Мы умрем в один день

Сынмин был уверен, что Чонин будет зол. Был уверен, что скажет ему в лицо, что это нарушает закон и врачебную тайну. Он был уверен, что своим импульсивным поступком растоптал все шансы. А младший по-доброму улыбается. Он из трубочки попивает молочный коктейль, сделанный из клубничного мороженого, и искренне признает: ему нравится проживать этот момент. Не было в нем ни капли злости или раздражения, у него не было секретов, а даже если бы были, он был бы не против рассказать о них Сынмину. Ян верит теплым глазам, потому что во взгляде этом видно, как бьется живое сердце. И Чонин совсем не знает, что с этим делать. Желания поцеловать позорно проигрывает, отправляясь в конец долгой шеренги. На замену ему возникает нечто иное. Ведь Чонин осознает, что Ким Сынмина мало просто целовать, о нем хочется слагать стихи, что самой любимой стопкой будут лежать в тумбе. Они будут гениальными, но никогда не показаны миру, потому что слишком сокровенны. Слишком важны. Ким Сынмин был человеком, который никогда не становился для кого-то музой. Разочарование в себе вновь настигает Яна: он жалеет, что уже не успеет стать писателем вечности, чтобы посвятить русоволосому доктору рифмованные строки о любви. — Неужели я так тебя разозлил? Вопрос Кима заставляет Чонина отмереть, он только сейчас осознает с каким неконтролируемом лицом сидел и пялился на парня. — Я... простите, просто я задумался, что сказать. Что же, мозг ничего толкового не придумал, так что предлагают забить на это. Мне кажется в этом даже нет особого смысла. Все в принципе кажется бестолковым, когда знаешь, что умрешь через несколько месяцев. Горло сжимает невидимая рука сожаления. Сынмин никогда в жизни не ощущал себя настолько слабым. Даже вспоминая детство, в котором он мечтал о ком-то, кто его защитит, Ким понимал, что беспомощен именно сейчас. Прямо в эту минуту, пока дышать спокойно не получается, а отведенное белокурому парню время переходит на дни. — Наверное из меня самый паршивый психолог в мире, потому что единственное, что я могу ответить это – я тебя понимаю. Чонин брови сводит, головой встряхивая. Заправленная за ухо челка падает на висок, прикрывая кончики глаз, так неудобно цепляясь за ресницы. Парень спешит закинуть ее назад, одновременно переходя на слабый шепот: — Почему? — У каждого есть своя причина. — У вас рак? — Вовсе нет... — Сифилис? — Чего?.. — Меланома? — Но это тот же рак. — Бешенство? — Я бы тут не сидел. — ВИЧ? — Он лечится. В глазах любого другого человека Чонин бы выглядел как разбалованный невоспитанный ребенок, но точно не для Сынмина. Хотя ребенком он весьма был. Возможно именно такой беззаботности Киму и не хватало. Вокруг него все были слишком заняты, слишком серьезны, остальные просто не воспринимали жизнь в серьез. А Чонин не относился ни к кому из них. Он не был хуже, он не был лучше, он просто был другим. Простым, помешанным на своих вещах, умным и догадливым, светлым и болтливым. Ян всей своей простой глупой болтовней зачаровал парня в белом халате, хотя это явно не входило в его планы. Чонин был слишком веселым, чтобы кто-то воспринимал его в серьез. Сынмин был слишком грустным, чтобы кто-то воспринимал его в серьез. Противоположности притягиваются. Сынмин бы сказал: "но люди не магниты", Чонин бы