Потерянный Рай

Плечо обожгло жгучей болью - куда более пронзительной, чем когти и клыки любого из чудовищ на границе мира. И почти сразу же следом за этим еще чей-то меч задел его бедро. Михаил чуть не вскрикнул. "Создатель! Как же это _больно_!.." - пронеслось у него в голове. Что же с ним будет, когда на него обрушатся не два, а десятки таких ударов разом?.. Противники наседали на него со всех сторон, так что Михаил поступил так же, как в тех случаях, когда чудовищные твари на границе появлялись в образе крылатых змей или зубастых птиц – взмыл вверх, надеясь, что так ему будет проще маневрировать, и, как бы многочисленны и стремительны не были его противники, он все-таки получит меньше новых ран. Михаил только теперь задумался, может ли кто-то из его противников его убить. Конечно, у чудовищ были когти или ядовитые шипы, прикосновение которых причиняло боль, но наиболее опасны были не они, а направляющая их враждебная, сосредоточенная воля. Пустота могла ранить кого-то из дозорных – и на самом деле многократно ранила – но никогда ещё Ничто не достигало такой силы, чтобы совершенно уничтожить одного из Ангелов. Ей было не под силу сломить в ком-то из дозорных волю к жизни, слишком тесно связанную с волей самого Создателя. Сражаясь с призраками и чудовищами, угрожавшими их миру, Михаил никогда не думал о смерти. Но вплоть до сегодняшнего дня он сталкивался только с самыми простыми порождениями Пустоты. Азриэль и его соратники – это все-таки не какие-то проглоченные Пустотой несчастные животные. Чем бы они ни стали в тот момент, когда решили перейти на сторону врага, но изначально они – Ангелы. Их сил, воображения и воли может быть достаточно, чтобы прикончить равного себе противника. Ты звал Меня? Михаилу показалось, что при звуках этого Голоса сражение должно немедленно остановиться. Но его враги продолжали атаковать его, явно не слыша и не ощущая ничего особенного, и Михаил понял, что Создатель обращается только к нему. Ты рассержен, опечален и напуган. Что случилось? «Азриэль пал - и погубил вместе с собой людей, - мысленно отозвался он, снова взмывая ввысь, чтобы хотя бы ненадолго ускользнуть от непрестанно наседавших на него врагов. – С ним много наших. Мне с ними не справиться…» А хуже всего то, что я боюсь, - подумал он. – Страшно боюсь того, чем это может кончиться. Подумав так, Михаил тут же пожалел об этой минутной слабости и страстно пожелал, чтобы Создатель не услышал этой малодушной, порожденной болью мысли. Но Он, разумеется, услышал – и ответил : Тебе не следует упрекать себя за то, что ты боишься Азриэля. Ведь ты также боишься и _за_ Азриэля. И за всех, кто сейчас с ним. Тебя пугает мысль, что, если ты не будешь сдерживаться, то причинишь кому-нибудь из них – а значит, и себе – непоправимый вред. Не бойся. Ничего дурного больше не случится. Теперь Я с тобой. Михаил только сейчас осознал, что, несмотря на весь свой гнев и горе, он действительно не мог избавиться от страха причинить непоправимый вред кому-то из своих противников. Хоть они и сражались с чувством неподдельного ожесточения, и вроде бы полностью отдались чувству охватившей их вражды, никто из них был ещё не готов переступить какую-то последнюю черту. Даже сам Азриэль - хотя он, видимо, спланировал все это для того, чтобы покончить с ним. Но теперь все иначе. Теперь, когда Создатель здесь, они больше не предоставлены самим себе, а значит, ни один из них больше не совершит чего-нибудь непоправимого. Во всяком случае, прямо сейчас. С плеч Михаила словно упал тяжкий груз. Его охватило то же упоительное чувство легкости и вдохновения, которое иногда возникало у него во время самых сложных и опасных битв с чудовищными порождениями Небытия. Михаил не мог вспомнить случая, когда он сражался с таким же самозабвением, как в этот день. Он перешел от обороны к нападению, повергнув наиболее решительных из своих врагов в замешательство, и, совершенно перестав заботиться о своей безопасности, думал только о том, что должен во что бы то ни стало выйти из этой неравной схватки победителем. Его враги, вне всякого сомнения, заметили, что его силы резко и внезапно увеличились, и их уверенность