Бамбук, склонившийся под тяжестью снега

Наружность техникума походила на наружность его родового поместья — тошно, отрешенно, безлико, имитация в правильность и поддержку традиций. Первая мысль: сбежать. Сатору не были интересны обучение и шаманские лязги — зачем, если его с рождения признали сильнейшим, а после шести исполненных лет заранее карандашом подчеркнули «особый ранг». Он может сломать, выстроить новое мироустройство; зачем разглядывать кирпичную стену, изворачиваться и менять только пару кирпичей — с предосторожностью, аккуратно — если можно снести ее полностью. Подростковое бунтарство, свобода, желание доказать, что он знает и умеет все и лучше всех, — диктовали его поведение, мысли, устраивали беспорядок в комнате и отдаляли как от клана, так и от одноклассников. Вести себя послушным мальчиком — не хотелось, не хотелось и выстраивать дружеские отношения с людьми его возраста, когда он не понимал, как это делать, поэтому адаптации проходила со скрежетом. Помнит: в назначенную дату в назначенное время его отвозят к техникуму, передают из багажника спортивную сумку с минимальным количеством вещей, — и водитель отца прощается с ним, пожимая руку и желая продуктивных дней. Сатору морщится, ему так неприятно, что от одного закрытого общества его переселяют в другое закрытое общество, где, скорее всего, те же глыбы контроля и дамбы запретов. Директор, который стоял у входа со сложенными руками и желанием проводить, не успокаивал, а все больше и больше раздражал. Благовония сменяются запахом лапши с дешевыми приправами — в ходе экскурсии директор показывает Сатору студенческое общежитие, где он может скинуть сумку и переодеться в школьную форму. Она, отстиранная, поглаженная и висевшая полным комплектом на вешалке, своим черным цветом контрастирует с белым и голубым, которые приняты в клане Годжо. Рассматривая себя в зеркале шкафчика, Сатору долго не может для себя решить, что чувствует при переменах, — будто бы вся внешняя неприязнь осталась на домашней одежде. Его знакомят с двумя первогодками, одноклассниками, и экскурсия по территории продолжается. Сатору-Сугуру-Сёко — созвучно, играючи для ушей, но они пока слишком отстранены друг от друга, чтобы слиться в единую мелодию. Под конец появляется четвертая нота — Сохо. Нотный лист заканчивается, и их накрывает тишина. Директор уходит, оставляя их с представленным наставником — женщиной, одетой в классический современный стиль: пиджак, брюки и раскрытая сверху рубашка. Было всего три интересности: волосы, похожие на морскую траву игогуса, шрамы на лице, которые трогали щеку, нос, бровь, и неимении фамилии. Она, не давая альтернатив, попросила звать ее по имени с приемлемой, уважительной приставкой и сама обращалась к ним исключительно по имени. Сатору сразу же предположил, что это какой-то дешевый, банальный педагогический трюк по сближению с учениками, и закатил глаза: неужели это придется терпеть год. Ему были понятны и раздражительные, и любопытный взгляды, и боязливость, и смиренность, и злость с завистью по отношению к себе, но игнорирования — нет; возмущали. А Сохо-сенсей будто бы делала так специально: подолгу разглядывала Сугуру и Сёко, хотя Сатору и не понимал зачем, ведь они — совсем обычны, спрашивала их, как доехали и как были зачислены, обходя вниманием третьего ученика. Все они — слишком обычны и скучны, никто не поймет его, а он не поймет их. Расписание занятий, план техникума, составленные старейшинами учебные материалы и книжки по базовым предметам, принятые в не-шаманском мире, — Сохо-сенсей поместила все в их руки бережно. Попросила завтра не опаздывать, и Сатору опоздал на полчаса. Это был каприз — приятный, несозревший юношеский протест на дисциплину, который он мог вытащить из себя полноценно и в цель лишь здесь, в месте, где — был уверен — все настроены против него. Природа, запахи, звуки, люди — ничего не интересовало