Утро Вару далось нелегко. Конечно, какой подъем в семь утра будет простым, если человек привык нежиться в кровати минимум до двух часов дня? Особенно учитывая крепкий сон Майского, которого разбудить ни одна сигнализация не сможет, не то что крики какого-то там вожатого. Пик, конечно, обо всем этом не знал, но, тем не менее, нашел способ его разбудить.
Вишняков без проблем поднял Вару с кровати, всего лишь заставив его с нее слезть, угрожая тем, что в противном случае, он сам столкнет парня со второго яруса. Майскому, что все еще ценил свои целые, несломанные конечности, пришлось с трудом разлепить глаза, сразу зажмуривая их обратно из-за чересчур яркого солнца и, ворча и жалуясь, поковылять к умывальникам, где собрался уже весь их корпус, взяв с собой только щетку и зубную пасту.
Чувствуя себя долбаным зомбаком, зеленоволосый завис сначала у умывальников, дивясь тому, что, во-первых, они находились на улице, а во-вторых, были общими, потом на зарядке, на которую его потащили чуть ли не за шкирку. Майский даже на ногах стоять ровно не мог, засыпал, так что совершенно не понял цель такого как он на утренних физических активностях. Он в последний раз зарядку делал… Да никогда он ее не делал!
Он даже споткнулся пару раз, пока топал на турники, а Ромео с Феликсом пчелиным роем трещали у него над ухом, непозволительно бодрые для такого раннего времени. Самую малость прийти в себя и наконец очнутся ото сна, Вару помог Пик.
Точнее его крепкие руки, которые Вишняков ладонями положил на чужие плечи и без предупреждения с силой встряхнул.
Сейчас же Майский бесится в столовой, назначенный дежурным как раз вместе с этим хмуриком и еще парой неизвестных ему детей. Зеленоволосый, положив руку на сердце, мог заявить, что накрывать на стол не то что не не любил — хуже — ненавидел, а учитывая его сегодняшнее настроение с донельзя ранним подъемом…
И хорошо бы, если на него никто не обращал внимания, так нет же! — поварихи кричали, что он медленный и неповоротливый. Вару и так впервые таскал такое большое количество тарелок на подносе за раз, особенно учитывая, что раньше он дежурил лишь в школьной столовой, а там отлынивать от своих обязанностей слишком просто, чтобы об этом беспокоиться. Обычно он разносил чашки или ложки и никогда не притрагивался к чему-то горячему и тяжелому — тому, что несет собой слишком много ответственности.
Майский хотел отдохнуть, потому что продолжать это безумие с, кажется, бесконечными тарелками он не желал, поэтому напряг свой мозг и решил затаиться за большой колонной, стоящей чуть ли не в самом дальнем углу здания и перекрывающей вид на его большую часть. Только свинтив с зорких глаз женщин, Вару смог вздохнуть с облегчением, однако продлилось его счастье недолго — всего парочку чересчур быстрых минут.
Вишняков, выглядящий в беленьком фартуке донельзя смешно, отыскал Майского и недовольно оглядел с пят до головы, чуть ли не закатывая глаза с веселья, исходящего от зеленоволосого. А смех, трудом сдерживаемый Вару, понять можно: этот чертов фартучек, завязочки которого еле-еле доходили друг до друга, чуть ли не развязываясь по пути, был фиолетоволосому слишком мал и бесполезен, ведь почти ничего не закрывал.
— Дай коту волю, он и фартук наденет, и нож в лапки возьмет, — уже в голос хихикает Майский, а после не выдерживает, — Лишь бы с кухни не выгнали! — Хохот парня заставляет Пика поморщится.
— Столы сами себя не накроют, комик.
— Ну иди и накрывай, — дуется Вару. — А вообще, пусть остальные разносят еду, мы что единственные что ли? На нас свет не сошелся.
— Вот это ты добряк конечно, благодарю, мерси, в ноги кланяюсь после твоего разрешения, — ухмыляется Пик, прежде чем взять парня за запястье и потянуть к себе. — Я уже третий год эти чертовы столы накрываю, спасибо, а ты еще ни разу не пробовал, так что давай, дерзай.