в собственном превосходстве стремительно таяла. Михаил видел, как азарт его противников сменило сперва замешательство, а потом паника. Нанося удары направо и налево, Михаил заставил нападающих бросится врассыпную, не трудясь преследовать того, кто обращался в бегство – и тем самым, видимо, делая отступление более соблазнительным для тех, кто перестал испытывать уверенность в победе. Кто-то из врагов дезертировал, будучи ранен и напуган этой непривычно острой болью, а кто-то просто посчитал благоразумным отступить, не дожидаясь, пока с ним случится то же самое. Азриэль продержался дольше остальных, но даже он выглядел потрясенным и испуганным. Михаил выбил меч из его рук, и Азриэль вскинул руку в абсурдной попытке задержать удар его клинка. Скорее всего, он даже не очень понимал, что делает. Сейчас ему, наверное, казалось, что Михаил готов его убить. Видеть его застывший от ужаса взгляд было мучительно. Еще пару минут назад победа в этой схватке представлялась Михаилу самым важным и самым желанным делом в его жизни, но теперь прежнее воодушевление сменилось тягостным, печальным чувством. Он победил в сражении, в котором невозможно было победить – но это уже не могло исправить ничего из сделанного Азриэлем. И от этого его победа показалась Михаилу горькой и бесплодной. Ему вдруг совсем некстати вспомнилось, как он обрадовался, когда только встретил Азриэля здесь, и он почувствовал большой соблазн спросить лучшего друга, как он мог подстроить для него эту ловушку и уговорить бывших товарищей его убить? Неужели ничто – ну то есть вообще ничто – не отвращало Азриэля от такого плана?.. Но это было бы так же бессмысленно, как упрекать его за то, как подло было вмешивать в свои дела людей. Если бы Азриэль все еще мог понять его слова, то он бы никогда не докатился до чего-нибудь подобного. - Убирайся отсюда, - сказал Михаил. - И забери своих соратников. Вам здесь не место. «…И лучше бы тебе больше никогда не попадаться мне на глаза» - подумал он, но вслух этого не сказал, поскольку в глубине души не верил собственным словам. Прежде всего, он был уверен в том, что они с Азриэлем, так или иначе, встретятся еще не один раз. А кроме того, он не поручился бы за то, что больше никогда его не видеть – в самом деле лучше, и что он бы в самом деле этого хотел. Когда Азриэль и его спутники исчезли, Михаил, наконец, опустил оружие. - Азриэль говорил, что ничего уже нельзя исправить, - сказал он. Странное дело – он прекрасно знал, что его Собеседник слышит его мысли, но при этом все равно было привычнее беседовать с ним так же, как с другими Ангелами – вслух. – Но, может быть, еще не поздно чем-нибудь помочь этому миру?.. «Если это невозможно для меня, то, может быть, возможно для Тебя» - подумал он. Нет, Михаил, здесь уже ничего не сделать. Поднимись повыше, посмотри, что происходит за пределами этой долины. Тогда ты, наверное, поймешь, почему даже Я не в состоянии исцелить рану, нанесенную этому миру. На самом деле, помочь ему стало невозможно уже в тот момент, когда назначенные Мною Короли попробовали плод с нашего дерева. Сейчас материя и дух столкнулись в этом мире точно так же, как столкнулись в нашем мире Бытие с Небытием. Но, если Старший мир удерживает Моя воля, то здесь должны были править Мои дочери и сыновья. Я обещал передать им это наследие, когда они будут готовы к этому, но они попытались принять Мою власть, не успев повзрослеть. И теперь весь установленный Мною порядок вещей нарушен. Воспользовавшись предложением Создателя, Михаил поспешил подняться выше – и, действительно, сразу увидел, что спокойствие, которое он наблюдал с земли, было только иллюзией. За гранью маленького круга, в центре которого было Дерево, которое он посадил, цветущая долина и замкнувшие его холмы, мир возвращался к своему началу. Бушевали бури, страшные извилистые молнии били в землю, и в ответ на это раздавались гулкие подземные толчки. Поверхность земли горбилась и наползала друг на друга, словно не могла решить, как ей теперь лежать. Казалось, мир не знал, что ему теперь делать со своей двойной природой, и, разрушенный ворвавшимися в него силами, пытался заново создать