house of memories

— Что случилось, Га Он-а? Звук чужого голоса вырывает из вороха мыслей, заставляя оторваться от гипнотизирования молочной пенки, покрывающей карамельный латте. Эта кофейня была любимой у Ким Га Она: уютная, хоть и маленькая, где всегда пахло свежей выпечкой, а за малиновые круассаны парень готов был продать, как минимум, душу. Он часто забегал сюда до и после работы, успевая ухватить пряные булочки и большую чашку кофе или облепихового чая, зная, что день теперь пройдёт как минимум неплохо. Это заведение было для него спасительным местом ещё до встречи с Ё Ханом и он трепетно любил его, игнорируя другие кофейни, что были ближе к суду или являлись подходящими для его "статуса". Статуса, который сейчас разваливался, как старый конструктор, ведь нужные детали давно отлетели от неосторожных действий, завалившись куда-то под диван. Сейчас Га Он греет замёрзшие пальцы о фарфоровую кружку, ведь на улице под вечер уже сильно холодало, а он так и не перелез из своего любимого пальто во что-то более согревающее. Он слышит вопрос, но ответа не находит даже спустя долгие минуты молчания. Тёплое и ласковое "Га Он-а" заставляет поёжиться и сделать робкий глоток остывшего напитка, ведь это не тот человек, от кого он хочет слышать так своё имя. Дон Хён был интересным: красивый, уверенный в себе, внимательный и слушающий. Он всегда обходительно целовал его костяшки в знак приветствия, непозволительно долго поглаживая пальцами внутреннюю сторону ладони, помогал снять верхнюю одежду, интересовался его делами и запоминал всевозможные мелочи, который Ким мог сболтнуть чисто случайно. Часто, после таких вот встреч, парень получал в подарок желанную книгу, цветок или билет на выставку, от чего Га Он ощущал себя ребёнком на рождество. Всё было прекрасно, они могли говорить часами обо всём, а Дон Хён при этом никогда не переходил границы, ограничиваясь коротким поцелуем в холодную от мороза щёку и пожеланием добрых снов. Не было пошлых намёков, сальных взглядов или попыток зажать парня в своей машине на заднем сидении, но он всё равно был не тем. Не имел гордо разведённых плеч, раздутого эго и губ, вечно изогнутых в самодовольной ухмылке. Ким, смотря разные романтичные дорамы, вооружившись ведёрком мятного мороженного и годовым запасом мармелада, никогда не понимал главных героинь, что усиленно бегали за тем самым плохим вариантом, обжигаясь, когда с другой стороны был добрый и ласковый парень, готовый принять её несмотря ни на что. Дорамы Га Он выключал, фыркая от неправдоподобности, но теперь сам стал той самой героиней мыльной оперы. Перед ним сейчас сидит тот самый хороший выбор, но он строптиво воротит нос, потому что там, за пределами пузыря, окружающего кофейню, есть тот, что ранит более всего. Тот, кто вгоняет в грудину остриё стрелы, сочащееся ядом, а Ким всё равно тянется ближе, позволяет холодному металлу прорвать кожу и сухожилия, дойдя до сердца, лишь бы придвинуться к желанному телу ближе. С первой встречи, когда их взгляды столкнулись, Га Она будто пригвоздило к полу. Его шпыняли, издевательски посмеивались и играли, как с резиновым мячиком, кидая в стены и пол, веселясь с того, как он отпрыгивал от поверхностей и всё равно прилетал точно в ладони. Парень ощущал себя несмышлёным щенком, но даже после удара кнутом всё равно бежал обратно, поддаваясь ласкающей руке. Стараясь доказать свою преданность и нужность, Ким не скрывал победной улыбки, когда получилось. Когда их с мужчиной сковали отношения, а после и брак, всё правда изменилось: мужчина раскрывался перед ним, одаривал тёплым взглядом и был вездесущ, как теплый морской бриз. Всегда старался ненароком прикоснуться, заявить свои права, и Га Он расслабился, надеясь, что борьба закончена и после титров их ждёт светлое и