Ра-Шин не любит темноту. Раньше он засыпал под утро, когда темнота сменялась серыми предрассветными сумерками, но теперь, когда он живёт не один, приходится подстраиваться под общий распорядок дня. На ночь Ра-Шин оставляет горящей хотя бы одну масляную лампу.
От темноты под закрытыми веками не сбежать никак. Она мягко окружает его, а перед рассветом, когда тени самые густые, она жадно на него набрасывается.
Ра-Шин резко садится на постели, распахнув глаза. Сердце колотится где-то в горле, но вместо ожидаемой непроглядной тьмы его окружает лёгкий сумрак очень раннего утра, через большие окна в спальню пробираются первые робкие лучи солнца. Он переводит дыхание, трёт лицо ладонями — и голой спины касается чья-то шершавая от чешуи ладонь. Прикосновение знакомо до боли.
Кончики когтей остро и щекотно скользят вдоль спины, Ра-Шин поводит плечами, жмурясь от удовольствия.
А потом оборачивается.
Ясный-как-Ночь не спит. Лежит, обнимая второй рукой Лиарсу, смотрит внимательно.
— Я разбудил? — шёпотом спрашивает Ра-Шин, потому что иногда не успевает проснуться до того, как жадная тьма накроет его с головой.
Ясный-как-Ночь качает головой.
— Я рано встаю.
Он отвечает тоже шёпотом, но разбудить спящего не боится, поглаживает его по волосам.
Лиарса спит крепко. Ему не снятся кошмары, его лицо расслабленное и спокойное.
Он чудовищно красив.
Конечно, Ра-Шин в курсе, что Лиарса смазливый, это бросилось в глаза с первой встречи, но сейчас он не может оторвать взгляд от его лица. Длинные ресницы — почему-то чёрные, хотя волосы и брови белые — отбрасывают на щеки густую тень, губы — ещё припухшие — маняще приоткрыты, на нижней губе темнеет небольшое пятнышко, маленькая ранка. Должно быть, он прикусил её вчера, когда они…
Кровь внезапно приливает к лицу.
Ра-Шин даже представить себе не мог, что Лиарса, холодный и неприступный, позволит овладеть собой. И при этом будет таким…
Взгляд наконец-то отрывается от его лица и скользит ниже. К россыпи тёмных пятен — на шее, на плечах, Ра-Шин даже след от зубов находит, хотя совершенно не помнит, когда смыкал их на гладкой коже.
Собственнические метки на его коже наполняют уверенностью.
"Он мой", — думает Ра-Шин. "Я — его, а он — мой".
Рука тянется к шее — на нём тоже должны быть такие же отметины, но пальцы находят только несколько небольших ранок, уже подживших — это Ясный-как-Ночь укусил его два дня назад…
Ра-Шин ещё раз ощупывает собственную шею. Он помнит прикосновение мягких губ, помнит поцелуи и горячий язык, и дразнящие прикосновения белых зубов, но не может нащупать ни одного чувствительного места.
— Полежишь с ним?
Ясный-как-Ночь отвлекает от тревожащего ощущения неправильности, и Ра-Шин укладывается на его место, принимая на себя сонную тёплую тяжесть объятий Лиарсы. Беловолосая голова удобно укладывается в выемку плеча. За Ясным-как-Ночь бесшумно закрывается дверь, тягучая светлая тишина заполняет спальню и Ра-Шина до краёв.
Он поудобнее устраивает на подушке голову, Лиарса сонно вздыхает ему в шею, и Ра-Шин безотчётно поглаживает его острую лопатку. Кончики пальцев скользят по гладкой коже, натыкаются на какую-то длинную шероховатость — царапина?
Ра-Шин поднимает голову, чтобы посмотреть. Действительно, царапина.
На Лиарсе всё заживает быстро и без следов. Его тело носит на себе один единственный шрам на груди — а теперь ещё и следы обжигающей страсти. Ра-Шин ещё раз его осматривает.
