Престиж беглеца

      Я начал скучать по Дмитрию еще до того, как самолет в США взлетел. Всё еще чувствовал его неловкие прикосновения, думал, как он там, достаточно ли его хвалят и поздравляют. Не так сложно было заметить, что у Дмитрия очевидная нехватка похвалы. В то время она была у всех, но меня искренне злило, почему советская сторона воспринимает его талант, как должное. Он чемпион СССР, мать вашу, теперь самый молодой чемпион мира, в истории.       Дмитрию выделили трехкомнатную квартиру и машину первого класса, хотя у него не было ни прав, ни желания садиться на руль. Об этом написали в профильных газетах через пару недель после окончания чемпионата. Такое встречалось довольно часто в симпатизирующих левым идеям СМИ, когда раздувалось до невиданных масштабов, что в СССР государство выдает квартиры бесплатно. Но у меня это вызывало фоновую тревогу за Дмитрия.       Я лежал на кровати, прижал газету с его фотографией, сделанную мной, и думал, что ему должно быть очень одиноко в большой квартире. Тогда я не знал про Людмилу Семеновну, которая еще была жива, но не был далек от истины.       Конечно, по возвращению я прочитал всё про детскую эпилепсию, что нашел. Взял медицинский учебник из местной библиотеки, тогда родители жили в маленьком пригороде Вашингтона с кучей одноэтажных домов и хорошей школой для Хизер. В этом году она уже пыталась отчаянно её закончить с большими долгами по алгебре и геометрии, поэтому родители смотрели квартиры в городе. В конце семидесятых было так просто купить жилье, что и мне следовало съезжать.       Денег с фотографий и статей с чемпионата хватало на первые несколько лет льготной ипотеки для домика, который подсмотрела Стейси месяц назад.       — Я заебалась, — ко мне в комнату ворвалась Хизер, только что вернувшаяся из школы. Она делала дурацкий высокий начес, который заставлял меня хихикать при виде.       — Чего такое? — я почему-то застыдился газеты на моей груди и убрал её под подушку, садясь. Хизер села на мой стол и ткнула в лицо контрольной работой, на которой гордо красовалась оценка C+.       — Тебе не хватает? — сочувственно спросил я, беря из рук. Половина была перечеркнута красным, учитель очень натянул оценку.       Мне самому школа давалась очень просто, даже при том, что во время моего взросления, родители частенько переезжали. Никогда я не приносил ничего ниже B++, но родители тогда не обращали на это внимания. Для Хизер требования оказались куда выше, особенно учитывая, каких феминистических воззрений придерживалась наша мать.       — Хватает, но мама сказала, что я не поеду на концерт с Мэлани и Полом, — Хизер фыркнула и сложила руки на груди. — Если не пересдам. А как я пересдам это дерьмо, если мистер Хатченс хочет за это либо отсос, либо ручками.       — Так и сказал? — в семидесятых это не было таким страшным грехом, каким справедливо считается сейчас, но всё равно открыто взрослые мужчины это не предлагали. С точки зрения общества делу не помогало, что Хизер нарушала школьную форму всеми способами, брила ноги и носила непозволительно короткие юбки.       Стейси они тоже нравились, но после объявления о помолвке она перешла на униформу «Степфордский жен» с подачи своего отца.       — Ну, Мелани так заработала A в прошлом году, — Хизер скинула рюкзак на пол и пересела ко мне на кровать, заметив край журнала. Она с детства свободно брала всё, что хотела из моих вещей, а я трогал её игрушки чаще положенного для мальчиков. Мы привыкли делиться всем, несмотря на разницу в возрасте в 6 лет. — Мама тебе говорила? Пока вы были на этом дурацком чемпионате, она распланировала всю мою жизнь. Ты знал, что я поступаю на юриста?       — Да? — я прыснул, а Хизер обиженно толкнула меня плечом. — У тебя есть идеи получше?       — Мама так решила, даже заставила меня написать сочинение в какой-то университет про крутые женские права, — Хизер перелистывала газету, но остановилась на фотографии Дмитрия. — Этот выиграл, да?       — Дмитрий Ланков, — я указал на заголовок. — Ну, я спросил же: у тебя есть идеи получше? Куда тебе еще поступать?       — Замуж, — Хизер закатила глаза, будто это было самым очевидным. — Нет, я серьезно. Найди мне какого-нибудь старого и богатого шахматиста, я пока молодая. Желательно, с другого конца страны.       — Я серьезно, Хизер? Чем ты хочешь заниматься по жизни? — я приподнял бровь и забрал газету из рук, когда понял, что сестра откровенно пялится на Дмитрия. На черно-белой фотографии не было видно следов крови на рубашке и пиджаке.       — Да я знаю что ли? Тебе как-то разрешили нихуя не делать, пока призвание не нашел, — она повернулась ко мне. Снизу раздались голоса, мама начинала ругаться с отцом. Имя Хизер доносилось даже через плотные перегородки и толстые стены.       — Сбеги с хиппи, — предложил я.       — Хиппи? Они умерли лет десять назад, — Хизер глубоко вздохнула и положила голову мне на плечо. В приоткрытую дверь пробрался Дэвид, джек-рассел-терьер, которого подарили Хизер на шестнадцатилетие вместе со старым пикапом. Дэвид оказался удивительно ленивым для своей породы, но Хизер использовала любую возможность погулять с ним, чтобы уйти из дома. Дэвид запрыгнул к нам на кровать и устроился в руках хозяйки, сжимая в зубах игрушку в виде косточки из остатков веревки.       — Что ты им наговорила? — я почесал песика за ушами и встал. — Если что, я тебя не видел?       — Я сказала, что не просила рожать меня, — Хизер улеглась на кровать, Дэвид устроился рядом, виляя хвостиком. Я мрачно вздохнул, подумав, что опять менять постельное белье из-за его вездесущей слюны. Но злиться на мою маленькую сестренку я никогда не мог. — И что я не поступлю на юриста, потому что я тупая и потому что я баба.       — Не хорони себя раньше времени. Не хочешь сбегать с хиппи, сбеги с лесбиянками и живи в лесу, — я выглянул из-за двери и по-мальчишески показал ей язык. Хизер развалилась поудобнее и показала средний палец.       Всё было примерно так, как сестра и сказала. Только она умолчала, как мама в порыве ярости сказала, чтобы Хизер не появлялась на пороге, когда очередной парень её бросит, и она принесет в подоле ураву черномазых карапузов. Не в смысле, экваториальной расы, а в смысле грязных. Мама почему-то была уверена, что без её четкого контроля Хизер обязательно выберет бездомного обаятельного и тупового музыканта, потому что именно такими были украшены стены её комнаты. Не сказал бы, что Фредди Меркьюри и Дэвид Боуи, в честь которого и назвали собаку, грязные.       Хизер в ответ на заявление крикнула, что у неё никогда не будет детей, что безумно оскорбило маму. Она была из тех феминисток, которые считали, что женщина может успевать везде: и на работе, и в домашних делах, просто мужчины постоянно их ограничивают. Мама действительно работала до того, как вышла замуж за отца и родила меня, но потом её силы ограничивались исключительно активизмом.       Если честно, то мама оказалась права. Чуть больше, чем через год, Хизер родила первого ребенка: милого мальчика с оттопыренными ушами по имени Луи. На момент нашего разговора, она даже не познакомилась с отцом Луи, с которым прожила чуть больше двух месяцев после рождения ребенка, он действительно был музыкантом. Играл на том самом концерте, куда мама отчаянно не хотела отпускать Хизер. Сейчас Луи уже далеко за сорок, у него есть свои дети, он почти не общается с Хизер, но всегда восхищался Дмитрием.       — О, Уилл, — растерянно сказал отец, который не спорил, а просто слушал монолог мамы на повышенных тонах про то, что они безвозвратно теряют Хизер и прав был наш дедушка, когда говорил, что детей пороть надо. — Я встретил в продуктовом мистера Томсона, они приглашают нас на ужин. Ты еще не заходил к Стейси?       — Собирался сегодня, — соврал я. — Я готовлю ей подарок.       — Не смей покупать кольцо, — пригрозила взбешенная мама. — Лучше вложиться в недвижимость. Эту ерунду из золота она потеряет, а дом важнее.       — Я уже купил сережки, — я переглянулся с отцом. Сережки я купил еще до нашего отъезда на чемпионат мира. — Они только нас приглашают?       — Ну, ты же знаешь Томсона, — папа доставал из пакетов галлоны молока. Мама агрессивно раскладывала покупки по местам. — Ему нужно всякие мужские дела обсудить. Его беспокоит, что ты вернулся аж четыре дня назад, и так и не нашел в себе силы перейти через три квартала к невесте. И кто-то сболтнул про коммунистическую шлюху.       — Чего? — мама резко обернулась.       — Я отсосал у чемпиона мира, чтобы сбить его с толку, но Мэттью всё равно проиграл, — я расплылся в дурацкой улыбке, за что схлопотал батоном по голове. Папа засмеялся и кинул в меня блок сигарет, которые я просил купить.       — Хизер мне хамит, и ты туда же, — мама страдальчески заломила брови. — Как я сочувствую Стейси, ты бы знал. Такая умненькая девочка, могла бы стать доктором, но станет миссис Уилсон.       — Ты тоже миссис Уилсон, — папа оскорбленно сложил руки на груди.       — До этого я была шахматисткой мисс Малиновски. И вообще, я миссис Малиновски-Уилсон, — мама слегка размякла под его грустным взглядом. — Не бери в голову, дорогой… Вообщем, никаких коммунистических, никаких шлюх в моем доме. Хизер передай. Я не собираюсь нянчится с тощими внуками через пару лет.       Ага, как же. Я чуть не сказал этого тогда вслух, но оказался прав. Хизер вернулась домой, когда поняла, что брак с музыкантом трещит по швам, а быть матерью её никто не научил в бесплатном роддоме, и мама приняла её с распростертыми объятиями. Первые пару лет, конечно, постоянно припоминала, что «я же говорила», но никогда не отказывала в помощи с Луи. И меня старалась припахать по возможности, и Стейси, которая с радостью была готова учиться.       — Тогда я зайду к Стейси перед ужином, — вспомнив о ней, произнес я, откладывая блок сигарет. — И да, Хизер я не видел. И Дэвида тоже. Гуляют наверное.       — Опять вылезла через окно, — папа закатил глаза и поправил шляпу. — Передай ей, что мистер Томсон очень хорошо выглядит и у него всё такое же крепкое рукопожатие. И сколько ты заработал за фотографии. Ей понравится. Может, найдете домик подальше от нас.       Я захватил сережки и направился к Стейси. Сначала я думал взять газету с моей фотографией, но мне почему-то не хотелось, чтобы Стейси видела Дмитрия. Сколько человек видело Дмитрия, но ей показывать не хотелось. Будто это принадлежало только мне.       Я размышлял, была ли у Дмитрия девушка, может, даже невеста и жена. К тому моменту не было ни разу в жизни, но я тогда не верил, хотя логика подсказывала. Дмитрий был полностью погружен в шахматы, жил только этим. Женщинам да и мужчинам, трудно выносить такого партнера, который не может говорить ни о чем, кроме гамбитов и разбора старых матчей. Дмитрий потом мне рассказывал.       В шестом классе ему нравилась девочка, он провожал её до дома, и иногда дергал в школе за косички, если она просила. Кажется, он называл её Машенька. Но Машенька перешла в другую школу. В семнадцать он впервые поцеловался, его спонтанно поцеловала знакомая после победы на каком-то юношеском чемпионате Москвы.       — Она была старше на два года. Мне все говорили, что я ей нравлюсь, но это было таким абсурдом, — вспоминал Дмитрий. — Я походил на глиста в очках, а Наташа на доярку с почти мужскими усами. Она даже ничего не понимала в шахматах, просто ходила на соревнования. Думаю, она хотела найти кого-то вроде меня, чтобы заботиться и защищать, варить борщи и всё-такое… Она поцеловала меня в раздевалке и быстро убежала, а я… Мне было противно. Чужой рот, знаешь… Это не потому что она женщина или не привлекательная, а потому что…       — Ситуация неприятная? — я провел пальцами по худому плечу и чмокнул в родинку. Мы часто сидели на диване в полутьме квартиры, слушали тихое радио или смотрели в окно, как собачки, переплетая конечности. Для Дмитрия это самый любимый вид досуга и отдыха.       — Наверное, — Дмитрий отвел взгляд. — Со Светланой мне не было неприятно. Она всегда находила момент, когда это было бы нелишним. И я не чувствовал себя использованным. Потому что использовал её.       