***
– Да, меланхоличный ты мой друг, – заходился хохотом без всякого сочувствия рыжеволосый грубиян, запрокинув голову так, что Волков, забыв хмуриться, удивился, как у Сергея целы кости. – вы, товарищ, попали-с в самую настоящую задницу: видать, Уайт не знает как извернуться - тебя ничего не берёт. – Я понял, что попал в задницу как только тебя встретил. – с ловкостью дикой кошки уворачиваясь от ударов подушкой, Олег развалился на кровати, вытянув ноги и заняв тем самым её добрую половину. – Кстати, всегда интересно было: почему тут так тухло? Ну, – непонимание помутнило полные смешинок глаза и солдат поспешил объясниться, показательно загиная пальцы: – пациенты могут шляться по палатам, препаратов - минимум, врачей не хватает и их работу, по большому счёту, приходится выполнять санитарам. Мне казалось, что в психиатрии стоит человеку слишком громко вздохнуть - всё, каюк, небо в клетку, руки - в смирительную рубашку и подальше от чужих глаз. Вдоволь нажевавшись нижней губы, Серёжа задумчиво вздохнул и примостился рядом, опуская огненную макушку на олегову грудь. Как только он не оглох от частоты ударов сердца – его стук о рёбра напоминал раскаты грома. – Думаю, ты прав, – кивнул куда-то в ложбинку меж ключиц, щекотно по-кошачьи тычась носом. – больница средней паршивости, но за неимением других поблизости приходится брать что дают. – Разумовский - рот в брусничном джеме, с коим сегодня подавали булочки в честь церковного праздника, на дне зрачков пляшут чёртики. – прыснул с видом графа, на которого он, особенно без штанов, на которые пролил чай, в хлопчатобумажных трусах был похож менее всего. – Даже не знаю, кто кого ненавидит сильнее: мы медперсонал или они нас.. В голове стыла мерзотная, столовская овсянка из мыслей разной степени тяжести, начиная с его прибытия сюда и заканчивая тягостными раздумьями о том, чем же всё кончится. Когда они подойдут к Рубикону, когда под ними рухнет мнимо прочный мостик, когда наступит их конец. Конец. Одно звучание слова вызывало войско мурашек, обезоруживало, опускало на колени, выцарапывая душу, оставляя на сердце глубокие борозды. Этакое клеймо, напоминание на всю оставшуюся никчёмную жизнь о слабости. Он становится слабым. Слабость и Олег Волков – антонимы, не стоявшие вместе ни в одной из реальностей. Не так воспитан, не ту он жизнь прожил и слишком много вобрал в себя вил и ножей, чтобы побыть человеком из крови и плоти, со всем прилегающим к ним спектром чувств. Чтобы не бояться отворить забитый досками чулан с нежностью и тем забытым, похороненным заживо мальчишкой, ушедшим однажды из отчего дома от мамы. Волков привык быть сильным, привык, что вокруг все были слабее и к тому, что если он расслабится, ослабит ошейник хоть на миллисекунду, его уже никто не соберёт по частям, как пазл – тоже привык. Смирившись с безысходностью судьбы, он направил всю свою силу, возведённую за годы в абсолют, на единственный поистине драгоценный его скромной душе объект – маму. На заботу о ней, такой маленькой и беззащитной, похожей на маленькую девочку..а потом беспокоиться стало не о ком. И не за чем. Страх был похоронен рядом с тем мальчишкой, а вместо эпитафии одно ёмкое «забыть». Разложившееся изворотливое чувство сложилось из праха в клубок отчаянной боязни, избрав в качестве нового Мира мистера Океан, – рыжеволосого чудика, бессовестного хиппи или просто Серёжу Разумовского. – пока тот, в свой черёд, без устали поднимал из поросшей полевыми цветами могилы мальчонку с карими глазами.. – Растростволичнсти. – Нечленораздельно буркнули прямо в призрачную венку на шее. Развалившийся на кровати звездой и не чувствовавший ног, заграбастанных в плен на удивление сильными икрами, Олег не сразу понял, что обращаются к нему: – Что?. – Расстройство, раздвоение личности или, как Они любят говорить, Диссоциативное расстройство идентичности. – Волкова