтобы им открывали. — что-то хотел? — Хенджин проснулся в шёлку приоткрытой двери. Минхо с пустотой в глазах смотрел на дверную ручку. — собирайся. Нам нужно уйти на время. — он поджал губы. Его вид полностью и целиком не вызывал доверия, но может ли Хенджин ослушаться? Правильно, он не знает. Но все явно намекает на то, что нет. Положительный кивок остался витать где-то в воздухе. Дверь закрылась. Вообще-то с недавних пор у него появился выбор в одежде. Потому что Феликс благородно кинул в Хенджина пару собственных шорт, штанов и футболок со словами «Носи пока это, потом мы сможем заказать все что нужно, а то у поставщиков машина сломалась.» Родная черная худи давно намекала и упрекала в том, что скоро станет немножко горсткой ниток, но какие футболки? Какие короткие рукава? Хотя выбора у Хенджина нет. Перед выходом, высунув руки из карманов, он ловко стащил куртку Джисона, что так умиротворенно обитала на вешалке. Ибо нечего не поверх всех чужих вешать.Минхо тяжело дышать. Больно. Грудь сдавливает виной пока без причины, лёгкие прожигает меркзим ощущением. Будто бычок тушат изнутри, оставляя пепел и седой дым прямо в мешке из плоти. Улица опасно клацает зубами, но не нападает. Рассчитывает на то, что им сегодня халявно достанется чужая жизнь. Минхо тоже на это рассчитывает. Рассчитывает потому, что если не сможет нажать на курок у виска дворняжки, то сам застрелиться в чертям. Ведь такому мягкотелому слабаку, все намерения которого развеет смазливая морда, не место здесь. Нигде не место.
Такой слабак до смеха банально ничтожен.
Ресницы укрывают глазные яблоки и навевают пелену дремоты. Ну точно шаманы балуются. Давать слабину сегодня через две параллельных собственная смерть.
Хенджин удивлённо поднимает брови и случайно дует губы, когда Минхо останавливается около входа в подземный проход, обходит лестницу и просовывает ноги в перила. Если упадет, то труп будет валяться у двери в ногах. Как ковер с надписью «добро пожаловать». Высоко все же. Хенджин садится рядом следом. Спина ноет от постоянного напряжения, поэтому приходится лечь на холодный бетон, сложив руки за головой. — о чем хотел поговорить? Сердце все также бешено бьётся от предположений. И Хенджин определенно знает, что сегодня его последний день. От судьбы не убежишь, от Минхо подавно.Минхо вздыхает глубоко и выдыхает только через пару секунд, будто отпуская очередную попытку ответить. С грустью осознает, что мышцы расслабляются и ленятся. Не хочется даже пальцем шевелить. Вот так без конца сидеть рядом с Хенджином и думал обо всём да ни о чем. Ещё спать хочется. Может, Минхо доверил бы ему свою спящую тушку, если бы у самого пистолет на ремне не блистал подозрительно в ночной темноте. Как же он хотел бы сейчас прикрыть веки на часик-другой и забыть обо всех проблемах и заботах.
Он поднимает глаза к небу.
А сможет ли он взять на себя эту смерть? Существует вообще лимит грехов? Если существует, то именно сегодня и именно сейчас он его планировал превысить. Может, какие-то высшие духи хотят попрепятствовать тому, что давно пророчили? Минхо не верит ни в единого бога, но хочется верить именно сейчас. Это глупо.
— Минхо, ты спишь? — Хенджин дергает его за плечо и медленно моргает. Уже плевать на все. Он умрет спокойно, не слыша чужих криков и улюлюканьей. Наверное, умереть от рук Минхо будет лучшей участью.Минхо заводит руку за спину и хватает свой семнадцатый глок за рукоять.
И черт его дёрнул повернуться на меланхоличный голос, чтобы последний раз взглянуть в юные глаза. В которые он сам, собственными руками поселил надежду на счастливую жизнь и дальнейшую безопасность. В которых сейчас он видел прощаение со всеми и извинения перед всей, черт подери, планетой. Хотелось заплакать. Грудь сдавило чем-то неведомым, но стало невыносимо. Хотелось обнять и успокоить, погладить по голове и не видеть вины в чужих глазах, на которую там даже веской причины не было никогда.
Кажется, он слишком долго смотрит в глаза Хенджина. Но в них он хочет смотреть дольше, лишь бы не услышать щелчок курка, гром собственного пистолета и стеклянную пленку на кофейных радужках. Никогда не отводить взгляд, только бы не лишить глаза напротив жизни. Не сможет. Чертов слабак.
Боковым зрением замечает белые полосы на слезшем рукаве Джисоновой куртки. Он ее сразу узнал по странному, не свойственному Хану запаху, но ничего не сказал.
И теперь он переводит взгляд и благодарит всех богов, что левую руку точно наручниками приковало к бетону.
Столько шрамов. Столько шрамов и все они разные. Точки, царапины, полосы, большие краторы, размером с кнопку на пульте от телевизора, даже следы от зубов есть. Маленьких таких, детских совсем.
Хенджин отдергивает руку, натягивая рукав до самых кончиков пальцев, игнорируя протестующий хруст ткани. — Откуда они? — Минхо становится тошно от осознания, что его голос дрожит. И губы тоже дрожат. Да даже сухое сердце, и то бешено мечется по рёбрам. — убить себя пытался? — нет. Они были оставлены...не по моей воле. — Хенджин поджимает губы и отводит взгляд. Смотрит куда угодно, но не на фигуру Минхо. Лучше бы уже убил. — а по чьей? — в детстве меня... Я поиграть хотел с ребятами на площадке, а дети постарше меня словили. Притащили за ноги и за руки к темному переулку и там отыгрались по полной. В руки вгрызались, ногтями царапали, осколками стекла, бычки поджигали, тушили об мои запястья, снова поджигали и снова тушили. Чуть ли не до мяса добрались. Меня тогда...отец спас. — воспоминания о родственнике оставили неприятный привкус на языке.Минхо смотрит круглыми глазами на него. Боялся увидеть стеклянную пелену на глазах Хенджина, а теперь ощущает влажную на своих. Он не может заплакать, только не сейчас.