Про Светлану Лебедеву я расскажу позже, в 1978 ей было двадцать, она училась на втором курсе педагогического, и не знала ни о шахматах, ни о Дмитрие ничего. Пожалуй, в моей душе до сих пор сохранилась обида на эту женщину.       — А целовать меня? — спросил я, проводя носом по шее, зная, как Дмитрий чуть ли не мурчит от такого по-кошачьи.       — Это самое захватывающее, чему ты научил меня, — Дмитрий повернул голову и поджал губы. Он снял очки, чтобы я мог положить обе ладони на щеки, чтобы он не мог отвернуться, и запечатлеть поцелуй. Не то, чтобы Дмитрий хоть раз отворачивался, просто нас обоих пугала такая перспектива.       По дороге к дому Стейси я заметил фигуру в длинной красной юбке, которая активно двигалась ко мне на встречу. Стейси кинулась мне на руки, светясь от радости. С узкой ноги упала белая туфелька на низком каблуке, когда я поднял её. Стейси визжала на всю улицу, просто была рада меня видеть.       Я заметил, что она перестала завивать рыжие волосы, оставив их гладко лежать на плечах, а зеленые глаза теперь подводила толстой черной подводкой и золотистыми тенями, которые сочетались с рубашкой. На губах я почувствовал клубничную помаду, которая на вкус оказалась как пластик.       — Папа сказал, вы приглашаете нас на ужин? — я подставил плечо, чтобы она могла надеть туфельку.       — Да, — она смущенно убрала локон за ухо. Несмотря на то, что я не любил Стейси, она всё равно была самой красивой женщиной, что я встречал в жизни. Не был и никогда не буду достоин её. — Я как раз шла тебя пригласить. Я так соскучилась!       — А я как соскучился, — я сжал в кармане сережки и взял её под руку. От Стейси пахло клубникой, а глаза светились. — Мне так жаль, что я не убедил твоего отца отпустить тебя на Филиппины. Тебе бы понравилось там, я уверен.       — Ничего, — Стейси вытерла мне уголок губ от своей помады. — Я слушала по радио. В следующий раз отвезешь меня в Москву? Я читала, что там дают раздельные номера, если мужчина и женщина не женаты. Думаешь, нам сделают исключение? Она гордо выпятила вперед руку с помолвочным кольцом. В этом году она заканчивала колледж и во всю готовилась к браку. Теннисные юбки и серьги-кольца остались только для дома. Для меня.       — Думаю, мы точно должны пожениться к тому моменту, — я нервно хмыкнул. — У меня уже достаточно денег на первый взнос по ипотеки, что думаешь?       — О, папа как раз сегодня хотел поговорить об этом! — Стейси не заметила моего тона или позволила ему просто быть. — Мы решили пока так: я немного поработаю в приюте Святого Стефана, накоплю пять процентов от стоимости дома. Я же должна понять цену деньгам, правильно? Еще пятнадцать процентов даст папа. Если помогут твои родители, то мы быстро расплатимся! Завтра я свожу тебя посмотреть дома, которые я выбрала. Один буквально в трех кварталах отсюда! Я проверяла, можно быстро дойти, что пирог даже не остынет.       — Да, — я послушно кивал, слушая поток слов. Стейси уболтала меня сходить пешков в этот самый дом, который оказался довольно обычным по тем временам. Скучаю я по недвижимости в США до кризисов, когда даже простой репортер мог себе позволить двухэтажное жилье с тремя спальнями.       — Это будет для мальчиков, — объясняла мне Стейси, которая знала дом лучше риэлтора, которая согласилась открыть его для последних посетителей за сегодня. — Вот тут легко встанут две двухэтажные кровати, да? Здесь рабочие столы, одному придется заниматься на кухне, но ничего… А вот тут напротив, комната для девочек! Здесь для рабочего стола, тут комод. Раздельные ванны! Ты еще спасибо мне скажешь много раз. А мы с тобой будем спать на первом этаже, там есть маленькая подсобка, но в целом, сюда тоже хорошо встанет кроватка для самых маленьких…       — Сколько вообще детей вы хотите? — зевая, спросил риэлтор.       — Четырех, но всегда нужно рассчитывать, что у Бога свои планы на нас, — Стейси довольно отряхнула руки, когда показала мне, как можно подключить прямо над кроватью вентилятор. В душе она всегда была архитектором-дизайнером, и насколько я знаю, она занялась этим на склоне лет.       — Ты говорила шесть? — спросил я с недоверием, когда мы покинули дом. Риэлтор курила на крыльце, а Стейси описывала, какие цветы посадит на лужайке, и где можно будет сделать будку для собак.       — Я передумала, — легко сказала одна. — Шесть колледжей мы не потянем, а четыре — вполне, правда?.. Смотри, тут даже две поместятся. Ты хочешь золотистого ретривера или лабрадора? Я за второй вариант, мне же шерсть убирать, лучше уж короткошерстный.       — Четыре ребенка и две собаки, отлично, — я многозначительно хмыкнул.       На ужине я подарил ей сережки в присутствии отца: маленькие серебряные с крошечными изумрудами, подходящие под её глаза, и помолвочное кольцо. Мистеру Томсону я нравился, хотя мою профессию он откровенно презирал. Он потерял три пальца на левой руке во время войны, а потом жил с миссис Томсон в Восточном Берлине, где Стейси и родилась, а потом они переехали. Миссис Томсон я видел только краем глаза, в отличии от моей матери, она была полноценной домохозяйкой того времени: готовила ужин из трех блюд, пылесосила под диваном раз в три дня и сидела на самых сильных успокоительных, которые пропускали без рецепта. Если бы я женился на Стейси, она бы без проблем переняла ролевую модель своей матери, разве что под диваном всё-таки раз в неделю достаточно.       Стейси работала в Святом Стефане, в основном ухаживала за стариками, а когда кто-то умирал по естественным причинам — несколько дней плакалась мне в плечо. Но я больше не чувствовал того, что было раньше. Мне больше всего хотелось сказать три заветных слова: «Я расстаюсь с тобой», но даже не понимал причины. И делать Стейси несчастной хотел меньше всего на свете.       Спустя примерно месяц, когда мы вложили первую бронь за дом и отнесли документы в банк на рассмотрение, я стоял на крыльце дома и задумчиво курил. Мне больше не хотелось держать её узкие руки в своих, не хотелось целовать её пухлые губы, не хотелось её смешить, обнимать, желать. Конечно, я чувствовал себя виноватым, как не знаю, кто.       Папа слушал радио и безрезультатно пытался научить Стейси шахматам, пока мама с пивом в руках обсуждала что-то с её отцом. Удивительно, но мистер Томсон спокойно принимал мою маму за равную, иногда правда увлекался и по третьему кругу за вечер рассказывал про Ночных Ведьм. Хизер ушла с Дэвидом на ночную пробежку по району, когда-то это представлялось безопасной идеей.       Я курил и смотрел на ночное небо. Всё вокруг было спокойно и размеренно, но у меня болела душа. Я должен был быть счастлив, но не мог. Потому что где-то за океаном и целом Европой Дмитрий тоже был один. Или не один. Я гасил в себе ревность к несуществующей тогда комсомолке, отрицал её, как мог. Вдруг отец прибавил радио, я обернулся внутрь дома, не докурив.       — Срочные новости, — передавал диктор. Мы переглянулись со Стейси, она плавно поднялась с ковра, отряхнула юбку и подошла ко мне, гладя теплую голову на мое плечо. Диктор говорил медленно, почти издеваясь. — В преддверии новых развитий технологии в области шахмат, таких, как полностью готовый к игре с человеком компьютер, мы получаем новости из Советского Союза. Всемирно известный шахматист, чемпион СССР, претендент на звание чемпиона мира покончил с собой.       Мое сердце пропустило удар. Перед глазами встала черное пятно, в горле пересохло. Стейси забрала сигарету из моих дрожащих рук, смотря непонимающе, но сочувственно. Такое иногда передавали по радио в случайные моменты, как способ показать советских людей, как несчастных и сломанных коммунистической системой. Пропаганда, какой она была.       — Антон Паршин, — с трудом выговорил диктор простую фамилию. — ушел на двадцать седьмом году жизни, повесился. У него осталась жена и шестилетний сын. США планировало пригласить его в качестве делегата от советской стороны для тестирования нового компьютера…       Папа убрал у радио звук. Мистер Томсон поднял бутылку пива и почти радостно осушил её до дна, приговаривая про проклятых коммунистов. Я быстро достал еще одну сигарету и закурил, руки тряслись, как никогда в жизни.       