Сломанные запястья

Погрузиться в воспоминании о реабилитации — тяжелое погружение с кучей минных полей в виде тайн, которые он не озвучил бы едва знакомому человеку. Но есть то, что он может рассказать. О временах, когда он был достаточно молод и не обзавелся шрамами, которые выдавали бы всю его историю. И Кевин рассказывает. О Майлзе Сандерсе. Великолепном нападающем, который был не против потренироваться с подростком по ночам. Его первый друг и доброжелательный наставник. Он был на пару лет старше, но это не было помехой для их общения, на поле они были на равных, что глубоко успокаивало переживания о том, что с ним не общаются из-за каких-то предубеждений. Он жил в изоляции темных комнат и в отличие от остальных, не мог более адекватно сосуществовать со своим партнером, ведь ему достался худший из всех. С Майлзом у него были приятельские подтрунивания, приветственные объятья, и тот, кто, казалось бы, совсем его не осуждал, не возвышал и не опасался. — Тебя стоит опасаться, красавчик? — Я так не думаю. Позже, стало понятно, что у Майлза были скрытые мотивы. Но такие наивные. Сандерс рассчитывал на благосклонность тренера, раз уж возится с его родственником. Величайшее заблуждение юнца. Не было никакой возможности взять свои слова обратно, когда Дэй признал, что его семейная связь с дядей была ничем. Может, это не важно, ни то что бы Аарон часто задавал вопросы по ходу истории. Был лишь фоновый шум его дыхания в трубку и легкие щелчки, очевидно, он играл колесиком зажигалки, иногда подразнивая его без повода, совсем беззлобно. И было так просто сказать это: Мне было тринадцать. Он предложил мне виски, тайком привезенный в гнездо. Нарушив молчание, Аарон нетерпеливо спросил, расскажут ли ему больше о гнезде, на что ему моментально отказали, Миньярд лишь хмыкнул на это и прошептал «продолжай». Это было ярким флешбеком. Темнота под куполом, пустое поле, легкий ветер, который вскоре исчез, ведь тело начало гореть после пары глотков, чудились даже мерцания звезд на небосводе. Казалось, что потолка не существует. Ожог на языке, очевидная горечь и тепло, разлившееся внутри так быстро. Вкус был откровенной мерзостью, но в нем было что-то разоблачающее. Хоровод мыслей будто врезался в тяжелый стакан спиртного и распался на незаметные неуловимые крупицы. Фатальная ошибка проникала в его кровь, пачкая его, ничем не травленный ранее, организм. Было так тихо и так не страшно. Сейчас уже сложно сказать, к чему именно он возвращался снова и снова. Это было добровольное утопление в бутылке и безмятежности. Часы, когда ничто не изводило его, а боли не существовало. Плевать, если мир плыл и кружился, можно было просто не двигаться и не закрывать глаза надолго. Можно было смотреть на лестницу с вызовом и крепко удерживать себя от падения. Смотреть на себя в зеркало и видеть только легкую дрожь в руках и довольную улыбку. Он пил жидкое счастье, таким было удовольствие, а знать его на вкус считалось важной победой. Не так важно, что перед глазами иногда были пятна, а не окружающая обстановка. Не видеть — было так же хорошо, как и всё остальное. Тошнота и похмелье не казались критичными. За чем-то хорошим следует что-то плохое. Это просто и понятно. Парадигма всей его жизни. И если забывать об очевидном плюсе во время опьянения, чувство, когда твою кровь покинул весь этанол, и ты снова обычный, дарило неоценимую ценность жизни и трезвости. Приятно жить и знать, что тебе на самом деле может быть гораздо хуже. А ещё больше удовлетворения приносит узнать о своём организме всё. Что точно нельзя смешивать, что яблочный спирт неминуемо быстро захочет выплеснуться наружу вместе с желчью. Что вредная еда — не враг, а спасение после интоксикации. А эта рулетка, когда нужно предугадать, когда закончить пить, чтоб не свалиться в депрессивный эпизод, не заплакать и не стать агрессивным. Пить — было ответственным и волнующим мероприятием. Об этом тяжело было жалеть. Но тот первый раз. Он помнит сияние голубых глаз, руку на своем плече, маленькое дружеское заземление, сопровождаемое заговорческим шепотом, в котором сквозила уморительная мудрость от семнадцатилетнего парня. «Без этого не выжить, Кевин. Мы живём в гнили, а тут мы никто без своих пороков. Но лучше ты подружишься с этим дорогим пойлом, чем с веществами, которые легко найдут в крови, спирт куда лучше лечения после случайного секса, безопаснее игр со скоростью и оружием, приятнее, чем постоянный зуд под кожей от лезвия.» — Не знаю, почему это звучало так умно для меня. Я просто смотрел ему в рот, как и всегда. — Ты был влюблен в него. — Ох, чёрт. Это имеет смысл, — Кевин сдавленно рассмеялся, рассказывать кому-то историю опасно хотя бы из-за новых мыслей. — Значит, она была не первой… Фраза была произнесена для себя, но увы, вслух. За что нельзя была не уцепиться. — Кто она? — Никто. Если у закатывания глаз нет звукового сопровождения, Кевин сходил с ума и слышал это. — Моя первая любовь была святой, — мечтательно протянул Аарон. — Что с ней стало? — Ничего. Боги, какие