добавил: "люди идиоты". Двое парней не от мира сего. Один инопришеленец, второй, считай, вылупился из яйца дракона. Разве это не прелестно? — Когда у вас день рождения? — Сынмин никогда не слышал, чтобы кто-то так резко менял тему. — Двадцать второе сентября. — Ох, ужас какой, — Ян морщится, отставляя напиток на край стола. А замечая полный недопонимая взгляд напротив, спешит добавить. — Вы Дева, это тяжело. Сынмин губы кривит в подобии улыбки, но вот Чонин понимал, что Ким хочет фыркнуть и отвернуться в обидке. — Хотя, чья бы корова мычала, я же Водолей. Парень трубочку сгибает в нескольких местах, формируя из пластика подобие цветка. Он такие штуки все детство делал, руки привыкли собирать все бумажки, салфетки и даже школьные учебники в незамысловатые оригами. И пока кто-то считал это переводом бумаги, мама сохраняла каждое изделие на полке в своей комнате. С возрастом Чонин все больше понимал, что она делает это не только потому что ей нравятся маленькие фигурки, а и потому что после его смерти они останутся тем, к чему он приложил больную душу. Осознание этого факта ранило сильнее всех противных слов, сказанных когда-либо ровесниками. — Мы соулмейты, — на этот раз его голос полон грусти и слабости. — Это когда люди... — Я знаю, — Сынмин спешит перебить парня, не дав ему возможности вновь блеснуть. Их взгляды вновь пересекаются. Ким не знал, к чему юноша вел, но сердце подсказывало, что Ян попросту пытался протянуть руки к чему-то светлому. Грустно признавать, что из светлого у Сынмина были только волосы. — Что это тебе дает? — старший глядел, душу тонкую сквозь пальцы упуская. — Понятия не имею, — он вымученно пожимает плечами. — Просто никогда таких не встречал. Сынмин не ощущал грусти. Уникальное чувство, что порождало в нем слабый, но невероятно блестящий взгляд. Он, Чонин, порождал в нем что-то действительно светлое. Что-то теплое. Чонин порождал в нем надежду. Надежду на что-то по истине хорошее. — Мы просто пришли поесть, а все закончилось глубокими размышлениями о том, что мы соулмейты, — смех все таки вырывается из груди Кима, щеки розовеют, ну а глаза... глаза влюблены. Ян улыбчивый взгляд в сторону отводит и смущается. Кажется он немного переборщил. Уже вечером Чонин пожалеет об этом, парень уверен. Иногда его душа вырывалась из грудной клетки и словами рассыпала высохшие кристаллики слез. Душа просилась выговориться. Душа рвалась найти своего человека. Но ошибка бы стоила всего. Сынмин не хотел уходить, не хотел отпускать Чонина. Только телефонный звонок заставил глаза опустить и на ноги сорваться. Он напрочь забыл о консультациях, а его пациенты уже пришли. — Черт, прости, должен бежать. Я все оплатил, — Ким уже было хотел выбежать из буфета, но притормозил. — Спасибо. Просто за то, что пообедал со мной. Он боится услышать ответ, боится увидеть чужую реакцию, так что теперь уж точно убегает. Ким напоминал себе неуверенного подростка, который через плечо кидает слова о симпатии и, перепрыгивая через собственную голову, спешит скрыться в толпе. Он никогда не узнает, что Чонин хотел ответить тем же, хотел так чувственно сказать, что он очарован до глубины души. Сынмин не дал ему возможности. Парню приходилось лишь воздух неловко глотать, шепча что-то в пустоту. — Спасибо, что ты такой... настоящий.