радужное будущее. Вот только Ё Хан будто наигрался в "долго и счастливо", забросил тот самый мячик в пыльный угол, поняв, что попрыгунчик больше так не забавляет. Ким Га Ону ещё нет тридцати, но он уже чувствует себя рухлядью, что оставили пылиться на старом чердаке. — Наверное, всё просто... Сложно? — Га Он сжимает губы, подбирая слова, и прячется за большую кружку с напитком, надеясь, что ему правда не нужно будет ничего объяснять. Мужчина как-то тоскливо улыбается, упираясь локтями в стол и наклонив голову набок, — Ты знаешь, Ё Хан никогда не ценил то, что имел. Га Он чуть ли не давится кофе, вовремя прикрывая рот ладонью и в непонимании смотрит на мужчину, сидящего напротив за столиком, — О чём ты? — Всё просто, Га Он-а. Ё Хан мог купить новую машину, что даже ещё не вышла в массовое производство, а потом оставить её гнить в гараже. Был способен сделать часы на заказ, по стоимости схожих с годовой зарплатой в Алжире, а после передарить, потеряв к вещице интерес. Я могу его понять, ведь люди, владеющие всем, порой испытывают ужасную, пожизненную скуку, но вот потерять такого человека, как ты... Что ж, Кан Ё Хан никогда не перестанет меня удивлять. Слова ранят больно, будто пальцы залезают в открытую рану и ковыряю до самой кости, но парень лишь дёргает плечами, звонко ударив дном кружки о стол. Га Он отводит взгляд, чтобы не смотреть в чужие глаза, чтобы собеседник не увидел, какой вес имеют эти слова. — Я бы никогда не совершил такой ошибки, Га Он. Это должно быть приятно, просто обязано приносить облегчение и обволакивать израненное сердце будто патокой, но единственное, что чувствует парень — это желание закрыть уши ладонями. Он продолжает смотреть в панорамное окно, открывающее вид на небольшую парковку, жмурясь на секунду, чтобы потом распахнуть глаза от нахлынувшего удивления и схватиться пальцами за столешницу. Он видит такое знакомое авто, номера на нём и будто даже через тонированное окно может различить фигуру мужчины, что сейчас явно сжимает крепко руль и так же смотрит в окно, видя насквозь. Ким знает автомобиль, помнит даже, как в нём жарко, когда горячее тело придавливает тебя сверху на задних сидениях, пока спина хрустит от того, как его выгибает от прикосновений ладоней к чувствительной коже. Сейчас эти воспоминания не вызывают сладкой истомы или горящих от смущения щёк, а лишь приносят боль, ошпаривая грудину крутым кипятком. Га Он даже не прощается толком, говорит сбивчиво и неразборчиво, видя в глаза напротив стойкое непонимание, но парень так не может. Не может сделать даже полноценный вздох, понимая, что даже не видя Ё Хана, даже если тот не в зоне его видимости, он всё равно имеет над его телом власть, какую не имели короли над своими землями. Ему нужен воздух, морозный и колючий, чтобы почувствовать хотя бы его, а не только жгучую обиду в грудной клетке. Он не привык обижаться на старшего, снисходительно принимая и любя каждый недостаток, но сейчас он тонул в отчаяние, злобе и едкой обиде, не справляясь с коктейлем неведомых до этого ощущений. Едва переступив порог кофейни, его запястье оказывается перехваченным прямо на уровне тонкого серебряного ободка, но пальцы сжимают не крепко, боясь навредить. Мужчина выглядит сконфуженным, тут же убирая ладонь с чужой руки и как-то весь сжимается под взглядом карих глаз. — Прости, если я сказал что-то не так и обидел тебя. Киму хочется развалиться на много маленьких Га Онов, что разбегутся в разные стороны и попрячутся под плинтуса и камни, потому что выносить такой болезненный взгляд мужчины становится невыносимо. Он не хочет делать больно, не хочет ранить, но и остаться не может. Не может сказать "да" на сотни вопросов, вертящихся в голове Дон Хёна. Он не способен дать ему то, чего он желает, оказываясь в таком