***
В кабинете мистера Мозгоправа протекала крыша, как и в туалете, и во многих палатах. Вода тихо, но навязчиво разбивалась о дно заботливо поставленного ведра — надо же, какая роскошь: в палате Олега скоро зародится второй Байкал. Губы-сардельки, наполовину скрытые неровной щёткой усов, шлёпались друг о друга в разговоре. А что здесь делает сам Волков?.. — До меня дошёл слушок, что на днях у вас с Сергеем Разумовским из 8 палаты произошла стычка. И инициатором были вы, Олег, — это правда? Ах да… — Это вам Разумовский сказал? — Олег не знал, что в нём сильнее: усталость, залёгшая в тоскливо изломленном контуре губ или праведный гнев олимпийских богов, притаившийся в вертикальной морщинке меж сведённых бровей. Ещё одна капля упала в ведро, натягивая нервы Волкова тугим, тонким канатом над пропастью. — Нет, — сардельки всё шлёпали и шлёпали, мельтеша перед сосредоточенным взором. — Моим доносчиком стала невольная свидетельница вашего представления, Олег…– в памяти сразу всплыло испуганное лицо вздрогнувшей девушки. — А что? Будь это действительно Серёжа, вы бы предприняли меры сомнительного характера? Походу, всё-таки праведный гнев одержит победу в борьбе за выживание в неустойчивой нервной системе Олега Волкова. — Да дался мне этот ваш Серёжа, — Вскочив на ноги, рыкнул Волков, нависая над загромождённым столом. — Ну-ну, не горячитесь, я понимаю, в вашем случае это более чем нормально… — Я не поехавший, сколько можно повторять?! — Под пальцами оглушительно хрустнуло, Олег опустил взгляд: ручка, неудачно подвернувшаяся под руку. Сардельки растянулись в масляной, слащавой улыбке: — Что ж, нам придётся увеличить вам дозу успокоительного, Олег. «Толку бы от этой отравы, когда твоя рожа постоянно где-то неподалёку» — оскалился у себя в голове солдат, внешне ничем не выдавая своего состояния. Не успел Волков выйти за пределы кабинета Уайта, как к нему подлетел виновник сегодняшней воспитательной беседы. — Ну что там? — Щебетал он беспокойным птенцом, пархающим вокруг мамы-птицы. — Тебе не сильно всыпали? Тебя не отправят в изолятор?.. — Последнее слово Разумовский произнёс дрогнувшим шёпотом и побледнел так, что веснушки на носу стали больше похожи на сыпь. — Прости, я пытался отговорить Мэдди, но её бывает невозможно в чём-то переубедить… — Ты меня не выдал. — Оборвал его «чириканье» Волков, недоверчиво сощурив карие глаза-сканеры. Сергей так и замер — с тлеющими словами на приоткрытых губах и заслонившей обзор длинной рыжей прядью. — Конечно, не выдал! — Отмер, наконец, юноша, как-будто где-то внутри у него сработал тумблер. — Да я как только узнал, что Мэдди к мистеру Уайту пошла, сразу следом помчался… — Олег. — Солдата, казалось, забавляло выражение замешательства на веснушчатом лице. — Меня зовут Олег Волков. — Я знаю! — На радостях выпалил Сергей и, спохватившись, через чур надменно исправился: — Да, я знаю, узнал у своего лечащего врача — миссис Тёрнер. Я и диагноз твой знаю. А вот это было уже слишком. Волков неопределённо хмыкнул и удалился в сторону своей палаты, пообещав себе поменьше думать о огненноволосом хиппи, не догадываясь, что потерпит поражение в бою с самим собой. Синие цунами фиксировали его ровную, как стержень, спину до самых дверей. Кажется, это становится традицией.***
— Так ты из Сталинграда! Круто! Дождь, обрушившийся на небольшой городок, где располагалась больница, на рассвете, барабанил по крыше и окнам, скрывая скудные пейзажи за ними, будто бы толстые решётки плохо справлялись с этой задачей. — Ага, — буркнул Волков, натягивая прохудившееся одеяла до самых ушей. — Я просто лопаюсь от степени крутизны… — А почему ты пошёл на войну? — Продолжал допытываться Сергей, забравшись на кровать Олега с ногами и категорически не замечая меланхоличного настроения её хозяина. — Слушай, — терпение солдата медленно, но верно сходило на нет, предупреждающе выбрируя и зудя изнутри, — ты слепой? У меня складывается впечатление, что так оно и есть, судя по тому, как упорно ты не замечаешь, что я, вообще-то, пытаюсь уснуть! — Кому ты заливаешь? — иронично усмехнулся нахал, отбросив волосы со лба. Надо же, а недавно был такой паинька… — когда я пришёл, ты сидел и прожигал взглядом стену. — Может, потому, что у меня бессонница? — Волков был терпелив. Очень терпелив, с самого детства он растил и развивал это качество, а жизненные обстоятельства только подкрепляли его, делали усидчивее. А на 21 году жизни его доводит до белого колена рыжеволосый чудила. Боевые товарищи подняли бы его на смех, узнай о таком недоразумении! — Я думал, что с твоим «опытом» не нужно объяснять такие элементарные понятия, как отсутствие сна. Но ты заставляешь меня усомниться не только в твоём зрении, но и умственных способностях, Разумовский. Сергей вмиг замолчал и перестал ёрзать, нахмурившись и уставившись на влажный после уборки пол. Олег затылком почувствовал, как парень напрягся, превращаясь в комок раскалённых нервов. — Ладно, прости, — шепнул он, растеряв браваду и снова, совсем по-мальчишески, заулыбался. И, прежде чем Волков успел отдёрнуться, похлопал солдата по плечу. — Не буду тебе мешать, спи. Просто… посижу рядом. — Зачем тебе это? — раздражение Волкова последовало за дерзостью Сергея, его сменила измученность, понурость. — Что ты хочешь от меня? — Ну, — Разумовский тихонько рассмеялся, устраиваясь поудобнее на постели. — Люди называют это «дружелюбием» или «товариществом», попыткой стать друзьями… понимаешь? Олег не понимал. Он бы и слово другое подобрал — сталкерство, к примеру. Но, по обыкновению, не озвучил своих мыслей вслух.***
