В сто раз к тебе ближе

Валентин поразился тону Эстебана, но обсудить это было невозможно, как признаться, и обидеться, так что Валентин просто выполнил просьбу, надеясь, что никто за ним не увяжется. Эстебан, очевидно, придумал что-то, но Валентин вовсе не был уверен, что балкон достаточно надежное укрытие. Он подошел к перилам дыша ночным воздухом, потом чуть наклонился и вдруг заметил движение. Валентин нахмурился: их камзолы были достаточно темными, чтобы не быть различимыми в темноте: узнать человека издали было не слишком легко, но Валентин решил рискнуть. Он перебрался через перила и перегруппировался, повисая на краю балкона. Эстебан пробрался под тот балкон, на который послал Вэла, и замер под ним. Они не могли поговорить при всех, но Эстебан не мог больше ждать, ему нужно было хотя бы посмотреть на Вэла сейчас. Нормально, не скрываясь, ничего не изображая — прямо посмотреть! Эстебан даже не успел позвать Вэла, тот словно почувствовал и начал спускаться сам, завис на краю балкона. — Это я, — подтвердил Эстебан страшным шепотом. И когда Вэл прыгнул, ухватил его за камзол, утягивая за собой под балкон, откуда их не могли заметить, если только кому-то не придет в голову прогуляться по ночному саду. Теперь Вэл был так близко, а Эстебан дышал, как загнанный зверь, не находя слов. И не выдумал ничего лучше, чем: — Ну, и как она тебе, понравилась? Голос не слушался, Эстебан вовсе не звучал спокойно и насмешливо, он предъявлял Вэлу и гневался, хотя сам не знал, за что же… Может быть… он просто соскучился? И злился на весь мир, что все должно быть так сложно. — Кто? — Валентин удивленно моргнул. — Эстен… ты чего? Эстебан был странным, и если в зале его тон и обращение можно было объяснить много чем, то теперь наедине… Может, за ними следили и Эстебан знал об этом? — Эм… Маркиз… — Валентин чуть мотнул головой, пытаясь уточнить у Эстебана одни ли они и откуда за ними следят. — Вы… Валентин замолчал, он не мог почему-то придумать, как правильно спросить, его странно сбивало дыхание Эстебана так близко. Оно обжигало, тревожило и что-то еще… непонятное. Валентин сглотнул и уставился на Эстена вопросительно. Голос Вэла менялся, и Эстебан откликался на звук, словно был камертоном. А Вэл так поразительно не понимал, что это бесило. Бесило, потому что сам Эстен тоже ни черта не понимал! Но сердце билось так быстро, так сильно, так… одуряюще — все ускорялось. А кровь бежала по венам, мешаясь с вином и… кажется, била в голову. Эстен поймал Валентина за грудки, дернул за ворот торчащий из колета, застегнутого на все пуговицы, приближая к себе его лицо. — Граф, — передразнил Эстебан, — так ты не понимаешь? — выдохнул он со злостью… Он тоже так и не понял, но под взглядом Валентина земля стремительно ушла из-под ног, а свет померк, словно выключили весь мир, и только Вэл такой… напряженно ледяной остался напротив. — Что ты шептал ей на ухо? — спросил Эстебан, уже ничего не контролируя. — Да кому — ей?! — выдохнул Валентин, уже сердясь. И Эстебан дернул его к себе сильнее, отступая, так что лопатки теперь прижимались к каменной кладке стены дворца — отступать было некуда, а спрятаться негде. Это вдруг не оставило выбора: Эстен качнулся вперед, и порыв смыл собой все, словно какая-то пелена упала — Эстебан понял, что целует Валентина. Неуместно, безумно, глупо… Так… ужасно? Но так жадно. Целовать его было так… горячо, пьяно и безумно, так нужно. Одуряюще, губы Вэла, чуть холодные сначала, стали горячее, словно Эстебан согревал Валентина дыханием — размораживал… И даже поняв, что делает, Эстебан не отпустил, наоборот, он хотел продолжать, он хотел почувствовать… ответ или удар, что угодно, лишь бы только, отмерев, Вэл не ушел просто и молча, лишь бы простил эту вольность и такой выпад. Эстебан вдруг понял про себя все и сразу. Он ревновал Валентина, ревновал ужасно, так, как никогда и никого не ревновал раньше. Он был готов биться за каждый взгляд, хотел бы отнять Валентина у всех, что сейчас и делал. Ничто не могло остановить его — разве что сам