Грохот сердца

На душе скребло. Дотторе понимал, что так нельзя, но… оставались ли у него другие варианты? Казалось, что он магнит всех катастроф. И несмотря на огромнейшее пожирающее всю плоть изнутри чувство вины, Панталоне все также манил заживо. Он тянул к себе. И в голове второго предвестника это не укладывалось. Тот был без сознания, как он мог до сих пор раскидывать свои бесконечные пленящие сети, в которые, непонятным для самого Доктора образом, очутился и сам он. Он вернулся домой. Ноги не хотели идти куда-то кроме лаборатории, где лежал Лоне, а безумный разум, который с каждой секундой все больше тонул в мучениях, не пускал его никуда кроме дома. Дотторе зашел в квартиру. Все предвестники зачастую пытались купить самый дорогущий и большой особняк в городе, чтобы хвастаться в дальнейшем и показывать кто тут вождь среди нищих, но он не входил в их число. Если он и купил большое и дорогое помещение, то это была лаборатория, но ему ее купили за счет государства да и не было человека, который позавидовал бы его лаборатории. Проход на кухню казался настолько длинным, что свет окна было не видно, по ощущениям стены сжимали и без того изнуренное тело Зандика, ноги совершенно перестали подчиняться обладателю и приходилось шкрябать пальцами по той же самой стене, воздуха не хватало, и кошмарнее всего было видение Сохре. Она то исчезала, то стояла где-то в далеке, то охватывала своими неосязаемыми ладонями лицо того. Она то плакала, то целовала, то агрессировала. Еще она что-то кричала и кричала что-то важное, кричала то, что Зандик запомнил еще в студенческие дни на всю оставшуюся жизнь. То был не крик, то были вопли, истошные вопли, она умоляла сделать что-то, что ни Зандику, и даже ни Дотторе было не под силу. Зандик не смог спасти Сохре и не сможет спасти Панталоне, но последнее под силу Доктору. Но тогда что его останавливало? Галюцинации. И Дотторе надеялся, что все это галюцинации, а не реальность, или же сон и сейчас он с минуты на минуту проснется в душной общажной комнате будучи студентом. И при каждой подобной мысли стены все уже (от автора: ударение на «у») сжимались, воздуха критически не хватало, ноги отказали полностью, что заставило упасть Зандика и ползти. А вопли становились все громче. Голова мутнела. Хотелось сказать, но студент не знал что, да и челюсть онемела… хотелось прижать к себе Сохре и больше никогда не мучить ее, но у него не хватило бы сил. «Занд…» «Пожал… Не уб… меня…» Ее голос сел. Она истошно хрипела, и боле не исчезала и не появлялась в рандомных местах, она лишь валялась в конвульсиях где-то впереди. Зандику было ее жалко, но он как и тогда мало что мог сделать. Стены все сильней сжимались, и он чувствовал как они протирают его плечи. Воздуха больше не оставалось. В глазах потемнело. Дотторе протер их. И уже с более-менее ясным мировоззрением он осознал, что находится все в том же самом обычном проходе на кухню, расстояние которого не превышало и двух метров. Света из окна и вправду не было – оно зашторено. И, нервно оборачиваясь и разызскивая взглядом Сохре, он лишь добивал себя грезами об ее чудесном оживлении. Сохре не было нигде. Нигде кроме памяти Дотторе, народа Сумеру и Ирминсуля. Доктор повалился на стул. На улице уже было темно, лишь свирепые сугробы освещали дорогу. Вьюга успокоилась. Она была, но не в таких масштабах, как днем. Дотторе стучал пальцами по столу, глядя в окно.(которое он расшторил) На душе было смутно. Понимание того, что банкир мог повторить судьбу Сохре и это разочаровывало. Не хотелось повторять давние ошибки. Доктор сошелся на решении не оставлять Панталоне на попечение судьбы. Он зайдет к нему утром. Не сейчас, сейчас нужно было привести себя и свои размышления в порядок… Всю ночь Дотторе так и не уснул. Он пытался лишь по старинной традиции «Утро вечера мудренее», но попытки не увенчались успехом, лишь раздражеными зевками. Голова была доверху забита удручающими мыслями, что только саднили. Он всегда считал, что отпустил Сохре, но как оказалось – нет. Он скорбил по ней и думал над тем, как бы он жил сейчас, если бы тогда выбрал ее. Думал и о Панталоне. Он все кормил себя обещаниями, что зайдет к нему утром, а если утром он будет гнить под землей?.. Но идти ночью в Заполярный дворец – звучит абсурдно. (но не абсурдней влюбленности Дотторе) Приходить с пустыми руками тоже не хотелось. И что можно придумать лучше, чем пойти в три часа ночи за клубникой в декабре? Правильно, лучше можно было бы просто признаться банкиру в чувствах, но Дотторе то ли еще не дорос до этого, то ли он слишком безумен для этого. Найти в Снежной прилавок, что работает 24 часа можно только в центре города, так что пришлось ехать аж до туда (а расстояние от дома Дотторе до центра города было немаленькое), плюсом нужно было найти клубнику в декабре… Кучер господина предвестника был совершенно не рад, тем что его разбудили и заставили работать. Ну, а что ему оставалось? на операционный стол сумасшедших клонов не хотелось… Снежная зимней ночью была особенно прекрасная и зачаровывающая. Снежная не была страной свобод, но ее можно было ощутить ночью. Ветер был