Так, Вару ничего не остается кроме как послушать Вишнякова и пойти разносить тарелки с кашей. Он думает, что что-то должно, нет,
обязано пойти не так — вот предчувствие у Майского нехорошее, а он всегда свою чуйку слушает, не раз она его выручала: то внеплановая контрольная в день его отсутствия, то на зеленый сигнал светофора пролетела машина, а Вару чудом спасся, решив завязать шнурок. Только пока парень рассуждает, что именно может пойти не так (а вариантов действительно множество), ему в руки пихают поднос с пятью тарелками, полными горячей жижицы, называемой кашей, и говорят поторапливаться и не задерживать очередь.
Вару смотрит на гору тарелок перед собой, готовых соскользнуть с подноса и аккуратно переставляет ногами, решая не спешить. От тяжести руки начинают мелко подрагивать, а Майский пытается даже лишний раз не дышать, пока идет к пустым столам. Все внимание сосредоточено на том, чтобы не уронить все это и дай бог дотащить до места назначения, но кем был бы зеленоволосый, если бы умел надолго фокусироваться на одной вещи? — точно не собой, поэтому он на малейшую секунду отвлекается, чтобы бросить взгляд в сторону часов, висящих на стене, чтобы понять: долго ли ему осталось тут страдать?
И это становится его роковой ошибкой.
Поднос по инерции наклоняется вперед, а Вару, пытаясь удержать посуду на нем целой, наклоняет его назад — на себя, но как только на руки попадает горячая каша и неприлично сильно жжется, парень теряет равновесие (вместе со стремлением удержать тарелки) и переворачивает поднос окончательно. Майский стоит в окружении груды дешевого фарфора, еды и донельзя громкого звона сломанных тарелок и пытается выбрать эмоцию, которую ему следует использовать, потому что нервная ухмылка может быть воспринята совершенно не как защитная реакция, а как намеренная провокация.
В столовой Вару вертит головой и замечает Вишнякова, раздражается на него, ведь если бы не его «Давай, дерзай», зеленоволосый не пошел бы за этим подносом вовсе, но только Майский собирается скрыться с места преступления, как на него налетает повариха, начинает ругать его за неуклюжесть, и, по мнению Вару слишком сильно реагируя на битое стекло, выставляет за двери столовой, отправляя погулять где-нибудь до завтрака и не мешаться нормальным людям, руки которых растут из плеч.
Зеленоглазый стоит на улице, жмурясь от яркого солнечного света и решает на завтрак не приходить. Не то чтобы ему не хотелось есть, просто возвращаться туда, откуда его с неприятными нравоучениями выгнали, пока что желания не было. Вару недовольно вздыхает, в мыслях закатывает глаза и отправляется погулять по территории лагеря, дабы найти интересных мест, где можно провести время.
Проходя мимо беседок, он продолжает думать о своем фееричном дежурстве и тихо усмехается — теперь то его точно в столовую для работы не возьмут. Майский, честно говоря, давно привык к таким шпыняниям от персонала, — обычно, конечно, школьного, но не суть — ведь из-за несреднестатистического внешнего вида и не самого ангельского характера его считали хулиганистым парнишой на которого и прикрикнуть можно и отчитать, если сделал что не так, как положено.
На секунду Вару встает в ступор, потом еще секундочку думает, а после приходит к выводу, что думать о школе в середине лета что-то сродни тяжкому преступлению, и продолжает неспешно топать поближе к своему корпусу для дальнейшего обследования окрестностей. По пути ему на глаза попадаются несколько девушек, которых в своем отряде он не видел, поэтому идентифицировал как чужих, играющих во что-то в своих мобильниках, так что Майский делает мысленную пометку — спросить, где вообще в этой дыре ловит: бог с ними, с играми (все равно что-то нормальное его телефон с 64-мя гигабайтами не потянет), но маме то позвонить нужно. Кому, кроме как не ей выслушивать его нытье — порой напускное — и болтать с ним обо всем на свете?