Валентин. Валентин не успел отреагировать, Эстен был пьян похоже, но разве это имело уже значение? Он целовал сумасшедше, и Валентин с тревогой и ужасом осознал, что у него нет возражений по этому поводу. Как же так вышло? Он неуверенно положил руки на плечи Эстена, и когда тот оторвался от него, сказал тихо: — Я думал, ты заметил слежку, поэтому такой… странный. И я да… не понимаю. Не про то, что ты сделал, а про то, кто мне понравился. Валентин глубоко вздохнул и уставился на Эстена, тот был совершенно взвинчен, глаза его сверкали, а губы… Валентин догадывался, что и сам он реагирует очень странно. Тут ведь могло быть только два варианта, два даже много — вообще-то один: немедленно вызвать Эстена на дуэль. Но Валентин этого делать не собирался. А что до второго варианта… как самому поцеловать Эстебана в ответ Валентин представлял себе гораздо охотнее, чем дуэль, но все же… Это было бы… безумие, несомненно. И Эстен, наверное, просто… Точно, просто был пьян. Вэл не то чтобы ответил на поцелуй, но не оттолкнул, даже… положил руки на плечи, и Эстебан опешил от восторга, захлебнулся в нем, а потом отпустил, чтобы заглянуть в глаза Вэла. Тот выглядел взбудораженным и… растерянным. Он говорил и снова думал. Очень много думал, глядя с недоверием. Эстебан стремительно запутывался. — Нет, я надеюсь, что тут никого нет, — прошептал он в ответ, а потом спросил с тревогой: — Ты сердишься? Я… я имел ввиду Айрис, но это уже не важно. А я… я тебе нравлюсь? — голос Эстебана зазвенел, как натянутая струна. — Вэл, я в своем уме, — прошептал Эстебан едва слышно, теряя голос. — Я в своем уме, и я… — повторил Эстебан и сглотнул. Он не знал, стоит ли говорить еще хоть что-то и ужасно боялся все испортить — потерять Валентина навсегда. Он был таким серьезным сейчас и… просто не мог не думать о том, что случилось, как не мог не думать, наверное, о Джастине. А Эстебан с трудом мог удержать в себе все то огромное, оглушительное чувство, которое жило в нем уже некоторое время, но лишь сейчас Эстебан заметил его окончательно. И оно тот час заняло все место: оно клубилось в дыхании, опаляло изнутри, растекалось по телу и светилось даже сквозь кожу. Эстебан, не сомневаясь, назвал его внутри себя. И теперь, когда Вэл смотрел, земля снова уходила из-под ног и хотелось… ужасно хотелось просто во всем признаться. Но Эстебан лишь дышал, и каждый выдох его кричал обо всем, что с ним происходило, глаза тоже кричали, как и стиснутые до боли руки, как все тело. Эстебану всегда казалось, что… влюбись он — легко сможет объясниться. Но… Не смотря на то, что такие ощущения были в нем с Вэлом и раньше, Эстебан никогда не думал… Никак не представлял себе, что объясняться придется с Валентином — язык прилип к небу. Валентин вдруг улыбнулся: — Эстен, ты в свой ум не возвращаешься даже, — а потом добавил тихо: — Получается, что не сержусь Он замолчал, не зная, что добавить. Это было действительно странное ощущение: когда Эстебан говорил и был рядом, Валентин отвлекался на него, на его такие знакомые реакции, и становилось спокойно, приятно и весело. Не то, что когда Валентин даже прикасался мыслью к тому, что сейчас случилось. Это ведь было… было как минимум необычно. И неожиданно. Но ведь… — Надо повторить, — выдал Вэл неожиданно. — Ну то есть… Валентин зажмурился, наверное, нельзя было худшим образом подобрать слова сейчас. Но как еще можно было убедится, что Эстен действительно серьезно, и понять, что Валентин обо всем этом думает? Эстебан моргнул, а потом снова шагнул вперед. Он с радостью воспринял слова Вэла, как разрешение, как призыв к действию, и без лишних вопросов просто прильнул к Валентину снова, находя его губы. Он коснулся их невесомо, чувствуя разряд в теле, словно солнце вспыхнуло, озаряя все вокруг, жаря. Эстебан еще никогда так сильно не хотел целовать, все внутри никогда не приходило в такое движение, не кружило в танце, так терпко и явно, так будоражаще. — Я… кажется, люблю тебя. Прости, — закончил Эстебан ужасно серьезно, а потом, не дожидаясь реакции и ответа, боясь их, снова