Сатору, и ничто не интересовалось им, отвергало и наказывало. Техникум — второй «недодом». Всего миг — Сохо-сенсей посмотрела на него, опоздавшего и громыхающего, когда он входил в кабинет. Миг — и миг, она вернулась к учебникам, отпуская взгляд. — Вы даже не накажете меня? Или, например, не спросите, где я там шлялся, — очень порывисто и громко спросил Сатору, начиная раскачиваться на стуле. — А ты даже не извинишься? — Взгляд не поднимала. Вздохнула. — Мне все равно, Сатору, можешь даже не приходить, если тебе неинтересно. Только не попадайся директору. Ему казалось, она — дружелюбный, милый учитель, женщина заботливая и хлопотливая, будет задавать много вопросов, и из нее будут вылетать много беспокойств и насчет их физического состояния, и насчет психологического. Все женщины в его клане были такие — рано принимали роль матери и хозяйки дома. Сатору ошибся. Она — бестолковый учитель. В ее планах не было сближаться с ними, становится второй мамой и раскрывать их потенциальны, что уж говорить про удачные сдачи экзаменов, вела себя как вела бы, не будучи поставленной на преподавательское место, да и — с чего бы ее вдруг поставили? Явно не сама захотела, или, может быть, это был новый вид наказания от старейшин. Он сразу же ушел. Не приходил на занятия прекрасную краткую неделю. Чувствовал свободу и внутреннее спокойствие, которое иногда пенилось и замешивалось с тревожностью — непонятно откуда взявшейся. Возможно, Сатору было просто-напросто непривычно настолько сильно игнорировать все, что вдалбливал в его черепонку клан, отбрасывать ответственность и претворяться обычным: подолгу спать, играть, листать мангу, убегать на автобусе в город, подкармливать местного кота. Никогда его повседневность не была такой: впервые в руки дали возможность подумать, выбрать по-своему, свое, и он щупал осторожно — с сомнениями и со страхом ошибиться. С Сёко и Сугуру видеться приходилось, и они даже проводили время вместе. Например, ужинали. — Я не люблю все эти старческие замашки, — запротестовал Сатору, когда они после стука в его комнату предложили присоединиться к настолкам. — Ты даже не хочешь узнать, что я тебе предлагаю, — резонно ответил Сугуру, показывая коробку, где — краски, мечи, драконы и эльфы в доспехах с бликами. — Что ты так смотришь, ни разу не играл? — Довольно улыбнулся. Конечно же, он понимал, что бедный клановый мальчик знал лишь про японскую классику: го, сеги, маджонг и сугороку. — Просто не помню, очень давно играл, — соврал. — Тут же правила написаны? Я быстренько глазами пробегусь. Ужинали, играли, с каждым вечером все больше болтали. — Ты моешь посуду, раз все равно ни домашку не делаешь, ни на занятия не ходишь, — скомандовала Сёко, потягиваясь на диване. — Не боишься, что исключат? — спросил не столько заботливо, сколько заинтересованно и с издевкой Сугуру. — Если прогуляешь и вторую неделю, это в конечном итоге дойдет до директора, а там и до старейшин. — Какая разница этим старикам? — пожал плечами. Отпил газировки и с улыбкой, будто бы самый догадливый, бодро добавил: — А что, это тебя Сохо-сенсей подговорила меня на праведный путь наставить? — Вовсе нет, — коротко, умолк, а затем резко, как птицы поднимаются с веток, набросал словами: — У нее тоже будут проблемы, мне бы этого не хотелось. Она хороший учитель, только неопытная, учитывая, что тоже прибыла в техникум в этом году. Тем более, шаманов особого ранга очень мало — и нам повезло, что именно она нас курирует. — Чего? Она — особый ранг? — Ну да, ты бы это знал, если бы бывал на занятиях. — Ах да, женщины такие женщины, наверняка все про себя проболтала вместо того, чтобы проводить занятия, и вы теперь все знаете: и про ее ухажеров, и про какой кондиционер для волос использует. — Да нет, она не болтливая. Врет много про себя, сказала, что особый ранг, и все, но это я и от директора слышал. — И даже про ее технику не знаете? — Не