***

За последним пациентом закрылась дверь. Ким иногда задумывался, зачем люди надумывают себе проблемы. Он никогда бы не стал отрицать, что у большинства они действительно были. Но отдельные кадры... те же самые "депрессивные" подростки, не состоявшиеся бизнесмены и так далее. Сынмин иногда держался на волоске от того, чтобы в лицо не высказать о том, что им стоит заткнуться и спокойно жить, не мешая ему помогать тем, кому это по истине нужно. Люди... те, кто сами себе создают беды. Те, кто так бесстыдно убивают чужие мечты и страсти. Кто так спокойно закапывают себя под землю со словами: "все будет нормально". Сынмин не любил людей, потому что считал, что они кукловоды без кукол и куклы без кукловодов. Бездушные колбы для экспериментов в заброшенной лаборатории. Весьма прискорбно, ему же рано или поздно придется признать, что во всех в этом городе Сынмин видел только плохое. В себе в том числе. Он не хотел умирать в одиночестве. При этом Ким знал, что не один. У него все еще есть человек, который позаботился о нем после смерти родителей. И Сынмин был благодарен ему каждой частичкой своего сердца. Он помнил момент, когда зашел в больницу, быстро отыскивая лицо семилетнего Сынмина. — Ну привет, Минни. Он всегда был ласковым. Сынмин до самого последнего дня не понимал, как его мать и этот человек могли быть братом и сестрой. Он боялся, что все повторится, дрожал от мысли, что его снова запрут в подвале, что не дадут поесть, если Ким сделает что-то не так, даже если просто шмыгнет носом. Сынмин никогда ничего ему не рассказывал. Это было лишним, он и так выдавил из себя слова, рассказав все дяде-полицейскому, что такой грозной фигурой стоял рядом. Только много лет после парень понимает, что тот не был грозным. Сынмин боялся каждого, кто был хоть немного старше его. — Что... с ними? Бан Чан смотрит сверху вниз на дрожащее тело, плотно прижимающее руки к груди. Он все знал, полицейские пересказали парню каждое сканное Кимом слово. — Они больше не вернутся, — он садится рядом, прижимая Сынмина к себе. — Тебя больше никто не обидит, Минни. Я не позволю. И Чан не соврал. Его больше никто не обижал. Чан носил его на своей спине, целовал в макушку, как он всегда мечтал, дарил самые красивые конструкторы модных марок машин и заказывал по вечерам пиццу. Чан вытирал его слезы, когда бы то ни было. Он спрашивал причину чужой грусти, а если не получал ответа, то позволял душе выговориться горькими слезами. Чан знал, что Сынмину все еще снится пожар. — Доктор Ким, вам просили передать, что завтра вы не дежурите, — внезапный голос коллеги вырывает из воспоминаний. Парень горько-черные глаза поднимает на женщину, что застыла в проходе и осознает, что даже не услышал, как она стучала. — Хорошо, спасибо, что сообщили. Коротко поклонившись, девушка ушла. Сынмин не хотел возвращаться к мыслям, он лишь взгляд отводил, упираясь им в столешницу и понимал, что крайне давно не был у Чана. Он даже ему не звонил. Наверное, самым ужасным было то, что Чан никогда не сможет узнать настоящую причину смерти своего племянника. Ему скажут, что сердце Ким Сынмина остановилось, даже когда Бан будет умолять сказать правду. Ведь никто правды не узнает. Чан понимал его, что бы там ни было. Он никогда не обижался, если Ким был крайне эмоциональным. Иногда парню вовсе казалось, что он не заслужил такой любви, а когда Чан это узнал, он провел строгую беседу о том, что каждый человек в мире заслуживает любви. "И вообще, — сказал он однажды, — любовь не нужно заслуживать или доказывать. Я люблю тебя просто потому что люблю, потому что знаю, что ты в этом нуждаешься". Возможно он был прав, Сынмин все равно никогда в этом не признается. Он обязательно позвонит ему вечером. Ким обязательно будет честным, он расскажет о том, что его беспокоит и о том, что он сделал за то время, пока не звонил.