припал губами к губам Валентина, лаская их теперь, позволяя себе касаться языком, зная… В том, как отреагирует Валентин и будет бОльшая часть ответа, самая важная часть. Эстебан с усилием держал руки при себе, ожидая, ответит ли Вэл на самом деле, захочет ли продолжать? Эстебан вовсе не ждал большего, знал: его и ответный поцелуй сведет с ума, заставляя взорваться от счастья. Просто знание, что можно… Что Вэл тоже хочет этого. Тоже… чувствует что-то большее, чем дружбу? Было страшно так, что колени подгибались. И прекрасно до черта: бабочки порхали и в животе, и в груди, по телу расползалось желание и томление. Но все оно было… меньше любви. «Я люблю тебя» — билось внутри, набирая громкость и скорость, голова кружилась, и во всем мире они были теперь одни, все остальное померкло и осталось так далеко. На этот раз Валентин не просто стоял, и даже не просто чуть приоткрыл рот, он тоже в ответ коснулся языком языка Эстебана, не совсем уверенный в том, что делает, но посчитав, что достаточно просто повторять за Эстеном. Его слова странно звучали в голове, не отпуская и на миг. Валентин плохо представлял себе, что такое любовь. Эстебан, к примеру, восхищался Алвой и чертовски был расположен к Ричарду, но это ведь не было той любовью, о которой он говорил сейчас Валентину. Он говорил о той любви, которую воспевали в сонетах, той, которой, как думал Валентин, — не существует. Зато он знал, что существует его чувство к Эстебану. Не восхищение и не взаимопонимание, но что-то, что заставляет восхищаться даже глупостью и безрассудностью Эстена, что побуждает ждать его таких всегда неожиданных и внезапных реакций… Что-то такое… Валентин очень дорожил и Ричардом, но беспокойство за него никогда не подрывало с постели, не мешало уснуть, возможность увидеться с ним не была такой важной, его дурное настроение не побуждало действовать. И уж точно никогда и никто, кроме Эстебана, не вызывал в Валентине аномального для него желания красоваться, вот даже в танцах. А теперь… Валентин и вовсе с ним целовался, и это было так не похоже на те другие поцелуи, что уже были у Валентина. Все они оставались формальными, хоть и вынужденно страстными. С Эстеном все стало другим, и дело было не в запретности этого, а в том, что с каждой секундой хотелось лишь продолжать. Эстебан падал. Все то время, пока ждал, а потом, когда Вэл впустил, позволяя ласкать небо языком, целуя глубоко. А когда Валентин ответил сам, и языки сплелись, Эстебан взлетел. Он парил над миром, обнимая Валентина крепче, притягивая к себе и шалея от восторга. Он переполнял, и бабочки, чертовы бабочки, разлетелись по всему телу, трепыхание их крыльев, билось даже в пальцах, которые чуть дрожали, касаясь шеи Валентина и его колета. — За такие вещи не извиняются, — прошептал Валентин, когда они оба остановились, часто дыша. — Ты… действительно никогда не приходишь в здравый рассудок, Эстен, и это должно пугать и даже отвращать меня от тебя, но работает иначе. Ты и меня с ума сводишь, и это почему-то прекрасно. Валентин слабо улыбнулся и чуть погладил плечо Эстена. — Ты… — Эстебан не стал договаривать, лишь коснулся щеки Вэла, отводя волосы от его лица. — Вэл… так сходи. Сходи с ума со мной! Ты весь мир, и… Я ужасно боялся, что ты возненавидишь меня за все это, что велишь никогда не подходить больше… — Эстебан задохнулся словами. — Я никогда еще не чувствовал так, так, как к тебе, — признался он, снова обнимая Валентина, словно не мог опустить, выдыхая все слова в изгиб его шеи. — Знаешь, я бы… Я бы мог вот прям сейчас сложить тебе сонет, — заявил Эстен, чуть краснея. — Ты ведь… Ты будешь со мной? — спросил он, не зная, как еще сформулировать, понимая, что им обоим пора бы уже вернуться и жить свою повседневность. Но и она изменилась. Заполнилась Вэлом и его дыханием, его шальными глазами и тем, каким можно было помнить его приоткрытый рот и припухшие губы. Эстебан готов был теперь на все, хоть звезду с неба, хоть мучительное ожидание. Но… Он хотел знать, что… они вместе? Хотел договориться о встрече! Где