Наконец, зеленоволосый доходит до корпуса, несколько десятков секунд назад сбежав от тех же девушек, которые, заметив его, заигрывающе помахали, а после, увидев реакцию а-ля: «Черт, какого хрена?», рассмеялись. Вару обходит деревянное здание, всматриваясь в многочисленные окошки, ступеньки на входе и каменные тротуарики, ведущие к туалетам и раковинам, а потом решает глянуть ближайшую беседку — за все немногочисленное время пребывания здесь до его головешки дошло, что на каждый корпус есть одна мини-беседка, только вот вчера он своей не увидел.
Майский снова обошел здание и смекнул, что какие-нибудь пристройки явно притаились за растительностью, потому что ее, сравнивая с жилищами других отрядов, у их пятого корпуса было в избытке. Сначала зеленоволосый раздвинул пару кустиков, после пошел к забору, заметив и там кустарник, но руки совать туда не рискнул, — все было в колючках — но в памяти отложил, потому что даже при поверхностном осмотре за растением был виден не то подкоп, не то дырка в ограждении. Вару решил осмотреть это местечко позже, потому что зеленоволосый действительно был в бесконечном поиске приключений для самого себя (и не сказать, что они никогда не сопровождались резким выбросом адреналина в кровь).
Следующим, что Майский хотел обследовать — огроменное дерево с ужасно пышной листвой, собой закрывающей абсолютно все. Он уже потопал к, скорее всего, могучему дубу, но тонкая, полупрозрачная струйка дыма, что по виду он классифицировал, как сигаретную, заставила его передумать, развернутся и на сегодня закончить с освоениями новых территорий. Вару морщит нос, радуясь тому, что не чувствует хотя бы горького запаха, поднимается по ступенькам в свой корпус и, дотопав до своей кровати, поднимается на нее и устало бухается, только сейчас понимая, что находится в комнате один.
Живот предательски урчит от голода, но Майский стойко держится, запрещая себе думать о еде: прекратить фантазировать о горячей каше в столовой получается без единой проблемы, но когда в памяти всплывает городской фастфуд… Вару мужественно борется с тем, чтобы перевести свои мысли в другое русло. Зеленоволосый размышляет о своих новых знакомых, но даже они связаны с едой, ведь сейчас завтракают в столовой, поэтому Майский страдальчески ноет и закрывает лицо подушкой, чтобы перед глазами стало темно и он мог уснуть. Однако теперь в этой черноте лучше думается и в его мыслях всплывает хмурый Вишняков с одной лишь своей донельзя аппетитной фамилией, и Вару сдается, соглашаясь со своим разумом и тем, что думать о Пике гораздо лучше, чем о пицце-пепперони, поэтому устраивает внутренние баталии, стараясь решить стоит ли ему обижаться на хмурика.
С одной стороны тот вовсе и не виновен — откуда ж ему знать насколько Майский плох в делах, требующих аккуратность? С другой, Вишняков стал отправной точкой всей этой аварии с тарелками, так что Вару крепко думает над тем, стоит ли ему ради приличия подуться на нового знакомого несколько часов или не стоит терять такого доброго парня из своего окружения даже на такой короткий срок. Зеленоволосый взвешивает решения, только весы вечно переваливают в сторону, нет, не «обижаться на Пика», и даже не в «простить бедного грешного», а в новую, неясно откуда взявшуюся третью: «надо бы найти еду и вкусно покушать».
Вару ворочается в постели, недовольно фырчит, потом со злости стягивает подушку с лица и кидает ее на пол, садится в кровати — весь растрепанный и хмурый — и видит на пороге комнаты Вишнякова, словно тот по одной мысли зеленоволосого материализовался в воздухе. Майский с вопросом в глазах глядит на парня, а тот выглядит слегка виноватым, нерешительным до тех пор, пока не встречается с ним взглядами и не трясет головой, кажется, пытаясь выкинуть из нее лишние мысли. Пик проходит внутрь, закрывая за собой дверь, подозрительно держа руки за своей спиной, так что зеленоволосый, нетерпеливость которого была ему вторым именем, высунулся с кровати, чтобы поглядеть, что же его новый друг там прячет, но Вишняков лишь чуть развернулся, не давая ничего увидеть окончательно.