же положении, ведь он тоже, похоже, не может получить желаемое, сколько не тяни руки и не бейся лбом об асфальт. Большие оленьи глаза бегают от мужчины до автомобиля, а тело метается из стороны в сторону, но Га Он только подается вперед, чуть приподнимаясь на носочках, чтобы мазнуть пересохшими губами по чужой колючей щеке и тут же отстраниться. Это не похоже на поцелуй, лишь лёгкое прикосновение на прощание. Старший ощущает это всеми фибрами, видит в дёрганных движениях чужого тела и во взгляде, наполненном сожалением. Га Он делает выбор не в его пользу и это больно и хлёстко ударяет по сердцу, но он не способен держать, видя, как мальчишка тянется в другому человеку. Дон Хён — тёплый очаг, потрескивающий в камине огонь — согревающий, уютный и безопасный, а Ё Хан — неутолимый лесной пожар, превращающий в пепел всё в округе, и Ким летит на это пламя, как ослеплённый мотылёк, даже если его крылья уже бугрятся и лопаются от глубоких ожогов. — Ты ни в чём не виноват, никогда не был. Ким не обещает позвонить или написать, но мужчина этого и не ждёт. Понимает, что Га Он — свет, способный пробраться даже в самые мрачные углы бездны, но эта небольшая сверхновая уже принадлежит другому и освещает, к сожалению, не его путь. Ким не оборачивается, не позволяет себе даже мимолётно скользнуть взглядом по мужчине, оставшемуся позади. Он не боится передумать, просто на это не способен, но не хочет увидеть, как разрушает другого человека. Даже если их брак с Ё Ханом разрушен и не подлежит восстановлению, даже если сейчас они приедут и Га Он соберёт свои вещи, уезжая навсегда из их дома, даже если он перестал бороться — это ничего не меняет. Кан Ё Хан — его прерогатива, его наказание за несуществующие грехи и его благословение за прошлые жизни. Он будет искать его силуэт в каждом, оглядываясь на тени в переулке, всё ещё надеясь на что-то, даже если это больше никому не нужно. Парень даже не знает, зачем целует другого мужчину, выглядя со стороны, как капризный ребёнок, что будто хочет доказать что-то очерствевшему взрослому, показать, что вот он — желанный другим, необходимый и важный. Он не знает зачем делает это, пока открывает снова замёрзшими пальцами заднюю дверь авто, усаживаясь на сидение прямо за спиной водителя. Парень чувствует, как на него смотрят через зеркало заднего вида, пробираясь одними чёрными глазами под самую кожу, но Га Он не смотрит в ответ и лишь ершится и устремляет взгляд в окно, прислонившись к нему лбом. Они доезжают до дома и доходят до их спальни в полной тишине, повисшей между ними, как дамоклов меч, но Га Он вдруг понимает, что это стало уже привычным — игнорировать друг друга. Они так мало разговаривали в последнее время и Ким не перестаёт скучать по моментам, когда они могли просто говорить обо всём и ни о чём одновременно, ночами напролёт, пока не засыпали, сидя прямо на ковре, свернувшись одним большим клубком. Даже их спальня выглядит пустой и холодной: Га Он давно снял со стены небольшую гирлянду и прищепки с их фотографиями, приносящими лишь ощущение пустоты в районе грудины. Даже небольшая белая розочка, засушенная и оставленная стоять в небольшой вазочке, давно была выброшена самим Кимом. Когда-то Ё Хан сам засунул белый бутон парню за ухо, пока они танцевали на их заднем дворе после свадьбы, оставляя на виске короткий поцелуй. Парень сжимал высохшее растение в ладони, стоя над раковиной, сравнивая ощущения, ведь их брак так же превращался в пыль от одного неосторожного прикосновения. Неаккуратно снятое пальто летит на небольшой пуф, оставаясь лежать бесформенной кучей, и Га Ону плевать на возможные складки и неопрятный вид завтра. Он вообще хочет, чтобы утро не наступало и они так и остались вечно стоять в холодной, опустевшей комнаты. — Га Он-а... — и