угодно, хоть в саду, хоть в лесу, хоть в дороге… Только бы знать, когда они увидятся снова. Он и раньше хотел этого почти также сильно, только не понимал и не мог себе позволить. Валентин смутился, но улыбнулся, а потом просто кивнул, чуть поддаваясь Эстену навстречу, обнимая теперь уверенно и крепко. — На этом приеме Первый Маршал снова плеснул масла в огонь, возможно, наши доблестные эры захотят, чтобы мы чаще встречались… Эстен, ты должен быть очень осторожен. Больше восхищения Алвой, влюбленности в Ее Величество и ненависти к Дику. — Ну первого и второго у меня хоть отбавляй, — Эстен усмехнулся, притягивая Вэла к себе, опаляя его ухо дыханием. — С третьим хуже, но я оберну недовольство редкими встречами и миром в эту ненависть. Вэл… Не нужно так волноваться. Мы со всем справимся, — теперь Эстебану море было по колено. — И я знаю, нам пора возвращаться. Не дай Создатель, проснется Килеан, а меня — нет. Но… я приду ночью под твои окна, не думай об этом, я не обижусь, если не сможешь выйти, но… вдруг… Эстебан сжал ладонь Вэла, а потом сплелся с ним пальцами. Ужасно распирало отдать Вэлу свой фамильный перстень, тот, что предназначался для помолвки, но… Отец бы не простил его потери, и Эстебан потянулся к вороту, снимая свой кулон. — Это тебе, — прошептал он Вэлу, уже застегивая на нем цепочку. И страстно желая получить хоть что-то взамен… — Подаришь мне свой платок из петлицы? Эстебана больше не волновало, насколько глупо он выглядит, ему нужен был кусочек Вэла, чтобы ждать было легче. Валентин не краснел сильно, но сейчас это происходило. Он осторожно коснулся губами щеки Эстебана. — Платок не отдам, это глупость. Эстебан изменился в лице. — Я хотел сказать, что подарок должен соответствовать. Валентин отвлекся, расстегивая колет и добираясь до своего кулона. — Так никто долго не заметит разницы, — пояснил он. В этом обмене было что-то само по себе невероятное. Как и во многих семьях их круга детям часто дарили побрякушки со знаками рода, и вот теперь у Валентина был медведь Эстена, а у него совсем не такой симпатичный спрут. — Я бы сказал тебе не приходить, но ты не послушаешь, а это безумие, между прочим. Но я буду очень ждать. Валентин снова прижался к Эстебану, расходится не хотелось ужасно. Но вдруг на балконе послышались шаги, невидимый гость кашлянул, а потом заговорил: — Людвиг совсем расклеился, пора его верному оруженосцу спасти его от позора. Валентин узнал холодные интонации Лионеля Савиньяка. Он предупреждал и звал их обратно? Ему никто не ответил, зато Лионель продолжил: — Алва со своими Окделлами отбывает, и окружающим, волей-неволей, придется следить за остальными. Эстен чуть отстранился от Валентина и просвистел сойкой три раза. — Какие птицы сегодня… Голосистые, — отметил Лионель, отходя от края балюстрады. Эстебан сжал спрута в ладони, пряча его под колет и рубашку, как самое драгоценное сокровище. Теперь кулон ощущался, так как могли бы… пальцы Вэла. — Я приду ночью, не сомневайся. Как Килеан уснет, так сразу… — Эстебан позволил себе снова поцеловать Валентина, быстро, невинно одним касанием. — Я пошел, вернусь, как вышел, а ты… возвращайся обратно. Только… Теперь Айрис уезжает, и… Вэл, не понравься кому-нибудь слишком-то, — попросил Эстебан краснея. Он знал, что подсаживать Вэла не понадобиться, тот был очень ловок. Боясь передумать, не суметь разойтись, Эстебан резко развернулся и, пригибаясь под окнами, перебежками, двинулся к окну, что оставил открытым. Валентин некоторое время смотрел Эстену вслед, уже думая о том, как тот придет. Почти не волнуясь, хотя стоило, конечно. И вовсе не так, радостно предвкушая, как Валентин сейчас. Он тоже спрятал кулон под рубашку, и полез наверх. Савиньяк все еще был наверху и даже протянул руку, помогая Валентину. — Мы так интересно с вами побеседовали, граф. Обсуждали дерзость Колиньяра. Неслыханно, правда? Ангажировать саму королеву, вот наглец… Почти что безумец. Валентин быстро кивнул, довольно улыбаясь. Он отлично слышал, что Лионель и не думает сердиться, пусть и ревнует.