Майский недовольно вздохнул, но продолжил с заинтересованным прищуром глядеть на парня, пока тот подходил ближе. Как только Пик все же дотопал до их двухъярусной кровати, он подкинул в руке яблоко и отдал его Вару. Не успел зеленоволосый понять того, что ему только что принесли покушать, как Вишняков добивает его протянутой упаковкой наивкуснейших печенек с кусочками молочного шоколада и тихим, но твердым:
— Извини.
Майский активно кивает, полностью растаявший от такой приятной заботы от своего друга, расплывается в теплой, от уха до уха, улыбке, принимает печеньки и начинает уминать их, чуть ли не сверкая от всей благодарности, что он сейчас испытывает. Все глупые мысли-рассуждения о том, стоит ли обижаться на Пика, сразу теряются среди невербальных воскликов радости и сладкого, разливающегося по телу, чувства счастья, так что Вару (добровольно-принудительно) предлагает Вишнякову залезть на его кровать и поесть вместе с ним, чему фиолетоволосый даже не пытается сопротивляться.
— Где ты взял печенье? Уверен, в столовке такого не раздобыть, — интересуется Майский, не прерываясь в поедании своего завтрака.
— Это запрещенка, — фыркает Пик, беря в ладонь одну печенюшку. — Стащил из комнаты Юры, он забирал при въезде.
— Ну ты бандит, — хихикает Вару, а после добавляет: Гангстер, участник моб-а, — и продолжает хохотать до тех пор, пока Вишняков не стукает того в плечо — не больно, тихонечко так — и заставляет замолчать.
Майский недовольно хмурится, но рта не открывает, потому что тот занят едой, так что фиолетоволосый только победоносно ухмыляется, но их соперническую идиллию нарушают громкие Ромео с Феликсом, завалившиеся в комнату и по своему обыкновению принесшие с собой гомон и суетливую суматоху.
Сначала, чтобы посмотреть на вошедших, наклоняется фиолетоволосый, на что получает вопросительные взгляды, а после тишину от болтунов, но когда из-за спины Пика высовывается Вару с полным ртом печенья, шум возобновляется в виде удивленных, умиленных возгласов Ромео и вопросов от блондина.
— УТИГОСПАДЕ, — кричит розоволосый и когда нужно сказать, что Ромео орет, стоит использовать капс, потому что кричит он всегда капсом, — КАКОЙ ТЫ С-ЩЛАДЕНЬКИЙ МИЛАШКА!
Парень подбегает к Майскому и начинает безостановочно тискать, улыбаясь широко-широко, не контролируя свою радость, пока Вару тщетно пытается отбиться от его ловких, цепких рук. Пик смотрит на эти баталии, разворачивающееся прямо перед ним, и в голос хохочет, подкалывая Ромео, говоря, что у того «недостаток Тишки и Кокса», а зеленоволосый не понимает как прилив нежеланной нежности связан с футболкой и наркотиками. Впрочем, свое недоумение, через пару тройку секунд, он выражает вслух, когда Феликс достаточно смог отлепить от него розоволосого, на что получает:
— Не наркотики, а котики, — говорит Ромео, пока Вишнякова уносит второй угар-волной. — Это мои любимые котики, как же я по ним скучаю-ю, — вишенкой на торте ноет он.
— Я то тут причем?
— Не знаю, это не я сравнивал тебя с котиками, — лукаво ухмыляется розоволосый и намекающе глядит на Пика, что от такого внезапного внимания сразу трех парней в комнате закашливается кусочком печенья.
— ОГО! — Феликс, впрочем, даже чаще Ромео кричит капсом, так что, думаю, это в объяснении не требуется. — У вас печени?
Глаза новоприбывших загораются, когда Вару протягивает им полупустую упаковку печенья, все еще заинтересованно глядя на своего друга. Блондин разливается в благодарностях, а благодарностью от Ромео становится отсутствие его липучести.
— Ну, — Вишняков приходит в себя, восстанавливает дыхание и начинает оправдываться, — Рома же сказал, типа «милашка», а своих котов он также называет.
— Да ладно, я вообще
всех так называю, — хихикает розоволосый, хрумкая печенькой.