воцаряется буря. Ласковый голос не успокаивает, а лишь вызывает волну горечи, охватившую содрогающееся тело. Горло сжимается судорожно, а голосовые связки будто трут наждачной бумагой, не давая произнести ни слова. Резко развернувшись, Га Он видит Ё Хана в полумраке, но его взгляд горит от эмоций: отчаяние, тоска, потеря, и глаза младшего наполняются предательскими слезами. Он чувствует, как лопаются капилляры, как краснеют белки глаз, но не пытается сдержать рвущиеся наружу солёные капли. — Не смей. Ты не имеешь право так меня называть. Через мутную пелену он видит, как Ё Хан тянет к нему руку, хочет стереть влажные дорожки с щёк; отшатывается, спотыкаясь, кажется, о свои же домашние тапочки и чуть не заваливается прямо на пол, но всё равно больно бьёт по чужим ладоням, не давая прикоснуться. Ему до одурения хочется позволить, дать обнять себя, как ребёнка в истерике, чтобы поверить, что всё хорошо и ему просто приснился кошмар, но если он сейчас дать слабину — в его спину снова вонзят острые иголки, размером с шипи дикобраза. — Просто скажи мне, что было не так. Я отдал тебе всё, что у меня было, без остатка и возможности возврата, а тебе стало скучно? Я стал тебе настолько неинтересен? — Что ты несёшь? — Ё Хан старается сохранить хладнокровие, но то, что говорит Га Он — бред, по другому не назовёшь. — Я говорю то, что вижу. Я делал всё, как ты хочешь. Не спорил, терпел, даже если было невыносимо, и даже в ситуации с Дон Хёном повёл себя честно. И это, чёрт возьми, было твоей идеей. — парень зарывается пальцами в свои взлохмаченные волосы, тянет, будто старается вырвать, чтобы не сойти с ума окончательно, а Ё Хан заламывает собственные пальцы, желая схватить супруга за плечи, встряхнуть и дать понять, что он сожалеет. — Я не обвиняю тебя ни в чём, Га Он. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, даже если твоё место, в итоге, не со мной. Парень замирает на месте, обессиленно опустив руки. Ему хочется зажмуриться до черных пятен перед глазами, открыть их и понять, что он просто находится в психиатрической клинике и всё, что он слышит — его слуховые галлюцинации, потому что мужчина несёт чушь с таким уверенным видом и у Га Она появляется мысль подойти и проверить температуру. — Счастлив? Ё Хан, ты — самый умный и уверенный человек, которого я когда либо встречал. Ты вертишь чужие судьбы и жизни на своём, прости, члене, даже не прилагая больших усилий, просто, наверное, уродившись таким вот особенным, но сейчас мне кажется, будто я разговариваю с умалишенным. — Ким шмыгает носом, волна ярости сходит на нет и остаётся только полное опустошение, — Моё миловидное лицо часто помогало мне скосить на дурочка, когда было нужно, но глупцом я никогда не был. Ты думаешь не о моём счастье, а снова прячешься за свои страхи, думая, что все вокруг — круглые идиоты, но я вижу тебя. Знаю, каким ты можешь быть, если перестанешь притворяться злобным мудаком. Ким устал. Устал смертельно, а ноша оказалась непосильна даже для него, но надежда всё равно теплится прямо под рёбрами, не даёт оборвать нити, связывающие их с мужчиной и Га Он делает шаг за шагом, пока не оказывается с супругом лицом к лицу, касаясь щёк и скул холодными пальцами. Прослеживает собственные движения взглядом, очерчивает линию подбородка, виски, стараясь вспомнить каждую мелочь. Карточный дом, подожжённый спичками, невозможно восстановить, но Ким готов купить новую колоду, чтобы выстроить всё заново. — Если ты ничего не сделаешь, то я уйду. Прямо сейчас соберу вещи, попрощаюсь с Элией и не вернусь больше. Не отвечу ни на один звонок, перееду и вычеркну тебя из своей жизни, даже если не смогу с этим справиться. Если это — твоё желание, то скажи мне об этом. Скажи прямо, не навешивая на всё браваду и выворачивая это якобы