***

Сынмин десять минут стоял под продуктовым магазином, пытаясь вспомнить, есть ли у него дома еда. Каким бы мертвым Ким себя не ощущал, есть все же было необходимым. Он напевает под нос старую колыбельную, его голос так тих, что Ким сам себя не слышит. Вдруг на лицо приземлилась одинокая капля прохладного дождя. Сынмин стирает ее пальцами, подводя голову к небу. Полупрозрачные облака напоминали клубы сигаретного дыма. О, Ким бы не отказался от крепкой ментоловой сигареты. Он не отрицал, что они гадкие, но бороться с пустотой иначе не получалось. Сынмин давно не курил. Последний раз был с Чаном, сидя на крыльце их загородного домика. Комары нагло присасывались к холодной нежной коже, руки лежали на подлокотниках плетеного кресла, между пальцами была зажата терпкая сигарета, она дымом пронизывала, точно любовь. Он курил, чтобы ощущать это чувство. Теперь ему не нужны сигареты. А дождь все сильнее. Зонтика не было у него в помине, жесткие волосы медленно намокали, капли притворялись здоровыми слезами. Сынмин не пытается спрятаться. Ему холодно, пальцы подрагивают, дождь пробирается под ворот весенней кожаной куртки. Что-то подсказывало – он умрет в дождь. Тот смоет душу парня в канализацию, после – по трубам, вынесет в пучину моря. Сынмин не отправится ни в ад, ни в рай, ведь ему нигде нет места. Он позволит себе кануть в небытие, в слепую темноту и остаться там навсегда. — Все таки я прав, — такой радостный, яркий голос слышится рядом. Сынмин голову поворачивает и брови вскидывает. Чонин улыбается ему как в первый раз, так невинно, но искренне. Парень прячется под козырек магазина, не ступая на мокрый асфальт под ливень. — В том, что мы солумейты? — Ким вновь чувствует себя живым, блондин неизвестным способом заставлял его сердце биться по-настоящему. А тот лишь кивает. Им, кажется, и слова не нужны, чтобы понимать друг друга. Так же работает теория соулмейтов? Сынмин не уверен. Он не верил наверняка, что они родственные души, но мог уверенно сказать, что рядом с Чонином ему становилось по истине хорошо. Лишь бы только не говорить этого в слух. Только сейчас до старшего доходит, что так по-глупому стоит под дождем. Его волосы уже пропитались водой, она крайне ужасно ощущалась на теле прилипшей одеждой. — Тебе нельзя под дождь, да? — он глаза прикрывает. А Ян кивает грустно. Он помнит, как любил бегать маленьким по лужам около дома. Мама запрещала это делать, а Чонин не слушался. Стоило летней грозе прийти в их двор, как он разувался и плескался в воде, подставляя под мягкие капли круглое счастливое лицо. Сынмин становится рядом, так же прячась под козырьком. Ему это уже не поможет, разумеется, но зато Чонин забавляется от милого вида: волосы прилипли ко лбу, легкими волнами застывая на затылке, лицо блестит от капель, а руки глубоко в карманах. — Куда тебе нужно? Я могу помочь добраться? Взгляды пересекаются. Чонин вновь для себя подтверждает, что доктору Киму хлеба не дай, дай кому-то помочь. — Остановка в пятидесяти метрах, — он пожимает плечами. — Я замерзну быстрее, чем успею промокнуть, заболею и слягу в длинный ящик. А Сынмин надувает щеки, брови хмуря. Он пыхтит, словно чайник, переминаясь с ноги на ногу, пока наконец недовольно не выплевывает: — Не говори так. А Чонин лыбится. От его шуток иногда в глазах темнело и даже так Сынмин все равно влюбляется сильнее. — Если я пообещаю, что ты не заболеешь, я могу проводить тебя к остановке? — Ким уверен, его отправят гулять лесом. Ведь кому он нужен. Как странно. Сынмин нужен был Чонину. — Да... да, хорошо. И Сынмин тормозит, как подросток. Его из транса выводит легкий смешок Яна, сдержанный ладонью. И старший тут же с себя куртку скидывает, встряхивая и накидывая на чужие хрупкие плечи. Чонин за воротник ее придерживает и вместе с Кимом ступает под дождь. Он не мог бегать, его ноги были уж слишком слабы. Шаг их быстрый, Сынмин руку держит на чужой спине и признается себе в том, что сейчас откинет коньки. Он знает, что Чонин заболеет, знает, что его иммунная система невероятно слаба, не способна даже победить легкую простуду. Поэтому Ким ладонь на нем держит, глаза прикрывает и голову опускает, чтобы чужой взор не заметил золотой свет в его зрачках. Он не может исцелить, сердце так болезненно трескается от этой мысли, но Сынмин дает ему свою силу, что поможет побороть вирусную. Небольшого заряда солнечной энергии телу Чонина хватит, чтобы согреться, не поддаваясь гадкой простуде. Младший прыгает под козырек остановки и за предплечье тянет за собой Сынмина. Он не хочет