Но сколько же натерпелся тот ребенок. Насколько же его ненавидели из-за тупого родителя, что даже дети так измывались над таким же ребенком. Такие несмышленные, но такие жестокие. Хенджин ведь...ни в чем не виноват и не был. И не является виноватым по сей день.
Минхо тошнит. Тошнит в первую очередь от себя, а потом — от всего этого народа. Который клеит плакаты по поимке невинного человека, чтобы отрезать ему голову.
Он не сможет. Не убьет.
Рука отпускает пистолет.
От поджимает к себе ноги и словно слепой котенок ищет руку Хенджина, чтобы взять ее запястье. Под плотной Джисоновой курткой не ощущаются неровности кожи, но Минхо, почему-то их чувствует. Призраки, наверное.
Хенджин удивлённо смотрит на него. Неужели ему сохранят жизнь? Бред. Не может быть. Когда добыча, за которой далеко не только ты бегал не один год, сама попалась в лапы и даже не сопротивляется, отпустить ее? — все будет хорошо. — Минхо шепчет слишком тихо, на грани реальностей и будто в другом мире. Хенджин еле слышит его. Голос сливается с шелестом листьев. — знаешь...у меня тоже шрамы есть. Он задирает рукав на руке, все ещё бережно сжимающей запястье Хенджина. На внутренней стороне локтя пара размазанных полос и маленькие точки. Почти исчезнувшие краторы, как у Хенджина от потушенных сигарет. — я в подростковом периоде попал в компашку наркоманов и...тоже подсел. — все тело пробирает дрожью от воспоминаний. Кровавые иглы треснутых шприцов, которые, вообще-то, одноразовые, но откуда здесь взять новые? Ими тычили в вену по пять раз на день, не пытаясь найти даже спирта, чтобы обработать. Вокруг затуманенного сознания Минхо тощие старые уроды, исхудавшие до костей, но все ещё ищущие новую точку. Они вкалывали иглу прямо в черные гнойные дыры образовавшихся колодцев, лишь бы почувствовать очередную дозу в крови. Хватаясь за надежду получить прежний кайф, но в итоге вновь извергая из пустого желудка куски собственной плоти и пожелтевшие нагие от десен зубы. Кровавое месиво по сей день мелькает перед глазами и вызывает рвотные порывы. Минхо не хотел стать таким же, но обезумевшие мужики решили "помочь" ему, туго связав и насильно вколов в вену психостимулятор. Прошла неделя и его уже не требовалось связывать и заставлять, он был готов вспороть чужой живот зубами и ногтями ради дозы. Не существовало ни колодцев,ни абсцессов, ни боли, ни кровавой блевоты и угрозы смерти. Были только использованные шприцы и галлюцинации. Когда у тощих уродов кончились деньги он обезумел. Накинулся на того, что его охранял, а потом обнаружил канцелярский нож и зарезал вернувшихся с очередной закладки следом. Он чудом попался на глаза Крису и тот, пожалев ещё подростка, сделал ему одолжение. Запер в бетонном холодном подвале на две недели, пару раз на день подавая воду и сухой хлеб. Даже такое питание для здешних жителей считалось роскошью. — не знаю как я выжил с той сумасшедшей ломкой. Думал голову об стену разнесу. Но сейчас я все же благодарен ему, и буду благодарен до гроба. Лучше было пройти адские муки пару недель, чем до сих пор быть чёртовым нариком. — он усмехнулся. Хенджин молчал. Они одновременно настолько похожи, но при этом настолько разные. И оба спаслись чудом. Хенджина спас отец, Минхо спас Кристофер. А Минхо поджал губы. Не понимал, почему его так потянуло на откровения сейчас. Наверное, отсрочить самый важный вопрос и самый значимый ответ. Которые сберегут или заберут десятки жизней, которые перевернут все их будущее с ног на голову. А может и с головы на ноги, кто знает. — ты ведь знаешь, кто я такой? — Хенджин смотрел отчаянно в его глаза. Но уже не особо и прощался. Скорее, желал всего лучшего. Неизмеримая, огромная тоска и сожаления. — как не знать, Хван Хенджин. — Минхо криво улыбнулся, отводя взгляд. — до сих пор думаю, как Крис не знал. — и ты...убьешь меня? — радужки мелькали в темноте. В них для Минхо отражался целый мир и лицо бледной луны. Вселенная не смогла бы сравниться своей ничтожной по отношению к его глазам, бесконечностью. Уродливым рисунком в них вдобавок шло отражение лица Минхо. Лица, которое уже начинает щурить глаза и сжимать до боли в челюсти губы. Он не будет сопротивляться. Минхо уже давно это понял. Хенджин думает, что ему не место в этом мире и лучше все прекратить сейчас. Греет в сердце изнутри ощущение грубой руки Минхо, все ещё делящейся своим теплом через Хенджиново запястье и Джисонову куртку.Минхо принимает решение. Пусть оно принесет тысячу и миллион проблем — он не пожалеет. Пусть Хенджин его прикончит завтра же.
— пойдем домой, здесь опасно находиться.