же они оба чудаки. Даже неясно до конца, кто над кем измывается этой игрой в «я скажу откровенно… ничего». На пару минут они оба сохраняли молчание, возможно, погружаясь в свои запертые неозвученные никому и никогда воспоминания. Это было довольно приятно, помолчать с кем-то. Кевину всё и всегда казалось таким громким. — Так, — тихо прервал тишину Аарон, нарушая план Дэя утопить всё свое внимание в нелепом и ярком расписании, сделанном менеджером команды, — как ты докатился до рехаба? Кевин мог бы оскорбиться формулировкой, но они были в одной лодке, так что грубые слова Миньярда ощущались бодро и сквозили простым пониманием. — В первый раз? — если смешок Кевина был истеричным, он не хотел этого скрывать. Не сейчас. Не с ним. — Чёрт возьми, — Аарон звучал почти восхищенно, — ты плохой мальчик, Кевин Дэй. Приятная дрожь от слов отвлекала фокус от собственного очевидного избегания прямого ответа. Что угодно, просто нужно сказать нечто небольшое, но важное. — В первый раз мне было девятнадцать. — А во второй? — Двадцать два. Простая математика для умного парня. Можно сложить в голове, а ему не придется говорить больше. Аарон, кажется, знал такие вещи, как его возраст и помнил, с чего начался разговор, так что Кевин дал ему время на складывание фактов, пока удовлетворял потребность занять руки и протирал рабочий компьютер. Тонкий слой пыли заставил его поморщиться. Ему нужно было взять тряпку, а не тыкать по экрану пальцем. Пыль — омерзительна, это грязь — она провоцирует, когда он трогает что-то подобное… — Итак, ты пять лет в завязке? Это… вдохновляет, — Аарон прервал неприятную цепочку рассуждений в голове Кевина, оставляя его замершим с тонким серым слоем на пальцах. Вдохновляет. Хорошо звучит, нужно только отряхнуть руку и сосредоточиться. Просто протереть всё, включая себя, салфетками. Что-то в его тяжелом дыхании и непонятном шуме должно быть побуждает Аарона продолжить говорить. — На самом деле, я не особо верю, что могу завязать навсегда. Знаешь, я начал в двенадцать, так что за эти десять лет, я скорее получил от наркоты больше, чем потерял. Яркие триггеры не могли не привлечь внимание, когда Кевин вновь чувствовал себя чистым и слышал нечто довольно пугающее его. — Почему ты начал так рано? — нейтрально интересовался Дэй, хотя его гложило беспокойство. Нельзя паниковать, чтобы не оскорбить или не выдать свои мысли. Как это вообще возможно. Если бы у него был выбор, что делать в таком возрасте, явно это были бы не наркотики. Ами десять, если бы она... Кевин усиленно качает головой, выгоняя себя из тревожной петли. Это просто история, а его смутила тупая пыль, никто не виноват. — Ну, пожалуй, это было единственным способом выжить с моей матерью. Которая мертва, подсказывал мозг Кевину. Что там за жуткая история за всеми этими фактами. Насколько Аарону плевать, если его голос ни на секунду не дрогнул? Ему на всё так сильно плевать? Что он делает рядом с ним? — Что насчёт твоего брата? — Я узнал о его существовании шесть лет назад. У тебя же нет братьев? — Нет. — Хорошо быть единственным ребёнком? — Наверное. Я рад, что не было никого, кто скучал бы по мне, мы бы всё равно не виделись. После стольких лет порознь, мы бы стали чужими в любом случае. — Не виделись почему? — У Воронов нет семьи. Только мы, контакт с семьей сильно ограничен. Только не спрашивай больше. Пожалуйста. Не об этом. — Значит, тебе не близка драма с найденной семьей, уже хорошо. — Наоборот. — О. — Да. — Ты бежишь от чего-то? — что-то в голосе Аарона звучит не так, боязливо и заинтересованно. Возможно, это просто кажется. Да. — Нет. — Ладно, — довольно тянет буквы Миньярд, — храни свои секреты. Расскажешь мне о своей команде? — Тебе интересно? — Кевин не скрывает скепсиса. — Пока это ты — да. И, что ж. Он явно подружился с дьяволом, если согласен продолжать говорить, пока тепло заполняет грудь, как сахар самого приторного коктейля. Была грань, когда он говорил с кем-то, кто не разбирался в спорте. Но Миньярд явно рад был слушать о его чувствах и переживаниях. Потому, легко было сказать, что он ничего не может поделать с тем, что у него есть любимцы, а кто-то пугает тем, что напоминает его самого. Как он презирает лень некоторых своих защитников и видит, как из его вратаря получится чемпион. Жалуется на то, как тяжело найти для выпускников идеальную команду в сборной, рассуждая о высоком уровне преступности в Луизиане, хоть их стадион великолепен. Аарон мягко тушит его переживания, напоминая, что Кевин выжил в Южной Каролине. И даже добровольно выслушивает долгие рассуждения о том, что не все могут остаться в Калифорнии. И нет никаких причин для легкого возбуждения, когда Дэй узнает, что может говорить о статистике и планах игр, потому как с правилами игры Миньярд знаком достаточно и даже играл в школьные годы. Тихий голос на задворках сознания всё ещё повторяет “беги”, но они здесь, всё ещё говорят, всё ещё избегают важных тем и грубят друг другу так, будто это то, чем они могли бы заниматься постоянно. Будто это что-то.