house of memories

Некоторое время назад.

— Ё Хан! Голос хрипит после сухих рыданий, но парень всё равно продолжает кричать. Он еле вырвался из рук медиков, что пытались удержать, обработать хотя бы некоторые раны и ссадины, а после увезти в больницу на дополнительный полный осмотр, но Га Ону не нужна была помощь. Тот, кто мог ему помочь, остался за массивными дверями судебного зала, что сейчас выглядел графскими развалинами. Тело ломило от взрывной волны, боль проникала под кожу острыми иглами, но волновало юношу только жжение в грудной клетке, где-то под хрупкими рёбрами. Что-то ныло, стягивая внутренности тугими ремнями и Ким прикасался пальцами к грудине, боясь увидеть там зияющую дыру, сочащуюся яркой, тёплой кровью. Ощущение пустоты было почти осязаемым, протяни руку и сможет коснуться её, как мягкого бархата, в итоге оставляя на подушечках пальцев мелкие ранки. Многие ждали этого — ощущения глухой опустошенности, надеясь, что это избавит от круговорота страданий, но как бы юн и наивен не был Га Он, он знал, что эффект эйфории — временный. Ты дышишь этот звенящей пустотой, даёшь поглотить себя этому дёгтю, в итоге оказываясь на коленях, пока твои руки, заведённые за спину, ранят стигматами и выкручивают суставы. Пытаешься кричать, пока не лопнут голосовые связки, но звук собственного голоса натыкается на вакуум и ты хватаешь ртом воздух выброшенной на сушу рыбой. Ты хочешь провалиться в манящую тьму хотя бы на мгновение, чтобы пытка прекратилась, но реальность бьёт тебя хлёстко, не давая найти спасение в забытье. Га Он мечется, даже не может вспомнить, как добирается до особняка семьи Кан, готовый биться об дверь истерично, но та поддаётся легко, оказавшись не запертой. Всё в доме кажется обычным: оставленная на кухне кружка от кофе, заколка Элии, валяющаяся на кожаном диване и открытая, с закладкой, книга, спокойно лежащая на рабочем столе. Всё кажется живым и что вот-вот Ё Хан снова сядет за стол, спокойно перелистывая потёртые страницы, бросая тёплые взгляды на младшего, играющего с их кошкой. Но Ё Хана нет, как и, кажется, Ким Га Она. Парень проверяет вещи, а точнее — их полное отсутствие. Этот дом всегда казался Га Ону пустоватым, будто люди, живущие в нём, воспринимали место как временное пристанище и Ким долго пытался соорудить из подручных средств подобие уюта и тепла. Он никогда не был особо богат, хотя его родители, ещё до трагедии, имели неплохой достаток благодаря накоплениям и бизнесу, но даже так юноша знал, что делает дом не просто местом проживания не дорогая мебель и куча антиквариата. Сейчас даже мелочей, что делал своими руками Ким, не было и это больно резало глаза, будто долго смотришь на мерцающую лампочку. Га Он ощущает себя тенью, скользящей по пустым стенам, а ноги уже дрожат от пережитого стресса. Не было сильных ран, кроме стёртых об асфальт ладоней и коленей, но стресс в организме достиг почти критической точки и парень не мог понять, как до сих пор вообще может стоять на своих двоих, не падая грузным мешком прямо посреди кабинета. Парень пытается построить логическую цепочку в голове, чтобы успокоиться, находя на столе кипу бумаг с чертежами здания, от которого сейчас остались лишь мраморные обломки и пыль, смешанная с высохшей кровью. Га Он давно перестал верить в лучшее, увидев суровую реальность воочию, но надежда всё ещё теплилась затухающими углями. Опираясь дрожащими ладонями в столешницу, ища опору хоть в ней, Ким слышит чьи то шаги и закрывает устало глаза. Даже если это кто-то, кто хочет пустить ему пулю в голову, то он сам упрётся лбом прямо в дуло, лишь бы всё это прекратилось. Надежда, что Ё Хан жив была, почти осязаемая и такая манящая, но горечь разочарования портила привкус поднимающейся из груди радости. Га Он снова остался брошенным ребёнком, что настолько разочаровал сначала родителей, а потом и Ё Хана, что единственным правильным решением для них было оставить его одного, но вина, тяжёлая и липкая, была лишь на