прохладный, он вел в танце множество снежинок. Дотторе зашел в один такой прилавок. И на просьбу о клубнике продавщица усмехнулась и отправила его в соседний ларек, где он приобрел скромную коробочку клубники. Он уже давно жил в Снежной, но так и не привык к местному народу, что испепилял доброту и отзывчивость, в противовес всему гнету со стороны собственного Архонта. Будучи в Сумеру к нему добро никто не относился, (не считая Сохре) его гнали отовсюду и последней каплей терпения народа была потеря его девушки. Здесь же народ, зная кто такой Дотторе и чем он промышляет относились по другому, и это растапливало сердце. И приятно понимать, что народ Снежной не станет гнать его. На самом деле Дотторе не был романтиком. Он в этом ничего не смыслил. Раньше, будучи студентом, когда у него не получались курсовые, экспедиции, неодобрение академиков, и в общем ему было плохо, то Сохре приносила клубнику. Он не был ярым фанатом клубники, но когда жевал ее, то на душе становилось легче, и не из-за ягоды, а из-за тепла, источаемого Сохре. И понял он это относительно недавно. Так что если Регратору и не по вкусу клубника, то по вкусу придется тепло даримое Доктором. Верно? Сама коробочка клубники была самой простой – той, которую могли позволить себе деревенские торговцы, но как-никак сделано было с душой и это убаюкивало злость в сердцах даже самый извращенных людей. Наверное, тепло и любовь ценились дороже моры. И Дотторе, вспомнив о человеке, который был непременно связан с морой, тоже почувствовал тепло. Он почувствовал и тепло и страх. И снова накатывало волнами ужасного моря реальности. Противоядия – нет, у самого Панталоне слабый иммунитет и без того много болезней. И страшно было осознание всей никчемности ситуации и того, что Дотторе окончательно привязался к банкиру. Можно было уже начинать сборы на его похороны, а тот только очнулся со своей влюбленностью… Думать об этом не хотелось, но приходилось. Поэтому все что оставалось Доктору, так это сесть в карету и поехать обратно домой. По приезду голова Зандика была забита настолько, что он сразу же рухнулся в кровать и погрузился в сон. Проснулся он через три часа с такой же мутной головой. Но до дворца дошел чуть ли не бегом. Пролетая по этой идиотской лестнице он вновь проклинал ее. Двери в операционную широко распахнулись. На койке лежал Панталоне. Он уже проснулся. Вид у него был не самый опрятный. Он был белее снега, под глазами ярко выделялись черные круги, уставший взгляд и… «оставленный мною засос выглядит просто потрясающе». Завидев Зандика он долго его рассматривал, и, каким-то неизвестным никому кроме него методом, понял что перед ним – оригинал. Регратор вытянул из себя улыбку и слабо махнул рукой. (Дотторе эти действия явно не понравились) – Доброе утро, Панталоне – Второй предвестник аккуратно положил на тумбу подле койки клубнику, – Я не мог быть с тобой в ночь, извиняюсь – последнее сказал максимально тихо, а то срезы услышат – будут вопросы и насмешки, – Как твое самочувствие? – … Нормально. – Ты смущен чем-то? – Ну, когда ты говорил о клонах, я не думал, что их будет так много… – Ну при учете того, что мне 483 года, а клоны создаются раз в 10-15 лет, и это не считая 30 лет, так как тогда я таким не занимался, то вот и считай сколько у меня их всего, конечно, с десяток штук уже померло, но… – Дотторе, поняв, что уж слишком углубился, решил тактично замолчать, –… Я тебе клубнику принес… Ну ты видишь, – он произнес это шепотом, все же ему было стыдно говорить подобную романтику. – Хах, благодарю. Отравленная? – Нет, (но хотелось бы, кхм…)с чего ты взял? – Я вообще-то все слышу, пхах. Откуда ты взял клубнику в ноябре? – Декабре – это раз, а два я – великий недопонятый гений науки, могу горы свернуть, а ты задаешь столь никчемные вопросы? Ты просто еще не понял всего моего превосходства и величия! – Ну уж извиняюсь, хах. Так если ты такой неворятный, то скажешь, что же мне вкололи? – В глазах Панталоне выступили искорки страха. Как и на глазах Дотторе. Что ему сказать? «Тебе вкололи мой препарат, от которого не нашли противоядие, можешь устраивать себе похороны»? – Яд, он смертельный, и, грубо говоря, если не найдут противоядие, (которое очень старательно ищут) то тебе остается 30 дней до кончины, да, – своим кратким «да» он подтвердил весь свой резкий ответ. Регратор был напуган. Раньше он был бы не против узнать дату кончины, но теперь… Теперь стало страшно. Он еще не воплотил и долю своих амбиций, а через какие-то 720 часов (от автора: 30 дней = 720 часов) будет лежать в могиле… Он припадочно схватился за свою голову, в горле словно нож застрял ком. И лучше бы он умер внезапно, чем знал дату кончины. Панталоне и не надеялся на создание противоядия за столь ужатый и краткий срок. Он согласился со словами Арлекино об его «трусливой сущности». И как же он проведет оставшееся время? 30 дней… не слишком ли это мало? Доктор сразу же пожалел о своем резком ответе. Ему не оставалось ничего кроме того, как полуобнять Лоне. «Не беспокойся, я обязательно найду для тебя противоядие. Просто верь в меня» – И он поправил чужую белую прядку волос.