знаем, она отклоняется от таких вопросов. — Я бы запросто это узнал, — довольно кивнул Сатору. Даже безграничная свобода утомляла, и он стал поглядывал на тренировочные площадки: высматривал учителя и одноклассников, проверял, как они занимались, но Сохо-сенсей действительно ни разу не демонстрировала свои магические способности; лишь физические. И это очень заинтересовало: может быть, она окажется такой же не скучной, как Сугуру и Сёко, может быть, он еще раз ошибся. Пошла вторая неделя, как он прогуливал, — тревожность клеилась сильнее. Когда Сатору гнался за Анко-саном под окнами, он случайно подслушал разговор, после которого подумал вернуться в учебный поток. Разговор — между Сохо-сенсеем и директором, они сидели в открытом кабинете с зеленными диванами и цветастым ковром, тон — рыхлый. — Если это не прекратиться, мне придется поставить старейшин в известность. — Я не собираюсь его ломать. — Я и не прошу этого, я прошу как директор, чтобы дисциплина не нарушалась, и все ученики исправно ходили на занятия. Вас вчетвером не отправили еще на задания только из-за Годжо. — Все будет хорошо. — Сохо-сан, это серьезный разговор, и смею также напомнить: сюда вы направлены с определенной целью. Не вижу, чтоб вы ее достигали. — А я вполне серьезна. Если он хочет прогуливать — пусть прогуливает. Пусть пока проведет время так, как хочет. Я не буду забирать у него пору юности, ничего страшного не произойдет. Такие протесты нормальны для детей, выращенных в традиционных семьях с запретами, я понимаю с чем имею дело и что от меня требуется. Мне сказать больше нечего, я могу идти? — Терплю еще неделю, Сохо-сан, иначе о вашей халатности узнают. Образ наставника в голове у Годжо вновь перекрутился, и он вернулся на занятия, не давая себе в голове никаких подробных объяснений; никакого анализа, он просто захотел узнать Сохо-сенсей и развлечь себя новыми событиями, стать по-настоящему сильнейшим и покрасоваться на заданиях. Сугуру горячил своей правильностью и фразами вроде: «Ну давай, надеюсь, ты не забыл, как пользоваться проклятой энергией», Сёко давала списывать, а Сохо-сенсей улыбалась каждый раз, когда он входил. На самом деле, она никогда его не игнорировала, уделяла внимание всем одинаково еще при знакомстве, улыбалась всем входящим, не использовала никакие преподавательские уловки, это Сатору привык к излишкам и требовал больше, чем можно было позволить, наделяя особым значением незначительное. Хочет стать любимцем, и Сохо-сенсей иногда подначивает, например, стала обращаться так: «Сатору-чан». Два месяца — его принял техникум, потому что Сатору наконец-то сам это позволил, и бытие стало приятнейшим. Пускай наружности и похожи с его родовым поместьем, но внутренности — различны, здесь: понимание, свобода, а не отрешенность, не глыбы контроля и не дамбы запретов. Сатору-Сугуру-Сёко-Сохо. Похмелье — ужасная штука; не покурить, не выпить зеленого чая, иначе близость рвоты, особо все утяжеляет то, что Сохо не слышала будильника и помнит вчерашний день слишком хорошо. Так хорошо, чтобы стыдиться и не хотеть вставать с кровати, — но нужно. На удивлении, она вчера полностью разделась, проснулась голая и холодная. Перед зеркалом в ванной рассматривала себя тщательно, щупала за бока, потирала эффектные шрамы и поглаживала запутанные волосы. Ее телу необходимо было возобновить систематизированные физические нагрузки, а то — размякло и обнежилось. После душа надела майку, светлые джинсы и потертый в локтях черный пиджак. Прическа — все тот же неизменный пучок, из которого пряди выбегали, как тараканы от включенного света — быстро, нагло. Письмо от старейшин, закинутое на стол поверх тетрадей и копий старинных записей про магические артефакты, наводило на дурное предчувствие. Нужно было побыстрее прочитать, не тянуть, и Сохо схватилась за него, подсекла боковину ножиком и открыла. Прочитала — отлично, ничего не меняется. Поздравления