плечах Кима. Он готов был подписать все признательные показания, лично надеть на свои руки тугие наручники, и отправиться на виселицу, чтобы показать, как ему жаль. — Га Он-а. Такой спокойный, но знакомый голос, заставляет дёрнуться, будто звук вдруг стал ощутим физически, ударяя прямо по позвоночнику кожаным ремнём, как при порке. Парень боится повернуться, боится не увидеть чужое лицо, сойдя с ума до слуховых галлюцинаций, что подкидывает ему воспалённый мозг. Он не хочет признавать, что старший не попрощался с ним, хоть он и не заслужил, как и родители, не оставившие даже записки. Но даже так надежда всё равно выигрывает и, пошатнувшись на месте, Га Он резко разворачивается и видит его: с взлохмаченной чёлкой, в обычной толстовке и несколькими ссадинами на скулах. Но живого. Нет больше вечно надменного взгляда, гордой ухмылки и вечно напряженных плеч. Будто Ё Хан правда то самое исключение, кому месть пошла на пользу и являлась спасением. — Га Он-а, всё хорошо. — мужчина разводит руки в стороны, но глаза выдают переживания и вину за содеянное, что так не свойственно обычно самоуверенному Ё Хану. Это становится точкой невозврата. Парень почти летит на негнущихся ногах, врезаясь в чужое тело своим, тут же оплетая его руками, хватаясь за ткань толстовки одеревеневшими пальцами на спине. Руки скользят по спине, плечам и рукам, стараясь проверить насколько мужчина и правда материален, жив и цел, ведь даже если ему удалось покинуть разрушающееся здание — это не могло пройти бесследно. Ё Хан жмурится, стараясь не выдать себя, но тело и правда пока ощущается почти чужим, а кожа в некоторых местах горит от лёгких кровоподтёков, оставшихся от взрывной волны. Своя боль не является приоритетной, когда Га Он жмётся к нему ближе, готовый забраться на него, как коала, цепляясь за плечи пальцами, и мужчина отвечает тем же, обхватывая парня поперёк талии и утыкаясь лицом в плечо. Больше нет нужды скрываться и прятать страх, оставшийся маячить на периферии. В ушах всё ещё слышится писк бомбы, надетый на хрупкую фигуру Га Она и всё то время, пока Ё Хан спешил сюда, он не мог выкинуть из головы вопросы, не мог справится с мыслями, что было бы, если бы он не успел. — Ты жив, боже, — слова звучали, как мантра, которой парень пытался успокоиться, чувствуя чужое громкое сердцебиение своим телом, — Жив. — Вечно на меня накидывают ярлыки: то дьявол, то сам боже, — мужчина позволяет себе ухмылку, пока тело в его руках крупно вздрагивает. Га Он бы рассмеялся, правда хочет, но вырывается из него только глухой всхлип и судорожный вздох. Ему не хочется больше быть слабым, но он так устал, в его венах будто давно струится не кровь, а ядовитый коктейль из эмоций: отчаяние, злость, вина, жгучая обида — всего этого так много, что хочется наконец выстрадать, выплюнуть из себя, как инородный объект, и Ким срывается, давясь всхлипами и горячими слезами, продолжая цеплять за мужчину, чьи пальцы зарываются в его волосы на затылке и не дают отстраниться. — Тише-тише, дыши. Но резка мысль ударяет прямо по темечку молотком и Ким чуть отстраняется, хоть рук с чужих плеч и не убирает, заглядывая прямо в глаза, — А Элия? С ней всё хорошо? Где она? Она злится на меня? — вопросы звучат сбивчиво и парень чуть ли не задыхается, пока губы Ё Хана всё же растягиваются в мягкой улыбке. Даже сейчас младший думает о девочке, что сама не могла усидеть на месте даже в машине, вечно дёргая дядю вопросами о Га Оне, его самочувствии и местонахождении. Они были так привязаны друг к другу, даже об этом не говоря, что сердце старшего успевало пропустить пару ударов от этих двоих. Га Он не был Исааком, хоть и был на него чем-то похож, но девушка видела в нём опору и поддержу, когда разрешала ему, единственному, катать себя на коляске без вопросов и осуждения во взгляде, допуская даже до плетения собственных кос. — С ней всё хорошо, не переживай. Она давно уже на пути в Швейцарию, а я должен был убедиться, что с тобой всё хорошо и