В коридоре слышится звонкий голос вожатого, так что четверо парней сначала глядят на дверь, после медленно переводят взгляд друга на друга, а потом, поняв, что думают об одном и том же, смотрят на упаковку печенья и разбирают его как можно скорее, чтобы не спалиться перед Юрой. Они знают, что ведут себя как дети, однако кто же запретит им в шестнадцать вспомнить свои прошлые годы, когда все было замечательно и от их пустых голов никто не ждал
ни-как-ой ответственности? Они, по крайней мере, никогда от этого не откажутся.
🍓🍓🍓
В итоге парни успели все доесть, остаться незамеченными, а когда Юра заглянул к ним в комнату, чтобы позвать на улицу играть в футбол с другими ребятами, они даже не выдали себя глупыми ухмылочками.
День тянулся долго, — Вару ни разу не замечал, чтобы лето тянулось так, будто он сидит на наискучнейшем уроке истории — так что обед приближался ужасно медленно, однако, все же дотопал до парней — неспешно так, вразвалочку. Майский был вне себя от счастья и первого полноценного приема пищи, отмечая для себя, что больше в этом месте еду пропускать не будет.
После обеда все отряды погнали спать, ознаменовывая два часа молчания для всех корпусов «тихим часом» (Ромео и Феликс еще негодовали по этому поводу, ибо «почему спать мы должны два часа, а называется все это одним часом?»), но перед этим построили в линеечку и объявили о том, что сегодня никаких общественных мероприятий не будет, вызывая этой новостью у Майского шквал позитивных эмоций, но сразу его разрушая добавлением еще одной новой новости: «Но мы обещаем с завтрашнего дня начать активную лагерную деятельность!» — и Вару уже в глубочайшей печали.
— Ну что за хренотень! — злится зеленоволосый, сидя на втором этаже их с Пиком кровати. — Будят в шесть утра, вытаскивают на улицу, чтобы мячик пинать, потом запирают в спальне, чтобы мы закрыли глаза и типа… спали? Да кто вообще спит в полдень?
— Я обычно сплю во время тихого часа, — отмечает Феликс, зевая.
— Но сегодня ты спать не будешь! — восклицает Ромео, на этот раз не капсом, но все еще достаточно громко, чтобы привлечь внимание всех парней.
— Что ты…? — начинает Вишняков, но в его голове словно что-то щелкает (обычно эту вещь называют
пониманием) — О-о нет! Нет-не-не-ет, я в этом не участвую, — качает головой он, пока розоволосый наоборот кивает, как бы вербально споря с Пиком.
Вару с Феликсом недоуменно переглядываются, чувствуя себя не совсем к месту, ведь Майский впервые был в лагере, а блондин раньше был в других отрядах, так что Ромео и фиолетоволосый сейчас спорят о своих локальных вещах. Розоволосый все же силой вытаскивает Вишнякова с его безопасной и довольно уютной кровати, кидает в него подушкой, и оба парня устраиваются на полу, подложив под себя мягонькое одеяльце. Пик выглядит не очень довольным, а Ромео наоборот сверкает от радости, зовет остальных двоих к ним, и спустя минуту четверо парней устраиваются кружочком в центре комнаты.
— И что? В чем прикол? — не выдерживает Вару.
— Играем в ПэДэ! — восклицает розоволосый.
— Во… что? — хмурится Феликс, которому эта эмоция, отмечает Майский, совсем не идет.
— Правда или действие, — страдальчески выдыхает Вишняков.
— Фу-у, не хочу эту хреновину, — морщится Майский, а Пик только ухмыляется и согласно кивает.
— Ну давайте пару раундов, — слезно просят блондин и Ромео, на что парни с неохотой соглашаются, и игра начинается.
Розоволосый крутит пустую бутылочку из-под газировки, и она носиком сначала указывает на Вару, а после на самого парня. Майский щурится, не зная о чем спрашивать Ромео и что ему задавать, если тот выберет «действие». Только хочет отдать свое место Феликсу, но розоволосый улыбается и говорит «правда, Вару».
— Тебя зовут Вару? — удивляется Пик, а зеленоволосый негодует с его ошарашенного выражения лица.
— Ну… да? Ты, типа, не знал?
— Не… — он осекается, — Ром, ты то откуда вообще это знаешь?