и пожелания были, но в меньшем объеме в отличие от требования явиться и принять новое поручение. Сохо наивно надеялась, что преподавательство отсечет ее основные обязанности, и она успеет психологически и эмоционально выдохнуть от тесного контакта с чужими мозгами. Но два месяца — может быть, достаточно? Полушаг-полубег. Не любила опаздывать. Подобрала ключи в классной комнате и поднялась на второй этаж учебного корпуса, где в коридоре ее ждали все: и Сатору, и Сугуру, и Сёко. — А вы почти не опоздали! — Сатору махал рукой. Подождал, пока Сохо подойдет поближе и продолжил: — Если хотите, можем сегодня провести самозанятый день. — Не хочу. — Качнула головой и открыла кабинет. Отошла, пропуская. — Как себя чувствуете? — спросил Сугуру, сажаясь за парту посередине. — Все нормально. — Скинула портфель и ключи на стол. Продолжала стоять. — Мне на пару дней нужно будет уехать. Но может быть, и не на пару дней — точно не скажу, но за вами присмотрит Яга Масамичи, он обучает второкурсников, и будет у вас в следующем году. Как раз поближе познакомитесь. — Сказанное давалось тяжело, она боялась отпускать, хотя все, к чему она стремилась в жизни, — научиться отпускать и забывать. — Чего-о-о? — очень громко протянул Сатору. — Я отказываюсь! — А это и не предложение, — ответила строго Сохо и стала растирать виски. — Не хочу тебя опять затыкать, а то ты слишком обидчивый, так что будь сегодня, пожалуйста, тише, чем обычно. — Сохо-сенсей, — позвал ровным тоном Сатору, кладя руку на сердце, — я могу быть настолько тихим, что вам придется ко мне наклоняться, чтобы услышать, что я шепчу, — и он действительно перешел на шепот, — ведь не хочу ухудшения вашего состояния. — Естественные науки, физика, — напомнила Сохо остальным, разворачиваясь к доске, — сейчас по расписанию физика, затем математика и тренировка, будем закреплять основы рукопашного боя. Царапанье мела об доску, разворачивающиеся от ветра занавески, объяснения с учебника и жженое дерево. Да, жженное дерево — Сатору так часто в голове всплывает этот образ из-за аромата, который расползается от рук и шеи Сохо-сенсея, и ему интересно, какое настоящее название у духов. Они повторяют механику, мальчику кажется, что это самый легкий раздел, и позволяет себя отвлекаться. Открыты окна, солнце не шпарит, ветер холодит, — но Сохо чувствует жар, духоту, устает и руками хватается за спинку учительского стула, заканчивая с выцарапыванием примера. Снимает пиджак, вешает, остается в майке цвета бедер испуганной нимфы. Поправляет лямки. Мальчик отвлекается сильнее, а наставницу завлекает уточняющими вопросами Сугуру, который говорит тихо, но не издевательски. Голова — чуть повернута вправо, уши — чуть прикрыты морской травой игогуса, улыбка застревает, глаза блестят мазками, подобно покрову моря. Хочется окликнуть. Сатору сдерживается и гордо отворачивается. Из этого кабинета видна третья тренировочная площадка, которая была небольшой и с выставленными футбольными воротами; сейчас там занимались второгодки, с которыми они иногда пересекались в общей гостиной и душевых, и, наверное, тот мужик в черном костюме, сильно похожем на школьную форму, был Яга Масамичи. Сатору-Сугуру-Сёко-Яга — натянуто. Кажется, ему необходимо расспросить Сохо, куда она решила пропасть, и вернуть букет гвоздик, оставленный в общежитии. Над доской — часы в белой рамке, скоро будет двенадцать, Сёко листает учебник, Сугуру решает задачу, Сохо сидит за столом и ждет, пока ученики подадут знак, что закончили. — Сохо-сенсей, — Сатору зовет шепотом, можно расслышать в кабинетной тишине, ломающейся только от криков второгодок, и наставница — разворачивается. — У меня не сходится, мне кажется, не хватает уточняющих условий… Она — хмурится, дальнейшее слова после обращения не может воспринять: они лопаются, как мыльные пузыри, и приходится подняться. Подойти к парте у входа и встать рядом с