ты не наделаешь глупостей. — для обоих это выглядит, как неозвученное "хотел с тобой попрощаться". Га Он опускает веки, а под ними жжёт от невыплаканной соли. Всё же, он всё ещё был ребёнком, что смотрел на старшего, зная, сколько боли принёс лишь своим существованием, как ранил, нанося удар за ударом прямо между лопаток, а мужчина только заклеивал раны пластырями и гладил по голове успокаивающе, когда пелена ярости спадала с глаз. Ким так часто оступался, но крепкая рука, израненная ожогами от чужих прикосновений, всё равно тянулась к нему, чтобы поднять на ноги, чтобы показать, что он не враг. Га Оном манипулировали, кажется, большую часть его жизни, но всегда был другой выбор, другой исход и путь, а он упрямо следовал под чужую дудку, идя на убой, хотя на другом берегу Ё Хан кричал ему до хрипа, усмиряя водный брод и готовый сделать для парня мост из своих костей, лишь бы он поверил ему. Ё Хан не святой, но он никогда не врал этому мальчишке, в ответ получив лишь едкие слова и сомнения. Ким знал, что простить можно многое, переступая через свою гордость и эго, но задумываясь на секунду он понимал, что не простил бы себя даже сам. Младший всё понимал, но висящее в воздухе прощание всё равно причиняло боль. Ему хотелось наконец так много сказать, пока губы не потрескаются, а голосовые связки не начнут скрипеть, как заржавевшие цепи, но он лишь обхватывает ледяными пальцами чужое лицо. Скользит подушечками пальцев по скулам, стараясь не задеть небольшие ранки, и смотрит в глаза. В них столько эмоций, что парню сложно разложить их на составляющие. — Мне так жаль, что я стал твоим разочарованием. Мне так жаль, Ё Хан-а, — влага мутит взгляд, но Га Он всё равно смотрит в глаза, не отрываясь, чтобы запомнить до конца своей жизни, как выглядит счастье, что он разрушил собственными руками. Как выглядит его настоящий дом. — Ты никогда не был виноват, Га Он-а. Я заигрался, что было очевидно с самого начала, в итоге не заметив, как ломаю тебя собственными руками. — мужчина снова винит во всём себя, выставляя младшего святой невинностью и парень впервые за долго время улыбается. — Тогда прости меня за то, что сейчас будет. — За что? — Ё Хан непонимающе хмурит брови, ищет в чужом лице что-то, пока оно не оказывается опасно близко, опаляя горячим дыханием сухие губы. — За это. Га Он ощущает привкус последнего шанса на кончике языка, когда целует мужчину. Это должно было быть лишь коротким мягким прикосновением, но сдержать то, что скрывал так долго, становится невозможным. Он дорывается до чужого тела, наконец, продолжает удерживать лицо ладонями и жмурится до белых бликов под веками, прижимаясь к губам до боли. Он ощущает себя умирающим, кому было позволено сделать что-то стоящее перед смертью и если это так, если позже его сердце расколется, если в следующую минуту он упадёт мёртвым грузом к ногам мужчины, то последнее, что он хочет запомнить перед смертью — это мягкие губы на своих губах. Это нельзя назвать поцелуем, лишь остервенелым болезненным прикосновением, которое разрывается так же быстро, как и начинается, но Га Он не отстраняется сразу, а лишь разделяет их парой сантиметров. Дышит с мужчиной одним воздухом, горячим и плотным, как пар обжигающим лёгкие, так и не решаясь открыть глаза. Боится увидеть отвращение и стыд. — Тогда и ты прости меня. Слова звучат, как сквозь вату, но Ё Хану плевать. Он хотел быть лучше, как сбежавший со строчек романа герой, дать младшему волю и выбор. Дать шанс выстроить себя заново, жить так, как тот пожелает, будучи не обременённым чужими путами паутины, что сковывали его долгие года, но Га Он снова удивил его, из всех возможных вариантов выбирая его. Ё Хан старался справиться, отстранить младшего от себя, как от огня, но тот лишь ступал босыми ногами на угли, не страшась обугленной кожи и волдырей. Одна рука обхватывает тонкую талию, а вторая зарывается в спутанные волосы на затылке, не давая отстраниться, чтобы поцеловать так, как хотел