Глава 3. Цепи
9 апреля 2024 г. в 17:00
Дауду было восемь, когда его мать убили.
В то время он этого, конечно, не осознавал, он был еще слишком мал и думал о других вещах. Когда он стал старше и умнее, закрывать глаза на увиденное в тот день больше не получалось. Он ведь не дурак, в конце концов. Правда лежала на поверхности: злость на людских лицах, брызги крови на одежде, запах ворвани и дыма не давали ни капли надежды.
Поначалу он не хотел с ними идти: дрался и кусался, царапался даже тогда, когда его избили и встряхнули так, что даже зубы болели.
А потом пришел ещё один с его шкурой в руках. Он так и не понял, как они ее нашли, ведь они вместе с матерью очень хорошо ее спрятали. Инстинктивная непреодолимая паника оглушила его, будто замораживая все чувства, кроме страха. Во всех их последующих угрозах не было смысла. Он очень хорошо знал, что с его шкурой могли сделать — мамины истории об огне и ножах до сих пор отзывались в его голове, и как бы он не хотел бороться, он даже не смог заставить себя пытаться.
Они приказали ему пойти за ними, и он послушался.
Позже он сам себе удивлялся, — каким наивным он был, почему не видел, к чему все шло. Он легко освоил тренировки, был ловким и зорким, однако до самого последнего момента ничего не понимал. Пока его и другого мальчишку не поставили друг против друга, приказывая сражаться за свою жизнь.
Тот мальчик был крупнее, но намного медленнее. В конце поединка на руках Дауда запеклась чужая кровь.
Он долго разглядывал свои руки той ночью. Он ждал, что его охватит чувство вины. Вместо нее приходил только гнев. Он был готов на все ради хотя бы попытки сбежать. Как, он выяснил ещё два месяца назад, знал, что побег дался бы ему довольно легко, если бы не одно но.
Слова матери преследовали его: без своей шкуры он навсегда останется человеком.
О трудностях жизни таковым он особо не беспокоился — быть человеком он умел в совершенстве. Просто он больше не видел в этом никакого смысла. Вся человечность сводилась к жестоким рукам и злым глазам: сначала тех, кто его похитил, а затем и его собственным.
Он все ещё помнил все песни, которые мать пела ему, но человеческим горлом такие не спеть. Его человеческая часть никогда не смогла бы так же плыть, не смогла бы нырнуть в самые глубокие воды океана, не смогла бы насладиться тишиной или же песнями его братьев Левиафанов.
Уйти без шкуры означало оставить половину себя. Лучшую свою половину. Дауд в зародыше душил все мысли о возможности никогда больше не почувствовать океан.
Следующее утро настигло его в койке, и он стиснул зубы, подобрал свои ножи и вернулся к работе. Он все ещё ненавидел; и работу, и всех их. Планы побега, мести или и того, и другого зрели в его голове как морлийский виноград, но он всегда возвращался к одному и тому же — мысли о своей шкуре. Он был сыт по горло, но даже это не заставило бы Дауда ее бросить.
Ему пришлось подчиниться им. Он научился орудовать клинком и кинжалом, арбалетом и пистолетом — так же, как ластами и пальцами. Он учился, тренировался, убивал, пока не получил последнюю каплю знаний от своих хозяев.
Пока не стал чем-то, что они не могли контролировать.