для моей пользы, — ладони оказываются на напряженных плечах, но взгляд от глаз напротив Га Он не отрывает, — Но если нет, если ты просто испугался, решая отдалиться, то я помогу. Сейчас мне больно рядом с тобой, но я всегда готов выбирать тебя, несмотря ни на что. Поэтому, если ты хочешь, чтобы я остался, то просто люби меня. Га Он выглядит и говорит так искренне, почти с надрывом, что Ё Хану самому хочется впервые зарыдать в голос, как ребёнку. Мужчина так погряз в собственных амбициях и страхах, что не заметил, как свалил всю ответственность на младшего, которого всегда хотел оберегать. Он так долго уверял себя, что хотел защитить мальчишку от боли, что сам, в итоге, стал её источником. Ведь Ким Га Он тоже уставал, но никогда не жаловался. Работал на износ, успевая даже помогать коллегам, забывая про обед или хотя бы перерыв на кофе, при этом никогда не мог принимать благодарность за оказанную помощь, просто махая руками и отфыркиваясь. После трудного рабочего дня, наполненного рутиной и встречами с не самыми благоприятными людьми, он всё равно заезжал в магазин и покупал продукты для будущего сытного ужина и заготовок для завтрака. Парень успевал помогать Элии с уроками, если Ё Хан, как всегда, был занят, а девушка уже не видела букв перед своими глазами и текст про растения, пестики и тычинки, казался сущим наказанием. Разбираясь с домашними делами, Га Он даже умудрялся притаскивать в кабинет супруга ароматный чай с пирожными, разминать плечи и ласково поглаживать по голове, уговаривая наконец пойти спать. Ё Хан всегда видел в младшем равного себе, но в какой-то момент взвалил на его плечи слишком много, не замечая, как тот мог устало прикрывать глаза даже во время суда, а его голова начинала крениться, намереваясь встретиться лбом с поверхностью стола. Мужчина лишь отчитывал за неподобающее поведение, как ребёнка, а должен был узнать, выяснить, не вернулись ли кошмары, дать выходные или хотя бы разгрузить усталого молодого человека хотя бы от части домашних дел. Но Га Он никогда не жаловался. Готов был объехать пол Сеула, найдя нужный винтажный магазин, о котором говорила Элия, где не было интернет доставки, но имелись нужные кружевные перчатки. Вот только если племянница всем своим видом показывала благодарность, то Ё Хан на действия супруга только кивал или, если бы удачный день, слегка улыбался. И Киму будто было этого достаточно, но вот заслуживал он большего. Больших стараний, благодарности и похвалы, а Ё Хан не мог даже вовремя вернуться домой, зная, что младший часто не мог без него уснуть. И даже сейчас, не смотря на боль и раны в груди, Га Он готов был всё исправить, помочь и снова взять всю ответственность на себя, в то время, как сам Кан уже был капризным ребёнком, которому то не так и это не эдак. Вкус потери ощущается прямо на кончике языка, такой стойкий и едкий, ведь мужчина мог всего этого лишиться. Безвозвратно, без права на апелляцию и сколько потом не бейся рыбой об лёд — ничего не изменишь. Ё Хан просто тянет супруга на себя, врезается в его тело, сжимая в своих объятиях. Скользит ладонями по спине, явно больно хватаясь пальцами за талию и бока, пока утыкается носом в шею, скользит им до волос и дышит. Чувствует запах парфюма, порошка, мятного шампуня и молочной кожи. Только сейчас он осознаёт, как скучал по таким моментам, как тосковал по обычным прикосновениям, но виной не было расстояние и обстоятельства, а лишь сам Ё Хан, что заблудился, кажется, в собственной голове. — Прости меня, если сможешь. Прости, что из нас двоих ты оказался и правда взрослым. Я понимаю даже, почему ты потянулся к Дон Хёну, почему ты... — Замолчи. — Га Он чуть отстраняется, не стараясь вырваться, хотя руки, обнимающие его, сжимаются ещё сильнее, боясь упустить. Он просто упирается