давно. Ё Хана смешила банальная фраза о боли, когда не можешь прикоснуться к губам, которые любишь, но он осознал её значение только после встречи с Ким Га Оном. Тот улыбался, смешно выгибал губы буквой "о" от удивления, прикусывал нижнюю в моменты задумчивости, а старший тихо умирал внутри. Прикусывал щеку по ночам до металлического привкуса во рту, желая хотя бы единожды своровать чужую мягкую улыбку своими губами. И сейчас, наконец получив возможность, он вгрызался в пухлые губы, раздвигая их языком, чтобы почувствовать вкус в полной мере. Тело в его руках тряслось, дрожало, жалось ближе, стараясь будто залезть под кожу и Ё Хан готов был взвыть, потому что хотел большего. Сделав глоток воды после долгой засухи он мечтал жадно выпить свой личный оазис, даже если в итоге его разорвёт от эмоций, как воздушный, перекаченный гелием, шарик. Это было похоже на игру "всё или ничего". Они нуждались друг в друге до судорог, наконец сняв с шей жёсткие ремни, позволяя себе быть ведомыми желаниями. Разрывали поцелуй лишь на секунду ради глотка воздуха, хотя лёгкие уже жгло от недостатка кислорода. Ё Хан сжимал волосы в кулак, путался пальцами в футболке, пока холодные пальцы пробирались под его толстовку прямо к шраму. Мужчина никогда не считал его чем-то особенным, лишь напоминанием о прошлом, но лёгкие поглаживания вызывали мурашки и приятные покалывания. Люди с опаской относились к чужим ранам, оставшимися на коже рытвинами и изъянами, но кончики пальцев скользили вдоль выгоревшего креста так любовно и почти заживляли. — Я люблю каждый твой изъян, Ё Хан. — от долгого отсутствия воздуха голос кажется хриплым, но глаза наконец выглядят ясными, как и прежде, и мужчина снова тонет в них, даже не пытаясь выплыть из тёплого брода. Тонкие запястья оказываются перехваченными, а ткань кофты сползает, оголяя бледную кожу с синеватыми венками, переплетёнными с белёсыми полосами. Га Он всегда стыдливо отводил взгляд, прятал зажившие раны под рукавами кофт или рубашек, а если и приходилось оголять кожу, то просто складывал руки на груди и нервно улыбался. Стыд накатывал волнами, но вот старший это не принимал. Поступок ещё подростка мог бы показаться кому-то проявлением слабости, но Ё Хан понимал, что иногда боли становится слишком много для одного хрупкого человека, по сути — ребёнка, оказавшегося перед трупами собственных родителей, показавших пример. У Кана всегда была Элия, в то время, как Га Он в моменте остался совсем один, пока его мир рушился, а почва уходила из под ног. Касаясь губами открытого запястья, слегка прикусывая губами кожу, Ё Хан не отрывал взгляд от глаз Га Она, судорожно втягивающего воздух сквозь зубы. — Как и я — твои, — звучит, как обещание. Они обязательно научаться всему заново, вместе пройдя через ад, чтобы оказаться в этом мгновении, в итоге показывая друг другу каждый шрам, веря и зная, что больше не получат удар прямо по больным точкам, — Я пытался обезопасить тебя. Показать, какой жизнь может быть без меня, не омрачённая давно потерянным человеком, каковым я являюсь, но ты всегда умел удивить меня. Я правда хотел этого, но всё равно оставил призрачный шанс, что ты можешь выбрать меня, поэтому в тех бумагах на столе есть твой новый паспорт и билет на самолёт. Ким слушает, затаив дыхание, всё ещё чувствуя горячее дыхание на коже. Несмотря на ошибки и череду неправильных выборов, мужчина всё равно оставлял дверь приоткрытой, в надежде поворачиваясь на каждый звук и шорох, подсознательно веря, что мальчишка когда-нибудь откроет эту дверь нараспашку. — Если я и Элия — истинное твоё желание, то скажи об этом и мы начнём заново и справимся, но, Га Она, — мужчина мягко упирается лбов в лоб, так и не отпустив руку младшего, — Будь уверен в своём выборе, потому что я больше не стану делить тебя с кем либо. Либо ты мой всем своим естеством, либо никак. Снова выбор, но и в этот раз мужчина боится передавить и быть слишком навязчивым. Он уже почувствовал, хоть и на