Тёплые струи душевой воды стекали по обнажённым плечам вниз, очерчивая каждый рубец, каждый шов. Спину простреливала фантомная боль, воображаемая кровь мешалась с прозрачными каплями. Автомат призраком давил на грудь, сминая лёгкие, не давая свободно вдохнуть и без труда выдохнуть. Хотя напоминание о нём давно исчезло, Олег всякий раз тянулся к месту, где ранее красовалась розоватая отметина. Тёмные волосы облепили затылок и виски: он начал обрастать и скоро от холода на незащищённых участках кожи останутся только такие же навязчивые воспоминания, как и о патронах, закреплённых на задней части каски, о выстрелах и угасающих жизнях… о себе прежнем. Когда от того, прошлого Олега, не успело остаться и следа? Своё детство Волков отправил на глубину шести с половиной футов много лет тому назад и уже не помнил его запах. Не помнил тех редких дней, проведённых с родителями, не помнил мягкость маминых рук и вкус самых лучших в мире блинчиков, приготовленных ею; не помнил хриплый смех тогда ещё папы и гордость за него, желание стать таким же сильным и классным как он. Зато он отчётливо помнил тихие истерики женщины, в которой прежняя Алиса Волкова узнавалась лишь по теплоте глаз и момент, когда папа превратился в отца. В последние годы жизни Давид часто срывался на сына, точно это он был виновником выжигающей мужчину болезни. Он постоянно твердил, что Олег обязан, должен помогать матери, наконец повзрослеть и «стать мужиком, чёрт бы тебя побрал!» и всё это в 14 лет, когда все его старые знакомые, он уверен, не набрались ума и в 20. Волков всегда, сколько себя помнит, был обязан, да должен: «Ты не можешь вечно сидеть у нас на шее, Олег, ты должен помогать своим родным!» «Ты должен сделать это ради матери, кто, как не ты? Вам нужны деньги, а тут такой лёгкий способ заработать — всего-то нужно подстрелить горстку вьетнамских обезьян» «Вы должны помочь нам вылечить вас, Олег, без желания любые махинации бесполезны» Самое удручающее, что Волков был должен и самому себе: забыться и начать всё с чистого листа после долгих лет заточения. Но не мог. Он-то думал, что все свои долги раздал, когда примерил на себя звание солдата, позже ставшее клеймом. Ан нет… — Гадство… — послышался сзади приглушённый, мученический стон, а следом гробовая тишина. Олег резко развернулся, почти поскользнувшись, но сумев удержаться на ногах и наткнулся на обжигающий синий… Сергей Разумовский стоял у входа в душевые без привычной затасканной рубашки. Безволосая грудь беспомощно трепыхалась, словно парень задыхался, а руки — худые-худые, — безвольно повисли вдоль туловища. Штанины, закатанные до острых коленок и больше не подметающие кафель, открывали вид на тонкие, даже «куриные» ноги с рыжим пушком волос и костлявые лодыжки, покрытые паутиной вен. Волков, не отдавая себе отчёт в действиях, мазнул взглядом по розовым горошинам сосков и рефлекторно сглотнул. — Какого дьявола ты здесь забыл? — чужим, охрипшим, словно от длительной простуды, голосом, стараясь смотреть в глаза, ни сантиметра ниже. Но стало хуже: в море шторм, буря, переломившая как веточку, тысячи кораблей и забрашая на своё неизведанное дно с пол миллиона моряков… Олег моряком не был, но наглотался этого синего, краснея под ним, как маков цвет. Он, Олег Волков, краснеет!.. — Господи, извини, — один шаг Разумовского навстречу — два шага Олега, чтобы этой встречи избежать. — Я, честно, не знал, что ты тут будешь… я думал, что один люблю мыться затемно… Музыкальные пальцы в рябую крапинку пробрал тремор, кадык судорожно ходил вверх-вниз, глаза метались от бледного лица Волкова к непрекрытому паху… Врёт. Олег вслепую нашарил вещи и наспех натянул их на мокрое тело: конечности его не слушались, солдат никак не мог попасть в штанину «робы», задерживая побег на долгие секунды… — Олег! — крикнули ему вслед умоляюще, но на этот раз он не обернулся, несясь по тёмному коридору, грозясь проехаться по нему тушей и расшибить голову, сбивая санитара, бубнящего про неблагодарную работу и психов, и впервые чувствуя себя тут самым настоящим психом. Поздней ночью Волков только убедился в этом, когда до боли обхватил рукой собственный член, зажатый между животом и матрасом, ритмично распаляя по стволу жар возбуждения и облегчённо изливаясь на смятые простыни, забрызгивая пол и беззвучно шепча запретное имя в зажимающую рот, взмокшую ладонь. Олег Волков не знал, как завтра утром сказать, что ему нужен новый комплект постельного белья, ведь прошлое поменяли сегодня утром. Олег Волков, никогда ни в кого не веривший, поминал всех святых и падших в проклятиях, задевавших и лечебницу, и себя, и… и этого Серёжу. Олег Волков впервые не знал, что ему делать.