Исключение

      Так и прошло несколько лет. В подавленной жажде чужого внимания, тайных мечтах, а с того самого случая в казармах сверху добавилось желание снова ощутить ласку. Иногда Томаш осмеливался притираться к неестественно горячему телу, и был почти уверен, что чувствовал слабое движение в ответ. Почти невесомое, будто тот тоже не хотел быть замеченным, касание пальцев на талии.       Томаш видел всё, но не мог найти в себе напористости, чтобы рискнуть. Вдруг это просто выдумка улетевшего в мечтания ума? Фантазии обманчивы, будто уходящий из-под пальцев дым, не стоит чересчур явно показывать, что он на самом деле думает об их братских отношениях. Хотя в последние месяцы Куай стал гораздо чаще приходить к нему, уже не скрываясь за ширмой заботы и поддержки, и касаться его волнующе, нежно, что аж тревожило плоть, простреливая электрическим разрядом от мест прикосновения в пах. Томаш держал в голове, что Куай был крайне тактильным, и лез обниматься едва ли не от любого события, поэтому не спешил с выводами даже в самых однозначных ситуациях, когда руки плавно спускались с талии, задевая бёдра и поджимающиеся в напряжении ноги.       — Куай, что ты делаешь? — собрав волю в кулак, однажды спросил Томаш.       Пара рассредоточенных, опьянённых глаз воззрились на него снизу вверх, оставив без ответа недоумённый вопрос, однако он исчерпал себя, стоило Куаю нырнуть носом между складок аккуратно застёгнутой униформы, утыкаясь в грудь. И даже если Томаш снова ошибается, он попробует. Рука опасливо сползла с лопаток чуть ниже, пересчитывая кончиками пальцев позвонки. Куай всё так же не реагировал. Посчитал эту ласку случайной? Перебарывая страх, Томаш коснулся перетянутых форменными штанами ягодиц, нажал чуть сильнее, делая своё намерение явным. От смеси близости желанного тела и собственной смелости внизу живота потеплело, сбивая дыхание.       Снова никакой реакции, Куай только поводил головой, устраиваясь поудобнее. Неужели тот делает вид, что не замечает, потому что Смоук взаправду обознался? Панический ужас ледяной волной прокатился от макушки до пят — Томаш едва удержался, чтобы не одёрнуть руку.       — Почему ты остановился? — муркнул между ключиц Куай.       Двумя руками сжал сильнее, разминая мягкую плоть будто тесто, поцеловал в шею почти украдкой, и наконец заглянул в глаза. Всё это время Томаш напрасно изводил себя грустью, думая что они могут смотреть так друг на друга только в его снах. На обработку поступившей информации ушло несколько секунд беспробудного ступора. Помогая ему в решении, ладони Куая мягко ложатся на поджавшийся в сладостном напряжении живот, поднимаясь всё выше. Завороженным взглядом Томаш прослеживает их путь. Руки мягко очерчивают косые живота, огибают выступающие грудные мышцы, и минуя ключицы, ложатся чуть выше шеи, заставляя смотреть в глаза.       Между ними осталось всего несколько сантиметров, Томаш чувствовал кожей тёплое дыхание.       — Ты... не против? — прошептал Куай прямо в губы запоздалый вопрос.       Его бархатистый голос, спрашивающий разрешения почти что робко, очаровывал до замирания сердца. «Конечно же нет» — рвётся облегчённое возмущение, но речь словно отняло, перекрывая горло эмоциями, и Томаш приподнимает Куая за подбородок, проводит большим пальцем по машинально приоткрывшимся губам.       Мягкие губы податливо промялись под слабым нажимом — стоило надавить хоть на долю сильнее, как палец провалился бы в жаркую влагу рта. Голову вскружило от развратной мысли, не оставляя места ничему, кроме Куая, приникающего к его губам.       