Синяки на плечах уже расцветают лиловым и сойдут к завтрашнему утру, на шее тоже. Хочется их потрогать — Ра-Шин хорошо помнит лёгкую саднящую боль, которая появляется, если вжать пальцы, приятную боль, она значит, что ты ещё жив и ты не один, — но на глаза попадается укус, и он отвлекается.
Зубы прокусили кожу до крови. Ранки запеклись и чуть припухли по краям, до завтра не пройдёт. Рот почему-то наполняется слюной.
Ра-Шин выдыхает и опускает голову на подушку.
На теле Ясного-как-Ночь не остаётся следов. Чешуйчатая кожа плотная, её так просто не прокусить, и тёмная, на ней ничего не видно. Обычно его это не беспокоит: Ясный-как-Ночь не любит разговоры о принадлежности кому-либо, но на метки не скупится, и это лучше любых слов.
Лиарса тоже не любит разговоры о принадлежности, и, хотя на нём следы отлично видно, на самом Ра-Шине ничего не осталось. Эта мысль не даёт покоя, тревожно свербит где-то под черепом, царапает затылок изнутри.
Лиарса так и не принял его до конца.
Отвергает его принадлежность на самом примитивном уровне.
В груди что-то скупо шевелится, Ра-Шин неосознанно прижимает к себе расслабленное тёплое тело, пальцы крепко — слишком крепко — сжимаются на плече.
— Ра-Шин?..
Лиарса сонно щурится.
— Укуси меня. — Ра-Шин настроен решительно и серьёзно.
— Что? — Лиарса удивлённо хлопает глазами. — Зачем?
— Мне нужно.
Лиарса кусает его за плечо. Осторожно и мягко. Не причиняя боли и не оставляя следов. Ра-Шин с тоской вспоминает нож, оставшийся под подушкой в его комнате, и что-то, видимо, отражается на его лице, потому что Лиарса непонимающе хмурится.
— Тебя ядовитая коту-гава ночью укусила? Отпусти, мне больно.
Ра-Шин заставляет себя разжать пальцы, сомкнувшиеся тисками на плече Лиарсы. Потом заставляет себя дышать ровно и размеренно.
— Ли… — он замолкает, не договорив.
У Ра-Шина нет права на домашнее мягкое "Арса". Но и то, что осталось, его устраивает.
Короткое лёгкое имя оседает горечью на губах и тяжестью под рёбрами.
Его хочется носить под светящимися татуировками, у самого сердца, навсегда обозначая свою принадлежность.
Ра-Шину хватит пяти разрезов.
***
"Ли".
Кожа легко расходится под лезвием ножа. Боль остро вспыхивает — и тут же притупляется, теряет остроту. Зеркало из гостевой комнаты Ра-Шин давно убрал, режет на глаз. Выходит не очень ровно, но вполне читаемо.
По крайней мере, он так думает, глядя на собственную окровавленную грудь.
Места между узором татуировок Псиджиков немного, но короткое имя там помещается так, будто именно для него это место и оставалось.
Ра-Шин режет привычно — неглубоко, чётко, руки не дрожат. Он знает: кровь быстро остановится, порезы стянутся ломкой корочкой и сойдут, оставив после себя тонкий белёсый след на коже. Едва заметный, как и все остальные, и это Ра-Шину не нравится.
Он хмурится и примеряется ножом.
Глубже. Нужно ещё глубже, его чувства идут от самого сердца, и вырезанное на коже имя должно отпечататься так же глубоко и полно.
"Я принадлежу тебе, Ли. Хочешь ты этого или нет."
Боль густеет и расцветает перед глазами короткими алыми всполохами. Ра-Шин закрывает глаза и переводит дыхание, потом придирчиво рассматривает результат, отмечая, что уже просто накинуть сверху тёмную рубашку не выйдет. Надо будет перевязать.
Бинты где-то тут, в дорожном рюкзаке. Не нужно никуда ходить, встать с постели и достать их — дело пары минут. Можно не торопиться… И вонзить лезвие ножа ещё глубже.
На этот раз кончик упирается во что-то твёрдое. Кость, понимает Ра-Шин и едва слышно стонет сквозь зубы. Не только от боли.