себя, трудно, болезненно и наугад ища свою прежнюю форму и гармонию. Адам спал и видел сон. Какие-то чудовищные твари возникали на поверхности земли, жили, и умирали, и сменялись новыми, такими же нелепыми и странными, как их предшественники. Все они смертельно враждовали друг с другом. Часто они били, рвали и кусали даже своих собственных сородичей, а завидев рядом с собой какое-нибудь существо другого вида, всякий раз вцеплялись в него с такой ненавистью, словно они были смертельными врагами. И вдобавок многие из них рвали поверженных врагов на части и пожирали их, в своем безумии явно считая эту пищу не менее вкусной, чем траву и фрукты. Адама стошнило бы от ужаса, если бы только он в состоянии был пошевелиться и стряхнуть с себя это ужасное видение. Он никогда раньше не видел плохих снов, иначе он, наверное, сказал бы, что эти новые твари похожи на порождение ночных кошмаров – искаженные пропорции, морщинистые шеи, перепончатые крылья, самые нелепые помеси птиц, рептилий и зверей, как будто бы мир судорожно пытался вспомнить, как на самом деле выглядят нормальные животные, и раз за разом заходил в тупик в попытке воссоздать забытый образец. Но, к ужасу и изумлению Адама, одними только животными дело не ограничилось. Он обнаружил, что, вопреки соблазнительным намекам Азриэля, они не только не поднялись до уровня обитателей Старшего мира, но и, судя по всему, упали куда ниже, чем могли себе представить. Потому что теперь мир пытался воссоздать их с Евой точно так же, как доверенных им рыб, зверей и птиц. Перед Адамом проносились странные, приземистые существа с тяжелой нижней челюстью, низким, скошенным лбом и получеловеческим, полузвериным телом. Оно не было ни гладким, ни покрытым шерстью – проплешины и покрытые волосами части чередовались на их коже безо всякого смысла и порядка, и вдобавок волосы на их телах были слишком короткими и редкими, чтобы защищать своих обладателей от холода или от солнечных ожогов. В отдельные мгновения Адаму казалось, что новые поколения этих существ почти разумны, но потом он снова видел, что они - только животные, и эта пытка, как ему казалось, продолжалась вечно. Хищные, едва умеющие говорить – если только те звуки, которые они издавали, могли называться речью, – без конца страдающие от болезней, холода и голода, они одновременно потрясли Адама и вызвали у него острую жалость. До сих пор картины, представавшие перед его глазами, вызывали у него только оцепенение и ужас, но теперь он в первый раз ощутил нечто вроде сострадания и давящего ощущения вины при мысли, что страдания этих существ, в конечном счете – результат его ошибки. Из-за отдаленного и исковерканного сходства с ним и Евой они оказались куда более беспомощными, чем все прочие живые существа. Не люди и не животные, захваченные в плен собственной двойственной природой, они были беззащитны перед окружающим их миром, страдали от голода и холода, и, если их не убивали жившие вокруг дикие звери, они быстро умирали от болезней и недоедания. Но если не одно из окружавших их живых существ не задавалось, даже в самой смутной и зачаточной форме, вопросом о причине собственных страданий и о том, почему мир должен быть таким мрачным, неуютным и враждебным местом, то эти напоминавшие их с Евой существа, казалось, могли смутно ощущать неправильность такого положения вещей – или, во всяком случае, способны были рано или поздно повзрослеть настолько, чтобы начать задавать подобные вопросы. Это было уже слишком для него. Ему казалось, что он постарел на тысячи веков за несколько минут, он чувствовал себя разорванным на тысячи частей, ослепшим и оглохшим. Он хотел бы заткнуть уши и зажмуриться, но это было невозможно, потому что он не понимал, где он находится, и собственное тело не повиновалось его воле. Адам чувствовал себя отравленным и беззащитным, маленьким и беспредельно уязвимым – крошечной песчинкой, угодившей между двух могущественных Сил. Он попытался познать то, что неспособен был даже вместить, и, надо полагать, ворвавшаяся в его разум буря будет продолжать терзать его до самого конца, пока все его силы не иссякнут, и он не умрет – теперь он понимал, что значит «умереть», и не способен был расстаться с этим знанием, как ему ни хотелось этого. И все же он не умер. Терзавший его кошмар казался бесконечным, но в конце концов он все-таки выпустил Адама из своих липких сетей, и он очнулся – с сердцем, которое заходилось в груди так, как будто он все это время убегал от гнавшихся за ним чудовищ. Снова открыв глаза, Адам увидел Еву – бледную и потрясенную, со всклоченными, перепутанными волосами. Ее дикий взгляд, как отражение в воде, заставил его осознать, как жалко сейчас выглядит он сам. Он вдруг подумал, что, когда он думал, что погибнет, он совсем не беспокоился о ней – и ему стало стыдно за себя. Но вместо того, чтобы ощутить ту нежность, которую он обычно чувствовал в ее присутствии, или обрадоваться, что она все еще рядом с ним, Адам почувствовал нечто вроде досады на нее – за то, что мысль о ней заставила его почувствовать себя еще более слабым и ничтожным, чем мгновение назад. Глядя в ее беспомощное и несчастное лицо, он ощутил, что его больно уязвляет то, что Ева тоже видит его жалким и растерзанным. Вплоть до этой минуты он не сознавал, что желание внушать любовь и выглядеть достойно в чьих-нибудь глазах способно обернуться жгучим чувством унижения и гневом. - …Какой чудовищный кошмар, - сказала Ева – и ничуть не удивилась, что ее собственный голос звучит совсем слабо и дрожит. Казалось, что сейчас Адам попробует ее утешить, но вместо этого он почему-то разозлился. - Что теперь-то жаловаться? Все равно лучше от этого не станет! – резко сказал он. Ева растерянно посмотрела на него. - Я и не жалуюсь. Я просто… - Нет, ты жалуешься, - перебил Адам. – Хотя _тебе_ как раз меньше всего стоило бы изображать из себя жертву. Ева сердито сдвинула брови. На сей раз не могло быть никаких сомнений – он не просто неудачно выразился, а целенаправленно хотел ее задеть. - В каком это смысле _мне_ не следует изображать из себя жертву? Что ты, собственно, пытаешься сказать? Адам мрачно ухмыльнулся. - А разве не ты все это начала? Разве не ты сказала, что тебе хотелось бы сравниться с жителями Высшего мира, но ты не пойдешь на это без меня?.. Я не хотел, чтобы тебе пришлось страдать из-за меня. И мне пришлось… - «Пришлось»?! Вот, значит, как! – вскипела Ева. – Когда ты только заговорил о жертвах, мне уже стоило догадаться, к чему ты ведешь – что жертвой здесь нужно считать тебя. - Этого я не говорил. Но согласись, по крайней мере, с тем, что это ты сорвала его с дерева и дала мне! Если бы ты не стала его рвать, то с нами ничего бы не случилось… Ева просто онемела от такой несправедливости. Обвинять ее в том, что они сделали по общему решению, только лишь потому, что она первая притронулась к проклятому плоду?! Ева почувствовала, что вот-вот расплачется. Ей хотелось разрушить внезапно выросшую между ними стену, обхватить своего собеседника руками, притянуть к себе и заставить его вспомнить прежнего, _настоящего_ Адама, который был слишком добрым, искренним и смелым человеком, чтобы теперь не почувствовать, как это гадко – срывать свою злость на ней и пытаться перевалить на нее всю ответственность за их общий проступок. И одновременно с этим она ненавидела его за то, что он так поступил, и не могла отделаться от ощущения, что между ними ничего и никогда уже не будет так, как прежде. Справившись с собой, Ева ответила ему язвительным и резким смехом. - Ну, конечно, я!.. Ведь ты слишком труслив, чтобы протянуть руку и взять то, чего ты хочешь. Ты просто сидишь и ждёшь, пока кто-нибудь сделает это для тебя, чтобы потом было, кого обвинять в своих несчастьях! Лицо у Адама на секунду исказилось, и Ева почувствовала ощущение мрачного торжества – теперь ему, по крайней мере, было так же больно, как и ей самой. И это было правильно и хорошо. Пускай на своей шкуре испытает, каково это – когда тебе внезапно наносит удар именно тот, от кого ты совсем не ждал такой жестокости. Пускай не думает, что это – всего лишь сиюминутная досада или злость, потому что самое тяжелое в такой обиде – это то, что ты больше никогда не сможешь чувствовать себя в компании другого человека так же безопасно и спокойно, как когда-то. Ты никогда не забудешь, что