отпускать его и убежать не дает, как в прошлый раз. Ян пальцами так крепко цепляется за рукав белой длинной кофты, с такой воспламеняющейся надеждой заглядывает в карие глаза. Дождь тарабанит по крыше, он вымывает асфальт и идущих мимо одиноких людей. Какие же они прозрачные на фоне Чонина. Ян настоящее пламя, что в душе зарождает не ощутимое никогда раньше тепло. Он уютный свет, он новая идея, он успешный план, он ощущается как запах скошенной травы, как любимая футболка, как теплый чай в проливную грозу. Он ощущается, как что-то по истине родное. И у Чонина едет крыша. Он отпускает себя, позволяя душе раствориться в дожде. Будь, что будет. На его счету одна проигранная жизнь, она песком сыпется в треснутых песочных часах. Только один человек может заклеить их, залечить. Чонин понятие не имеет, откуда он это знает, но как же с сердцем поспоришь? Сердце рвется, ребра ломает и обжигает, лишь бы спросить: — Поцелуемся? Ким опешил. Дыхание спирает, шум дождя куда-то исчезает, а перед собой он видит только эти перепуганные глаза, красные щеки и мягкие губы, с которых срываются быстрые рваные вздохи. — Давай. И пускай весь мир подождет. Ян хватается за ворот чужой кофты, притягивая к себе. Он мысленно матерится на то, что Ким вымахал таким огромным, ему не достать, пока не встанешь на носочки. Сынмин теряется, куда руки деть не знает, но они интуитивно находят место на чужой горячей шее. Короткие поочередные чмоки перерастают в плавный тягучий поцелуй. Старший со всей отдачей сминает Чониновы губы, они пьянят до умопомрачения, а сам Ян норовит замертво упасть на землю. Он держится крепко, тонкую ткань сминая под ладонями, стопы затекают от напряжения, но Ян все равно тянется ввысь. Ким тончайшую талию руками обхватывает и прижимает ближе, помогая устоять. Воздуха критически не хватает, но оба рады задохнуться. Ян пальцы путает в мокрых соломенных волосах. Он тонет. Сынмин утягивает его на дно, где мир действует по-другому. В том мире правит любовь. Губы сладкие, такие чертовски горячие, что Чонин горит. Горячка обеспечена ему вовсе не из-за дождя. Он спешно отрывается, так жадно глотая прохладный воздух. Сынмин дышит поверхностно, глаза прикрывая. Младший сдержаться не может, вновь на носочки становится и коротко целует. — Мне пора, — он шепчет в чужие губы на выдохе, пока за их спинами останавливается нужный автобус. Сынмин остаточно потерял дар речи. Он лишь может ресницами хлопать и кивать молча. Чонин довольно лыбится, пока заскакивает в центральные двери. — Ой, держи, — Ян напрочь забывает о чужой куртке, но в последний миг успевает кинуть ее владельцу. Ким на автомате ловит. Он ошеломлен. Он покорен. Он влюблен. Сынмин влюблен. — Стой... — разум к парню возвращается только когда автобус уже трогается. — А номер? Эй, почему номер не оставил? Парень под дождь ступает, сминая куртку в руке. Кроссовки хлюпали, ноги неприятно намокли. Белая кофта в водных разводах. Он лицо красное умывает дождевой водой, что стекает по волосам, и встряхивает руку. Ему идти домой пять минут. Он действительно хочет домой, даже если там холодно и сыро, Ким наконец включит отопление, потому что ему не безразлично. Он жив. Его сердце так шумно бьется в груди. Сынмин пойдет домой, заварит огромную чашку чая и позвонит Чану. Ему срочно нужно выговориться и желательно не своему отражению в зеркале. Одежда в стирке, волосы просушены мягким черным полотенцем. Спортивки и футболка безразмерно весят на теле, плечо оголяется. Ким на губах все еще чувствует мягкое касание. Чонин его губы сладко посасывал, уши ловили приятные причмокивания. Чонин хотел его поцеловать и они целовались. Он держал его за талию, он касался его шеи. Сердце вот-вот остановится. — Привет, хён. Не занят? На той стороне слышится спокойный смех: — Что ты, конечно же нет. Для тебя у меня всегда найдется время. Ты давно не звонил... — Чан губы поджимает. — Как ты, Минни? — У меня много новостей. — Да по голосу слышно. Ты что в лотерее выиграл? — Бан шутит, боится, что новость может оказаться плохой. — Бери выше. Я крупно влип. Старший напрягается, сидя в кресле. Ладони в кулаки сжимаются, лицо хмурится. Что же Ким успел натворить? — Я влюбился, хён.