секунду, каково это — владеть Га Оном и знает, что не сможет больше играть в полутона, отрицая связь между ними. Старший готов отдать всё, что у него есть: боль, прошлое, каждый страх и кошмар в руки младшего, но ему нужна и ответная жертвенность. — Звучит, как лучший план, потому что я уже твой. Кажется, это последний барьер, оставшийся между ними, с треском ломающийся под напором их губ, что снова сталкиваются. Они оказываются на диване и Ё Хан пропускает момент, когда Ким оказывается сверху, восседая на его коленях. Они не разрывают поцелуй, хотя губы уже пульсируют и горят от трения и зубов, что иногда оттягивают то нижнюю, то верхнюю. Руки сами перемещаются на мягкие дрожащие бёдра, сжимают и перемещаются на выгибающуюся поясницу, скользя по влажной от испарины коже. Одежда кажется лишней, но оторваться сейчас друг от друга кажется смертельным. Тело болит от синяков, хоть Кан и пытается это скрыть, поглощенный жаром чужого тела, но Га Он чувствует напряжение в мышцах мужчины, не давая ему двигаться слишком резко. Он ведёт сейчас и впервые старший готов быть ведомым, поддаваясь пелене возбуждения перед глазами, пока мягкие горячие губы мажут по скуле, линии челюсти, спускаясь ниже , чтобы прихватить жилку на шее. Мужчина дышит сквозь стиснутые зубы, пока его тело остро реагирует на каждое прикосновение. Ким всегда имел слишком большое влияние, заставляя мурашки бежать по загривку от любого мимолётного прикосновения. Парень отстраняется лишь на мгновение, чтобы посмотреть на родное лицо, запомнить все мелочи, и так выученные наизусть, пока пальцы мужчины оказываются на его лице. Ладонь обдаёт жаром, удерживая за подбородок, большим пальцем оглаживая нижнюю губу, надавливая на серединку и проходясь по кромке зубов мимолётно. — Га Он-а... — Всё хорошо, я хочу. Это "хочу" означает так много для них. Хочу скользнуть влажным языком по кадыку, сжать кожу губами до яркой отметины. Хочу прикусить хрящик зубами и поцеловать тонкую чувствительную кожу за ухом. Хочу забраться руками под ткань толстовки, чтобы огладить сокращающиеся мышцы живота, чуть царапая кожу ногтями. Это "хочу" наконец становится "я могу" и старший глухо стонет от действий мальчишки, жмурясь до тёмных пятен. Они снова соприкасаются лбами, дышат судорожно и хрипло, пока по телу проходится разряд за разрядом, доводя до истомы, до поджимающихся на ногах пальцев, до жара и боли в паху. У них так мало времени, но они не могут остановится сейчас, когда всё, что нужно — это касаться друг друга. Ё Хан, как самый разумный, должен прекратить, чтобы они успели на самолёт заранее, но отправляет своё благоразумие куда подальше, пока Га Он двигает бёдрами плавно, ускоряясь и замедляясь, создавая необходимое им трение пахом о пах, вызывая тихий скулёж. Он должен быть благоразумным, но посылает всё к чёрту, сжимая ягодицы до боли, управляя, ускоряя движения и подаваясь навстречу движениям. Дышит в открытую шею, когда младший откидывает голову назад, видит капли пота, стекающие по вискам до пульсирующей вены на шее, впиваясь в неё зубами, усиливая давление на возбуждение своими ответными толчками. Они, как подростки, доводят себя до исступления, даже не избавившись от лишних тряпок, пока под их кожей взрываются бомбы-фейерверки и Ё Хан снова глушит стон парня своими губами, по-хозяйски сжимающего волосы на затылке пальцами. Они — взрослые мужчины, пережившие ад, но сотрясаются от оргазма, разделённого на двоих, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. — Я хочу домой, Ё Хан. Парень кажется сонным после пережитого, ластится домашним довольным котом. Зарывается носом в волосы на виске старшего, жмурясь от родного запаха, пока ладони, жар которых стойко ощущается сквозь ткань толстовки, по-хозяйски скользят по спине и бёдрам. Потому что теперь имеют на это полное право. Мужчина только кивает, касаясь припухших губ уже мягко и осторожно. Плевать на весь чёртов мир, ведь Га Он и Элия — это всё, что нужно Кан Ё Хану.