он может неожиданно и беспричинно превратиться в твоего врага, и никогда больше не сможешь доверять ему по-настоящему. Михаил снова опустился на траву, пытаясь отогнать подальше мысль о хаосе, царящем за пределами долины. Но, как бы ему ни хотелось, он уже не мог забыть того, что видел там, снаружи. Это было даже хуже приграничных областей их мира, куда то и дело прорывалась Пустота – поскольку здесь зло стало частью мира, и укоренилось в нем так глубоко, что раньше Михаил не сумел бы даже представить ничего подобного. И так теперь будет всегда… Михаил уронил лицо в ладони – и бессильно, глухо застонал. «Что ты наделал, Азриэль?.. Что ты наделал?» - он снова и снова повторял этот вопрос, как будто бы в его сознании просто не осталось никаких других мыслей. Я знаю, твое горе велико, - сказал Создатель, вырывая Михаила из его оцепенения. – Но все же не стоит впадать в отчаяние. То, что случилось с Азриэлем и людьми, трагично – но это было возможно с самого начала. Михаил поднял голову. - Значит, Ты предвидел это? Это тоже – часть Твоего замысла? . Нет. Я надеялся этого избежать. Но да, конечно же, Я знал, что что-нибудь подобное может случиться. Просто знание не делает какое-нибудь горькое событие менее горьким. И Я сейчас чувствую то же, что и ты. - Прости меня. Я знал – или, во всяком случае, должен был знать, – что Азриэль задумал что-то нехорошее... но я не помешал ему. О чем ты сожалеешь, Михаил? – печально спросил его Собеседник. – Ты не мог предвидеть, на что он способен – но лишь потому, что тебя самого не изменило зло, и ты судил о нем по тому Азриэлю, которого знал. - Я пришел слишком поздно. Мне бы следовало бы понять, что он задумал, и охранять Древо познания… или же охранять самих людей… Тебе хочется думать, что ты мог бы ему помешать – но в глубине души ты знаешь, что, если бы даже ты пытался охранять Древо Познания или людей, это бы ни к чему не привело. Азриэль далеко не глуп. Увидев, что ты мешаешь его планам, он нашел бы способ усыпить твою бдительность или отвлечь тебя. Кому-то из твоих друзей срочно потребовалась бы помощь, в которой ты не сумел бы отказать, или же Азриэль придумал бы что-то еще. Остановить его своими силами ты бы не смог. Или ты обвиняешь себя в том, что не донес на друга? Если бы ты это сделал, то, каким бы искренним не было твое первое побуждение, оно в итоге обратило бы тебя ко Злу. Не упрекай себя за то, что ты хотел быть верным и ему, и Мне. - Все дело – в моей глупой гордости, - с горьким ожесточением ответил Михаил. – Я не сумел достойно отвечать ему даже тогда, когда он разговаривал со мной – и все же думал, что сумею переубедить его! Нет, Михаил. Ты был с ним честен – и поступил правильно. Добро не ходит тайными путями. Если бы Я стал ежеминутно наблюдать за вами, чтобы быть готовым уберечь вас от любой ошибки, это оградило бы нас всех от многих бед. Но это исказило бы Мой замысел. Утратило бы смысл все, за что мы боремся. Любовь – это доверие, не подчинение. Поэтому любовь всегда включает в себя риск. Тебе не приходило в голову, что Я тоже мог бы ежеминутно наблюдать за Азриэлем или за людьми? Вместо того, чтобы дать вам возможность призывать Меня тогда, когда вы сами захотите этого, Я мог бы с самого начала дать понять, что Я все время рядом с вами, что вы неспособны ничего от меня скрыть, и, стоит вам сделать одно движение, которое не соответствует Моим желаниям и планам – как Я тут же вмешаюсь, чтобы вас остановить. Будь это так, Азриэль, даже подпав под влияние чуждых нашему миру сил, никогда не решился бы склонять ко злу своих товарищей или людей. Но в таком случае Мой мир был бы для вас тюрьмой, а Я – тюремщиком, и каждый ваш поступок совершался бы с оглядкой на Меня, а под конец – из страха и желания Мне угодить. Услышав последние слова, Михаил спохватился. Он тут сокрушается и заставляет Создателя утешать себя, в то время как на самом деле его горе здесь было отнюдь не самым сильным. - Господи, а как же люди? – сказал он. – Они сейчас, наверное, растеряны и опечалены больше меня… Я даже не уверен, что они вообще понимают, что с ними случилось! И при этом с ними рядом не осталось никого, кто мог бы