лбом в лоб, прикрывая глаза и понижает голос до шёпота, — Он хороший человек, я не стану спорить с этим. Допускал ли я мысль попробовать? Тоже не стану отрицать, но вот только он — не ты и никогда не станет. А я уже сделал свой выбор. Искренности младшего хватает, чтобы сорваться. Притянуть, впиться губами в губы до боли и целовать остервенело, как изголодавшееся животное, что само посадило себя на цепь, которая даже не была пристёгнута к чему-либо. Запустить пальцы в волосы на затылке, не давая отстраниться, пока лёгкие не начнёт жечь от недостатка кислорода, а губы — саднить от встречи мягкой плоти с острыми зубами. Ё Хан не знает, как они добираются на кровати, не завалившись на пол при этом, но это и не важно. Имеет значение только то, как разрывается рубашка, как губы скользят по доверчиво открытой шее и ключицам, вызывая тихие всхлипы, как вздымается чужая грудь от тяжелого дыхания, как пальцы сжимают бока и мягкие бёдра, всё ещё скрытые брюками. Га Он всегда такой податливый, честный в своём желании, что у старшего тормоза срывает окончательно. Он видит, как выгибается хрупкое тело на простынях, цепляются пальцы за подушки над головой, а мышцы перекатываются под кожей от напряжения, что покрывается лёгкой испариной. Мужчине хочется ближе, ярче, кожа к коже, чтобы до искр перед глазами, и, наконец оказавшись без одежды, он приникает губами к внутренней стороне бедра, прикусывая и всасывая кожу до ярких отметин, вспоминая, что его мальчик это так сильно любит. Он заботится о Га Оне бережно, растягивает пальцами от одного до трёх, не переставая наблюдать за реакцией, хотя у самого уже ломит в паху от возбуждения и от одного взгляда на парня. Как тот дрожит, выгибается и тихо скулит, запрокидывая голову до хруста в позвонках. Им обоим так мало, что начинает трясти, и когда Ё Хан входит плавным, неумолимым движением до упора, со свистом втягивая воздух через плотно сжатые зубы, они оба давятся громким стоном, глуша его крепким поцелуем. — Я так скучал по тебе, — младший выглядит таким разбитым, а влага снова появляется в глазах, стекая по вискам, но улыбка, мягкая и трогательная, обезоруживает, вызывая мучительную судорогу под рёбрами. Мужчина движется, зарывается носом в изгиб шеи, захваченный ногами на своей талии, и ускоряется. Им обоим это нужно — выплеснуть эмоции, снова почувствовать друг друга, и, обхватывая руками талию, вжимаясь ещё ближе, срываясь на резкие и быстрые толчки, Ё Хан не может понять, как мог отказаться от этого, как мог променять такие яркие и хриплые, от сорванного голоса, стоны, на самокопания и борьбу с самим собой. Мысль, что кто-то, кто не он, мог бы так же касаться его мальчика, слышать вскрики удовольствия и видеть, как припухли губы от почти болезненных поцелуев, вызывает животный рык, рвущийся из груди, и подначивает подвести их до грани, когда перед глазами — лишь красное марево. После они лежат на огромной кровати, мокрые и усталые, но не могут расцепиться, оторваться хоть на миллиметр, сплетаясь конечностями. Ё Хан скользит пальцами по влажной спине вдоль позвоночника, вызывая лёгкую щекотку, пока покрасневшие и покусанные губы мягко прикасаются к плечу и ключице. — Обещай, что утром не растворишься, что я не съехал окончательно с катушек и не валяюсь в комнате с мягкими стенами, разговаривая с лампочкой. — голос охрипший, звучит насмешливо, но так обволакивает, что Ё Хан просто зарывается носом во влажные волосы, прикрывая глаза. — Обещаю, потому что люблю тебя. Кан Ё Хан всегда выполняет обещание, но это даже готов выжечь клеймом у себя на коже, лишь чтобы утром увидеть заспанного, с растрёпанными волосами, Га Она, а после самому поехать и скупить к чертям собачьим весь цветочный магазин, потому что Ким Га Он заслуживает, чтобы его любили.