На мгновение мне показалось, что сейчас диктор назовет имя Дмитрия. Тем более, что его жизнь была такой хрупкой. Стейси погладила ласково меня по спине, а папа хмыкнул:       — Сегодня не твой Дмитрий, — он с трудом поднялся с ковра. — Давайте закругляться на сегодня. Пойду, Хизер поищу.       — Какой «твой» Дмитрий? — негромко спросила Стейси, сводя брови, как у куклы. — Лан… Лен… Который чемпион мира?       — Dmitrii Alexandrovich Lankov, — выговорил я с русским акцентом, который неплохо подделывал. — Чемпион мира, да, Стейси. Мы познакомились пару лет назад. Еще на чемпионате в Маниле.       — А почему он «твой»? — она отстранилась и поставила руки в бока. Как единственная дочь военного, Стейси негативно относилась к любому красному флагу, даже если он был датским.       — Уилл пару раз ему помог. Теперь это наша семейная шутка, — вступилась мама. — Не бери в голову, Стейси. Вам действительно пора. Завтра у тебя утренняя смена, хорошо бы выспаться.       — Я тоже член семьи, почему этот Ланков «твой»? — Стейси начинала злиться скорее от факта, что от неё что-то скрывали. Не думаю, что она ревновала тогда. Разве что, женское сердце что-то чувствовало. Чего не чувствовало уже мое.       — Потому что Уилл взял у него в рот, — громко крикнула с дороги Хизер, появившаяся с Дэвидом на коротком поводке. Она выглядела растрепанной и хихикала, переступая с ноги на ногу. Скоро всё прояснилось. — Меня кстати сбила машина, и я обкурилась у Мэлани!       — Что… Блять, — мама выскочила из дома, грубо хватая Хизер под руку. Дэвид устало перебирал лапками, но в дом побежал охотно.       — Чего? — Стейси переглянулась с отцом. — Эта шутка очень глупая!       — Она обкуренная, — я развел руками, проводя Стейси и мистера Томсона до калитки, которую Хизер за собой на закрыла.       Хизер тогда досталось так, как больше нельзя наказывать детей по закону. До этого нам доставалось лишь немного, может, пару подзатыльников за хамство, но отец никогда не доставал ремень из брюк. Хизер выбесила маму и опозорила отца перед будущим, как они тогда думали, сватом.       Я сидел с Дэвидом в своей комнате и гладил усталого песика, придерживая за ошейник, чтобы он не побежал защищать хозяйку. Хизер потом сказала, что была слишком обкуренной, чтобы чувствовать боль.       Её действительно чуть не сбил минивэн с будущим отцом Луи и его друзьями, а потом они пригласили её выкурить пару косяков марихуаны, тогда нелегальной, но очень желанной. Несмотря на её состояние, я завидовал Хизер. Мне тоже не помешало бы что-то покрепче сигарет, которых я в тот вечер выкурил больше пачки.       Дмитрий был близок с Антоном Паршином, им выделили соседние квартиры. Людмила Семеновна часто ходила к жене Антона. Антон, как и все шахматисты высокого уровня, был донельзя рассеян, а супруга, кандидат мастера спорта по спортивной гимнастике, заразилась забывчивостью мужа. Она почти всегда забывала ключи, когда шла встречать сына из школы или в магазин, но у Людмилы Семеновны хранились запасные ключи. Так вышло и в этот раз, супруга Паршина вышла на двадцать минут, чтобы забрать сына с праздничного выступления в школе, а когда вернулась, Антон не отвечал на звонки в дверь.       — Не знаю, зачем я пошел за ними, — вспоминал Дмитрий. — Мама сказала, что дверь заклинила, нужна «мужская сила». Хотя в Кате силы было в несколько раз больше, чем во мне… Её не было двадцать три минуты, потом я проверил. Сына у них звали, не помню, то ли Костя, то ли Коля, очень похож на Антона был внешне. Он первый забежал в дом, после того, как мы с Катей навалились на дверь и открыли. Антон болтался на люстре в гостинной, в доме не было никакого беспорядка, только записка на диване. Сын увидел его первый, не понял еще, что это произошло… Мне пришлось его снимать, пока не приехала скорая и милиция. Он сломал шею, умер быстро. Он даже остыть не успел… Катя с ребенком потом у нас месяц жила, потом к родителям уехала.       — Ему не могли… помочь? — я старался подобрать слова, чтобы не обидеть, но Дмитрий говорил с таким холодом в голосе, что становилось не по себе.       — Вряд ли. Кому он был нужен-то? — Дмитрий иронично выгнул бровь. — Я помню его в шестнадцать, он играл хорошо, возможно, лучше чем я, но в последние годы жизни очень быстро терял навык. Игра его сожрала.       — Что было в записке?       — «Никого не винить. Люблю тебя, Катя. Прощай. Антон», — Дмитрий вытер уголки глаз. — До сих пор помню каждое слово. Перед повешением, он положил на диван записку, чтобы её точно нашли, все деньги из заначки на похороны, к которым Катя так и не прикоснулась, и его домашние шахматы. Деревянные, дорогие, индийские или что-то такое. Похоронами занималась мама, а шахматы достались мне. Я долго на них практиковался, но никому из гостей трогать не давал.       — Это такая странная традиция «откладывать деньги на похороны», — думалось мне. Дмитрий после сорока тоже начал это делать, а в заначке в какой-то момент стало столько денег, что похоронить можно с размахом Евровидения. С другой стороны, на что еще копить?       Я вышел ночью на балкон и курил, пока солнце не взошло. Такой страх за Дмитрия схватил меня за горло, что я не мог заставить себя опустить его. На следующий день я обошел все киоски и все шахматные магазины, чтобы узнать хоть что-то о Дмитрие, но не нашел ничего, кроме собственных фотографий. Их перепечатывали снова и снова, чтобы рассказать о новом чемпионе мира по шахматам. Только недавно филиппинской сборной удалось вытащить чемпионат из Москвы, как он снова отправляется туда. Сборная Штатов думала отказаться от участия.       — Ты какой-то задумчивый? — сказала Стейси, проводя накрашенными ноготками по моему плечу. Спустя несколько дней мы сидели в саду у её родителей и качались на подвесном кресле, которое мистер Томсон собрал сам. Отец Стейси дежурил на крыльце, чтобы я не посмел даже положить руку на голую коленку его девочки. Мне уже без энтузиазма представлялось, что будет, когда мы поженимся.       — Я слушаю тебя, — я повернул голову и чмокнул её в кончик носа. Она была покрыта забавными веснушками. Стейси каждый вечер приходила ко мне, или я к ней, чтобы послушать удивительные истории с работы медсестрой и сиделкой. Её любимчиком был старик с Альцгеймером, который считал себя десятилетним мальчиком, и обещал, что «когда вырастет, то жениться на красивой тете». Стейси годилась ему не то, что во внучки, но в правнучки, если не больше.       — Я закончила говорить три минуты назад, — Стейси хихикнула. Она отодвинулась на другую сторону качели и положила ноги в желтых колготках мне на колени. Я переглянулся с мистером Томсоном, который одобрительно кивнул, и немного погладил её. — Ты с того вечера такой задумчивый.       — Хизер досталось сильно. Я переживаю за неё, — соврал я. Хотя часть правды в этом была, мать теперь сама возила Хизер до школы и обратно, не разрешала гулять с Дэвидом даже по району, а Хизер всё равно сбегала по ночам через окно с будущему первому мужу. Примерно через три месяца такого тотального контроля будет зачат Луи, а Хизер сбежит с собственного выпускного в Калифорнию.       — Она поправится, — Стейси ткнула пяткой меня в коленку. — Знаешь, я всё думаю, какая кровать влезет в нашу комнату? Я хотела бы побольше, самую большую. Представь, воскресенье, утро, ты просыпаешься, я рядом такая красивая, а к нам детишки спускаются и ложатся. Потом я готовлю панкейки, и мы идем все вместе в церковь. Красиво?       — Мило, — я достал сигареты. — Ты очень красивая, а большая кровать — это хорошо.       — Уилл, — она ткнула меня сильнее в коленку. — Что случилось? Ты такой молчаливый… Я же вижу, что что-то не так. Уилл! Тебе не нравится дом, который я выбрала? Мы внесли еще не весь залог, можем…       — Дом мне нравится, — быстро перебил я, закуривая. — И твои планы на него мне тоже. И на свадьбу, всё мне нравится. Я счастлив, когда ты улыбаешься.       — Тогда в чем дело?! — требовательнее сказала Стейси. Скрывать от неё у меня никогда не получалось. — Ты думаешь о том советском куске дерьма?       — Не называй его так! — перебил я. Стейси подтянула ноги к груди. — Человек умер, мне может быть грустно?       — Я не про того, который помер, — грубо ответила она, поправляя прическу. — А про того, про которого ты думаешь больше, чем о нашей свадьбе! Дмитрий, я вспомнила, Ланков. Ты говорил о нем постоянно год назад, не затыкался просто. А потом заявляется твоя обкуренная сестренка и такую гадость говорит! Я твоя жена и требую объяснений!       — Не кричи, — я встал, бросая сигарету на землю. — Бога ради, Стейси…       — Что «Бога ради»? — она сложила руки на груди, но не встала. — Подними с лужайки. Я её только в субботу в порядок приводила.       — Я просто… Дмитрий такой несчастный, — наконец-то сказал я вслух, поднимая сигарету. — Мне его жалко, я об этом постоянно думаю! Может, он дружил с этим Антоном или…       — Или что? Или трахался? — громко сказала она. Я обернулся. Мистер Томсон исчез внутри дома. Я боялся, что он пошел за ружьем, но этого не случилось. — Я знаю, что эти левые делают. Не смей поддаваться пропаганде!       — Как ты… — мне хотелось сплюнуть. — Не говори так, Стейси! Это мерзко…       — Замечательно, теперь я мерзкая, — она встала. — Потому что я беспокоюсь за тебя, Уильям Уилсон. Нам еще вместе жить, детей рожать, на пенсию выходить. Я не хочу, чтобы всякие коммунистические идеи заразили твой разум! Нет в этих людях ничего хорошего! Они в Бога не верят, Уилл! Ты можешь в это поверишь?!       — Могу, — я кивнул, но тоже переходил на повышенные тона. — Они его не видели, они живут в беспросветной жопе! Если бы Бог не забыл про восточную Европу, то не допустил бы такого! Мне жалко Дмитрия, потому что он такой же человек…       — Не такой же! — Стейси злобно одернула юбку и направилась домой. — Он не такой же, он…       — Он настоящий! — перебил я. — Его эмоции настоящие, в отличии от наших! Не синтетические и не искусственные! Если они любят, они любят до смерти, если ненавидят, то до убийства! Ты не видела его глаза, его взгляд…       — А мои глаза ты видел? Когда ты в последний раз целовал меня?! — Стейси схватила меня за майку, ожидая, что я поцелую её в порыве страсти, но я сделал шаг назад.       — Успокойся, — мне безумно хотелось добавить «женщина», как унизительное, но остановился. — И не поддавайся на пропаганду, ясно? Везде, по всему земному шару живут люди, такие же, как мы. С душой, порой чище нашей…       — Так возьми меня с собой, черт возьми! Покажи мне мир! — Стейси раскинула руками. Её отец появился на крыльце.       — Когда мы поженимся, — я поджал губы и развернулся. — Успокой свой перфекционизм, и выбери хотя бы дату. Иначе я схвачу тебя и унесу в церковь насильно.       Последняя фраза подействовала на Стейси успокаивающе. Она рассчитывала забеременеть сразу после брачной ночи, поэтому старательно укладывала время в годы, расписывая нашу жизнь. Один раз я застал её на полу гостиной с мамой и Хизер, которые разглядывали десяток ежедневников, китайский гороскоп и обычный, список ближайших шахматных турниров на десять лет вперед.       — Ах, если бы был месяц между ноябрем и октябрем, — Стейси заламывала руки и хмурила брови. Мы поссорились всего на один день. Вечером я пришел к её окну с цветами, которые отец уговорил купить. И хоть мистер Томсон не пустил меня на порог, Стейси оттаяла. Хотя её отношение к советам не оттаяло, мне кажется, до сих пор.       Не так давно она вернулась в США из Южной Кореи, где служил в демилитаризованной зоне её муж много лет, мы сходили пообедать, я наконец-то познакомил их с Дмитрием. Стейси предпочла его игнорировать, а когда Дмитрий тактично удалился в туалет, долго смотрела ему вслед, и демонстративно хмыкнула: и это лучше, чем я?       Если честно, то да. Дмитрий лучше всех, кого я встречал в этой жизни.