— Мне Феликс сказал, — просто пожимает плечами розоволосый.
— Окей, тогда назови свою фамилию. Это твоя правда, Ромео. — говорит Майский, потому что действительно не знает, что ему задать: раньше зеленоволосый нечасто играл в подобные игры и обычно был тем, кого опрашивают.
— Пф, что так просто? Шевцов, — закатывает глазки розоволосый. — Теперь я! — Парень крутит бутылку, и она снова указывает на Вару, отчего все, кроме самого счастливчика хихикают. — Правда или действие?
Майский чувствует, — прямо как тогда, утром, на завтраке — что выбирать «действие» себе дороже. Всегда, когда такие, как Ромео, люди играют в подобные игры, они хотят по-настоящему оторваться, но и сам зеленоволосый не был человеком сильно осторожным и в этот раз затолкал внутреннюю чуйку обратно, чтобы не беспокоила лишний раз, выбирая «действие».
— Признайся какой-нибудь девушке в любви! — восклицает розоволосый и все, кто пару секунд назад хихикал, начинают полноценно смеяться.
— Фу-у, — тянет Вару, раскаиваясь перед своей чуйкой за непослушание.
— Можешь парню тогда, — сквозь смех выдавливает Ромео, и Вишняков сидящий рядом с зеленоволосым странно дергается и стихает в своем хохоте.
— Фу-у, — так же тянет Майский, но уже с меньшим отвращением.
— Ну давай, давай! Топай, это твое задание!
— Сейчас ты напоминаешь мне дилера… — щурится Вару, но с пола встает, топает к двери и тихо выходит из комнаты, пока остальные парни удивляются с того, как легко тот согласился на это задание, и аккуратно следуют за ним, высовываясь из-за двери, чтобы все видеть, но Майскому не мешать.
Зеленоволосый проходит мимо комнаты девушек за которой слышится почти истерический хохот, недоуменно глядит в сторону, а после продолжает путь до следующей комнаты и без стука, аккуратно открывает дверь, потому что выходить из своих комнат во время тихого часа, по-хорошему, запрещено. Блондин, Пик и Ромео тихо следуют за ним, чтобы посмотреть, как он
позорится выполняет свое задание.
Единственным, кто не спит в этой большой комнате, рассчитанной на восемь человек, является парень с коричнево-серыми волосами, очками на макушке, что сидит на своей кровати и что-то листает в телефоне.
Вару хочет сказать «Чувак, что с твоими волосами?», «Ого, ты не знаешь, где тут интернет ловит?» и «Ахренеть, тут наверное очень шумно, да?», но не заходя внутрь, стоя на пороге, отчеканивает:
— Чувак, ты мне нравишься. — Майский слышит, как сзади него хихикают друзья, поэтому сам с трудом держит лицо, чтобы не взорваться хохотом. — Ну, я пошел, пока!
Парень с очками и телефоном в руке сидит с ошалелым выражением лица и совершенно не знает, что сказать в ответ, поэтому Вару не выдерживает, смеется и быстро уходит из комнаты, по дороге в свою отбивая всем трем парням пять.
🍓🍓🍓
Следующие полчаса мальчишки продолжали крутить пустую баночки из-под газировки и задавать друг другу вопросы, в ходе которых выяснилось, что Феликс никогда не влюблялся и его фамилия Сидоров, Шевцов поет в душе, а самое стыдное, что знал Вишняков о Ромео было тем, что розоволосый иногда пускал слюни во сне и мочил ими подушки. Выбрав «действие», Пику пришлось крикнуть «Я ПИДОРАС» — вот так, прямо капсом — и услышать, как кто-то из девушек за стенкой кричит: «Я ТОЖЕ», Феликсу отдать свой телефон на растерзание Ромео на целую минуту (розоволосый думал, что найдет что-то компрометирующее, но нашел лишь сотни фотографий белой кошки с розовеньким носиков, вислоухими ушками и кличкой «Барси»), а Вару написать на лбу «лох» перманентным маркером и ходить с этим неприличием до конца сегодняшнего дня.
— Все! Я не хочу больше играть в эту хренотень! — в конце концов вскипает Майский. — Это вообще что за детский сад? Давайте как настоящие парни играть в карты! Кто-то привез карты?