им что-нибудь объяснить. Да, это так. Но, к сожалению, последнее, чего бы им сейчас хотелось – это увидеть рядом с собой Меня или кого-нибудь из вас. Михаил сдавленно вздохнул. - Я не удивлен, что они не зовут Тебя – я бы, пожалуй, на их месте тоже не решился бы Тебя позвать! - но я, по крайней мере, мог бы разыскать их и попробовать утешить… насколько это возможно, - досказал он, потому что ничего особо утешительного он, по правде говоря, сказать не мог. Но ведь, в конце концов, обычное участие и понимание того, что, несмотря на их поступок, все они по-прежнему желают им добра, тоже способно было поддержать Адама с Евой в эту трудную минуту. Создатель несколько секунд молчал – совсем как кто-нибудь из Ангелов, когда он размышляет, как отговорить своего собеседника от безнадежной и рискованной затеи. Михаил, поверь Мне – если ты пойдешь туда, то только причинишь себе новую боль. Ты до сих пор не понимаешь, что с ними случилось. Как бы тебе ни хотелось, сейчас ты ничем не сможешь им помочь. - Я все же посмотрю, - упрямо сказал Михаил. В том состоянии, в котором он был, здравая мысль, что его Собеседник не способен ошибаться или же чего-то не учитывать, не могла перевесить жгучую потребность попытаться - ну хотя бы попытаться! – что-то сделать. Что ж, иди! – сказал Создатель. Сквозь печаль, звучавшую в привычном голосе, Михаил различил нотку тепла. – Видимо, Ангелы и люди в любой ситуации бросают вызов Невозможному. Людей он обнаружил достаточно быстро, хотя они и забились в самую густую часть покрывшего долину леса. Сперва Михаил услышал непривычно резкие, громкие голоса, а вскоре увидел и самих Адама с Евой. Они в напряженных позах стояли друг против друга, то сжимая кулаки, то принимаясь бешено жестикулировать, и были заняты абсурдно яростным и громким спором. Михаил подошел ближе, но, даже когда он вышел из-за окружающих людей деревьев, люди продолжали игнорировать его присутствие, как будто бы его здесь вовсе не было. Михаил стоял буквально в нескольких шагах от них, но они по-прежнему не смотрели на него, а продолжали увлеченно препираться и ругаться, находя слова, которые могли как можно больше уязвить другого, и бросаясь этими словами, как камнями. Казалось, они с каждой минутой ненавидели друг друга все сильнее, но при этом не прикладывали никаких усилий, чтобы прекратить этот ужасный разговор, а с каждым словом только увязали в нем все больше. - Прекратите! – возмущенно сказал Михаил. – Вы что, совсем сошли с ума?.. Но ни один из них не обернулся в его сторону. Это было так непривычно и так странно, что на одну краткую секунду Михаил засомневался в том, что он и вправду здесь. - Почему они меня не слышат?.. – спросил Михаил, чувствуя полное смятение. Потому что не хотят. Я ведь предупреждал тебя, - печально отозвался его Собеседник. Да, действительно, предупреждал… Он говорил, что люди изменились, и что он уже ничем не сможет им помочь. Выходит, Создатель хотел сказать, что теперь Ева и Адам будут слепыми и глухими ко всему, что связано со Старшим миром? Михаил почувствовал, что голова у него идет кругом от всех этих неприятных новостей. - Значит, что бы я не сказал, я не могу заставить их меня услышать? В том-то все и дело, Михаил! Ты всегда можешь их _заставить_. Твоя воля и ты сам значительно сильнее, чем они. Беда в том, что, принуждая их тебя увидеть и услышать, ты добьешься совершенно не того эффекта, какого тебе хотелось бы. Михаил посмотрел на Еву, которая, окончательно потеряв терпение, запустила в Адама сухой веткой – точно так же, как они порой кидались разными вещами раньше, когда бегали по лесу, уворачиваясь от чужих снарядов, пригибаясь и крича, но только в этот раз – с нешуточной, серьезной злостью. В голову противнику она пока еще не целилась, но явно была только рада, когда ветка ткнула его в бок, оцарапав кожу и заставив его вскрикнуть от негодования. - Пусть так. Но все равно, я не могу просто стоять здесь и смотреть, как они мучают друг друга! Я должен это остановить. И Михаил сосредоточил свою волю на Адаме с Евой, мысленно приказывая им прервать свой спор и наконец-то обратить свое внимание на то, что они больше не одни.