Томаш коротко стонет в поцелуй, чувствуя чужое возбуждение бедром, и подаётся вперёд, притираясь. Такого он не испытывал никогда. Закрепить бы эти ощущения как можно лучше в памяти, будто самое ценное полотно в картинной галерее, чтобы долгими вечерами прокручивать в голове каждый момент, каждый жест его прекрасных рук. А ещё лучше — вместо фантазий иметь возможность касаться Куая как и сейчас, когда он не просто разрешает — сминает губы в глубоком поцелуе, и скованность разом сходит, уступая мягкому теплу, стремительно разрастающемуся в нестерпимый жар.       Они отрываются друг от друга, заглядывая в глаза. Даже сейчас Куай больше отдавал, чем получал, поразила Томаша пристыживающая мысль, и он заправляет выбившуюся из пучка прядку, стараясь исправиться. Внимание Томаша привлекают припухшие губы и, боги, он облизнулся! Куай снова берёт инициативу, хватает разморенное ласками тело в охапку, оттаскивая к кровати. На мгновение колет уколом гордости. Чтобы его, одного из лучших воинов клана, таскали словно плюшевую игрушку? Но стоит Куаю лечь рядом, несколько раз с нажимом провести от ключиц до самого низа живота, дразняще поскребсти ткань над лобком, как возмущение тает, оборачиваясь желанием ощутить его кожа к коже, ещё ближе, чем когда-либо.       Куай кладёт руку сверху вздыбившейся палатки ткани, на пробу пару раз прослеживая очертания члена, тычется пальцами в промежность. В рубленных движениях ясно читается огонь желания столь же сильный, каким горит Томаш, и тот одобряющие стонет, льнёт навстречу. Он хочет сделать ему так же приятно — нет, ещё больше — и рука ныряет под завязки штанов, уверенно обхватывая горячий член под основание, приподнимая. Куай ложится сверху, толкается в руку, хмурится, прикрывая глаза, и Томаш видит в этом упоительную красоту. В конце концов, ластится к ней, напрашиваясь на большее.       На бёдра ложатся чужие руки, подхватывая, чтобы чуть шире развести ноги. Они просто трутся друг о друга телами, целуясь и кусаясь в порыве страсти. Томаш не знает, как правильно, но думает, что вот оно, правильное — когда имя Куая само собой вырывается на выдохе и даже этого кажется мало, чтобы показать, насколько Томаш нуждается в нём сейчас.       Хочется остаться так подольше, чем на время пропущенного ими обеда. Однако всё когда-нибудь заканчивается, и обед, и их удовольствие. Куай изливается в его руку, на опережение закусив губу, чтобы весь клан не узнал о том, как круто поменялся вектор их отношений, и Томаш пожирает взглядом тело напротив, помогая себе рукой. Заглушить вскрик не удаётся, сказывается недостаток опыта, а может и нежелание, Томаш не разбирается. Куай впивается в его губы поцелуем вспыльчиво, дерзко. Заглушает стон, будто ворча ему «тише, придурок» и юрко сплетается языками, прихватывая за горло.       Их перерыв почти кончился, Томаш уже слышит как отряды один за другим покидают столовую. В панике вскакивает с постели — требования к нему до сих пор остались такими же высокими, как и прежде. Торопливо обтирается, запахивает форму и крепит застёжки непослушными пальцами.       — Может мы встретимся после отбоя? — выпаливает Томаш, опомнившись у двери.       — Я буду ждать тебя, — кивает Куай.       «Я люблю тебя» — остаётся невысказанным. Дверь хлопает, выпуская торопящегося со всех ног юного адепта клана, и Куай остаётся один.       Он мечтательно-грустно глядит на Томаша вслед. Как жаль, что их первый раз случился таким скомканным. Но улыбается — он уверен, впереди ещё много ночей, и они наверстают упущенное сполна. Послеоргазменная нега предвкушающе пульсирует в венах, Куай тихо вздыхает, развеивая этот сладкий туман.       Будь он хоть грандмастером, распорядок дня никто не отменял. Пора.