Мысль о том, что его принадлежность отпечатается не только на коже, но и под ней, отдаётся во всём теле возбуждением. Если бы Ра-Шин мог вырезать имя Лиарсы прямо на сердце и не умереть в процессе — он бы сделал именно это, но памятная зарубка на кости тоже хорошо.
Ра-Шин отчаянно жмурится и давит сильнее.
Когда потяжелевший нож внезапно выскальзывает из пальцев, проснувшийся голос разума отчётливо говорит в его голове: перестарался. Тревожная мысль, впрочем, тут же ускользает — некогда думать, он ладонью зажимает порезы на груди, чтобы не заляпать пол, когда будет поднимать нож, но кровь бодро сочится из-под пальцев.
Ладони недостаточно.
Тогда Ра-Шин комкает рубашку — хорошо, что торопился и бросил рядом, на постель, далеко тянуться не надо — и прижимает её к ранам. Плотная ткань быстро становится влажной, прилипает к коже, в груди печёт.
"Может, действительно перестарался", — отстранённо думает он, пытаясь отвлечься от острой, жгучей боли.
"Ерунда. Кровь сейчас остановится. Надо немного потерпеть."
Два вдоха спустя терпение заканчивается и Ра-Шин отнимает скомканную рубашку от груди. Ткань основательно пропиталась кровью и прилипла к коже, снимается неохотно, оставляя влажно блестящий след. Холодный свет татуировок меняет цвет крови на чёрный.
Разрезы такие глубокие, что края не сходятся, но Ра-Шин доволен. Наклоняясь за ножом он думает, что когда раны заживут — шрамы будут хорошо видны и Лиарса больше не сможет делать вид, будто его это не касается.
Ра-Шин ему принадлежит.
Спокойствие, исходящее от одной этой мысли, сильнее боли, звоночков подступающей тревоги и внезапной слабости.
Нож как-то далеко, дотянуться всё не получается.
Ставшее непослушным тело соскальзывает на пол.
Зрение почему-то меркнет.
"Здесь не должно быть темно," — напоминает себе Ра-Шин, упрямо пытаясь не поддаться беспамятству. — "Здесь тьма не может прийти за мной, но…"
Потолок комнаты кружится и отдаляется, темнеет, тяжёлые веки закрываются почти против воли, и плотная липкая тьма накрывает его с головой.
***
Первая же вспышка света — серые тревожные глаза, распахнувшиеся на пол лица.
— Не надо было оставлять его одного.
— Держи крепче, Арса.
Понемногу возвращаются остальные чувства — и боль. Тупая, тянущая, немилосердно грызущая грудь.
— Надо перевязать.
— У него бинты должны быть в рюкзаке.
Ра-Шин с трудом открывает глаза. В первый момент едва не пугается, видя перед собой расплывчатый тёмный силуэт, но потом зрение фокусируется. Ясный-как-Ночь держит у его груди раскрытые ладони, блики целительного света пляшут на чешуе.
— Ты принадлежишь мне, — едва слышно выдыхает Ра-Шин, и Ясный-как-Ночь морщится, но ладоней не убирает.
Бледный Лиарса склоняется над ним. Свет отражается в его распахнутых глазах, белые брови почти сходятся на переносице.
— Я принадлежу тебе, — упрямо заявляет ему Ра-Шин, задыхаясь, и Лиарса хмурится ещё сильнее, недовольно поджимает губы.
— Вам обоим этого не изменить.
Последнюю фразу Ра-Шин произносит без голоса: силы совсем кончились, он чувствует, что сейчас налитые свинцом веки снова опустятся, погружая его в непроглядную тьму, и последнее, что он увидит — как эти двое смотрят друг на друга, склонившись над его телом.
Он может поспорить на все мастерские заказы мира, что они прямо сейчас о чём-то разговаривают. Мысленно.
"Когда-нибудь вы будете так говорить и со мной," — Ра-Шин обессиленно закрывает глаза.
"Я сделал для этого всё".