Ромео смеется и отрицательно качает головой, Феликс держится из последних сил и говорит еле разборчивое «нет», пытаясь не пойти по стопам розоволосого и не расхохотаться с вида раздраженного Вару с «лох» на лбу, а Пик уже копается в своей спортивной сумке и спустя пару секунд протягивает колоду из тридцатишести карт. Майский радостно берет их в руки и начинает тасовать, попутно спрашивая на что они будут играть.
— Денег нет, — сразу отвечает Пик, подняв руки в воздух в знаке типа: «ничего личного, ребята».
— Играем на желания! — восклицает Шевцов, но его радость тонет среди неодобрительного нытья остальных парней.
— На еду, — опасно ухмыляется Вару, прознавший всю лагерную суть и то, что кушанье здесь является местной валютой.
— Да, давайте на полдники! — предлагает Феликс, и все единогласно соглашаются.
Майский мастерски раздает карты, чувствуя себя богом этой игры, ведь это не какой-то лайтовый «ПэДэ», в который играют одни девчонки, а игра в дурака, в которой зеленоволосому часто фартит. Да и за (подростковые) годы, проведенные в чужих дворах за импровизированным столиком с шестью картами в руках и ценным призом в виде нескольких тысяч, Майский научился нескольким обманкам, так что искусно шулерил, если того требовала ситуация.
После двух поражений, Феликс остался в долгу у Вару на два полдника и отказался от игры; азарт в душе Шевцова только распалялся после одного проигрыша, так что он начал следить за верткими ручонками Майского, а тот больше не мог обманывать ни его, ни Пика, что сидел совсем-совсем близко и чуть что, без проблем заметил бы проделки зеленоволосого. Да и еще по тому самому закону
бумеранга подлости, Вару перестало фартить, так что он проиграл два раза подряд.
Нет, не так.
Вару Майский, что в районе считался королем игры в дурака, проиграл в лагере два раза подряд какому-то… Какому-то неясно откуда взявшемуся Вишнякову! Теперь зеленоволосый переживал не перводневнолагерный кризис, а самый настоящий ночной кошмар на ножках, ведь теперь Пик интересовал его еще больше — такой сильный, добрый, тайный и донельзя необычный.
— Нет, все, хватит! Я больше играть не буду, я пойду прогуляюсь — Вару кидает взгляд на дверь и понимает, что сон час еще не окончен. — Ладно, тогда я пойду к этому… Как его? К тому серому кароче, может на полдник разведу!
— Мамкин провокатор, — задорно хмыкает Пик, подбрасывая в руке колоду карт, сложенную в коробочку.
— Да я вообще не понимаю! Как… Как! Каким, черт возьми, образом!
— Что? — искренне недоумевает Вишняков, останавливается в подкидывании коробочки и приподнимается на локтях.
— Да как ты выиграл то? Вот просто… Как?! Я же… Получается, я на одном с Феликсом уровне играю! Эй, ты сколько лет в дурака уже играешь? — Вару обращается к блондину, что заинтересованно наблюдал за его детским взрывом.
— Лет? — хихикает Сидоров. — Я, хм, ну раз десятый играю, не помню точно.
— Десятый раз… — У Майского начинает дергаться глаз.
— Да ладно тебе, Пик просто с детства с отцом играет, а тот с детства со своим играл, а тот… В общем, ты понял, — предпринимает попытки успокоения Ромео.
— Да, просто много времени было лишнего, вот и дурачились, — поддерживает Шевцова фиолетоволосый.
Вару понимает как глупо выглядел со стороны, когда бесился и бомбил со своих проигрышей, поэтому тихо хихикает про себя, а потом не может остановиться и хохочет в голос, заставляя остальных парней рассмеяться с его заразного смеха. Майский еле успокаивается, подталкивает Пика в бок и тихо шепчет:
— Научишь меня паре своих штучек, а?
— Хорошо, — так же тихо отвечает Вишняков, и Вару понимает, что лагерь вовсе не пытка и не каторга, а вполне приятное место, где можно замечательно провести оставшиеся шестнадцать с половиной дней.