Сатору, начать нагло всматриваться в тетрадь с почеркушками по обе стороны от конспектных записей. — Повтори, — сегодня Сохо была серьезной и грубой. Может, ей стоило покурить? Сатору повторяет и дает объяснения — так много и так тихо, что вынуждает Сохо наклониться. Жженое дерево трещит у левого уха. Наконец-то поддавшись, мальчик поворачивает голову. Никогда так близко ее не рассматривал, и видно все: текстура кожи, подвижные лицевые мышцы, земляничные шрамы, зажившие, затянувшиеся, но не спрятавшиеся. Сохо крутит тетрадь, начинает карандашом поправлять ошибки, которые он допустил специально, и позволяет заметить напряженность — опущенное начало бровей, закусывание нижней губы. — Теперь понял? — серьезно, грубо. — Нет, я кое-что не понял: зачем вы уезжаете? — Я в первую очередь шаман, — раздраженно, строго. Весь день она была в странном, непонятном для Сатору настроении и ни разу не обратилась к нему по имени с суффиксом. Даже если ее так встревожило порученное задание, чего бояться, если она особый ранг — заключил мальчик и в поздний вечер забрал цветы из вазы. — Решил передарить кому-то? — заметив оживление в гостиной, Сугуру вышел из кухни и издевательски улыбнулся. Его руки были только что тщательно вымыты, за фартук зацепилась мука. — Или думаешь, что Сохо-сенсей хотя бы во второй раз сжалится над тобой и примет букет? — Помогаю бедной забывчивой женщине, — пожал плечами Сатору, смахивая со стеблей воду. — Ты собрался пробраться в преподавательское общежитие? Она тебя наругает и прогонит, — высказал самое очевидное. — Ты даже не знаешь, где она точно живет. Может быть, она уже и покинула техникум. — И не попрощалась? Это глупо! — Сатору не нравилось, что говорил Сугуру, хоть что-то внутри отчаянно на все отзывалось и соглашалось. — А зачем? — Развел руками. — Она ведь ненадолго, и явно на задания будет уходить и дальше, все-таки она нам не нянька, чтобы торчать тут целыми днями, не выполняя обязательств. — Ты ее плохо знаешь, — самодовольно-весело заключил мальчик. — Я знаю ее так же, как и ты. — Все! Отстань. Сдавшись, Сатору махнул свободной рукой и убежал, оставляя Сугуру одного, наедине с его дрожжевым тестом и издевательской недоулыбкой. Верно, он не знал, где точно живет Сохо-сенсей, и надеялся на счастливый случай, но все оказалось проще: на дверях в общем коридоре преподавательского общежития были деревянные таблички с выбитыми именами и фамилиями. У Сохо — только имя, первый этаж, квартира по левой стороне, с видом на внутренний двор. Сатору активно пару раз постучался, сильнее сжимая букет, и послышалась возня — Сохо открыла сразу. Мальчик задержал дыхание, будто бы мах двери украл кислород, и почувствовал себя глупо. Чтобы сыграть в свою пользу, начал тараторить: — Вы такая забывчивая, Сохо-сенсей, но не волнуйтесь, сегодня я подрабатываю курьером. Держите. — Протянул букет. Непонятно, отчего у него появилось желание сделать подарок наставнице на день рождения, но, не позволив себе отпугнуть это спонтанное желание, нарвал в местной оранжерее гвоздик. Именно их — потому что другого женщинам не дарил; ровно такие же цветы — матери на праздник. Получилась забавная шутка. Сохо молчала. Смотрела на черные линзы очков, сначала — испуганно-встревоженно, затем — устало-отрешенно. Придерживала дверь, словно могла закрыть в любой момент, не дать не то чтобы слова сказать, даже обдумать произошедшее. — Ты так на него похож, — на выдохе сказала Сохо, отпустив дверь и приняв цветы — по-настоящему. — Это еще на кого? — оскорбленно пыхнул Сатору. Вновь замолчала. Подалась вперед и накрыла ладонью его щеку. Ничего ужасного не произошло, но и хорошего — тоже. Бесконечность сработала интуитивно, безоговорочно, и трехмиллиметровая щель не дала принять ни тепло, ни нежность касания. Сатору вновь почувствовал себя глупо, а Сохо нахмурилась и вернула руку к двери, как к поддержке. — Спокойной ночи. — Захлопнула.