невольно тряхнуло: с таким подчёркнутым отвращением и насмешкой Разумовский выплюнул последнее слово. – В человеке буквально живёт несколько разных личностей: один виртуозный художник, другой - в жизни не слыхал о Пикассо; одному нравятся апельсины, в то время как другой страдает непереносимостью цитрусовых; один пишет складно и изящно, второй.. – Неразборчиво и криво. – Закончил за него севший, охрипший голос, щекоча рыжие волосы свистящим дыханием: у солдата резко пересохло в горле, точно он пересёк Каракумы, не имея в запасе ни капли воды. – Так те письма писал.. – Моя вторая личность, всё верно. – Преувеличенное до неправдоподобия спокойствие. Плохо дело. – Я зову его Птицей. – Поганец чересчур хорошо его изучил, зная наперёд почти каждое действие Волкова - и то, что в данный момент Олег выразительно вскинул бровь тоже знал: – Оно как-то само получилось, но я склонен считать, что это из-за того, что в детстве я часто рисовал каких-то птицеобразных людей..обычно подобным я коротал время, когда мне становилось одиноко. Родители занятые люди, бизнесмены, времени на ребёнка практически не оставалось. Угнетающее молчание давило на черепную коробку, посылало тупую боль в затылок, мешая перебирать ящик с возможными ответами, отправляя в урну те, что могут добить покрывшийся сеткой трещин стакан с самоконтролем Сергея. – И какой он..этот Птица? – Пальцы зарылись в огненную капну, оттягивая язычки пламени и массируя кожу головы. Сухие, тёплые губы прижались ко лбу: холодный. – Вспыльчивый. Агрессивный. Расчётливый. – Сразу вспомнились все их перебранки и споры, перепады и неопределённость, как оказалось, отнюдь не Серёжи. – Ему мало кто нравится. Из-за этого у меня и не было друзей, если ты помнишь, – Олег помнил. Олег помнил до безобразия много. Например, если мазнуть губами по плечу..о да: Разумовский напрягся, потревоженный участок кожи порозовел и окропился мурашками, парень усилил хватку, оплетая распластавшееся тело своей жертвы тугой лозой. – медсестёр и братьев он вообще за людей не считает. А мистера Уайта ненавидит, он был моим первым врачом, как только я загремел сюда, но мы не могли долго контактировать и вскоре меня подкинули мисс Аллен. К ней Птица относится с бо́льшим терпением. – А меня? – вопрос пришёл исподтишка, неожиданно для самого Волкова, но ответ стал необходим, как если бы он сделал предложение руки и сердца. – Ты ему..нравишься. – После короткой заминки вынес вердикт, которого Олег ожидал как смертный приговор, Разумовский. – Возможно, я преувеличиваю, но по сравнению со всеми остальными..да, я бы сказал, что ты наиболее ему привлекателен. Взгляды, не сговариваясь, встретились. Серёжа посмотрел на него мутными тёмными глазами, приподнялся и, наклонившись, смял ртом его губы – с какой-то нежной жестокостью, кусая почти до боли, царапаясь о двухдневную щетину. Его руки сдавливали рёбра Волкова с такой мощью, будто Серёжа собрался втереть их в свои собственные, стать единым целым. Колено его ловко юркнуло между ног, разведя сжатые, напряжённые бёдра.. По телу солдата ударной волной прокатилась крупная дрожь, он вдохнул его рычащий стон и трусливо отстранил хныкающего парня, боясь не сдержаться. «Ты ему..нравишься» – это вызывало возбуждение практически наравне с зацелованными, влажными губами, растрёпанными волосами и рукой, покоящейся опасно близко к паху. От осознания, что ему приятно внимание живущего внутри Сергея психопата захотелось нервно рассмеяться. Почему-то его внутренний зверь лишь удовлетворённо урчал, абсолютно с ним не согласный. – Пока меня пичкают всякой дрянью - ноотропные, антидепрессанты, транквилизаторы - он затихает и даёт о себе знать в редкие моменты сильных встрясок и негативных эмоциональных всплесков, – продолжил прерванный разговор парень, как ни в чём не бывало. Сбитое дыхание и ощутимый румянец были свидетелями жгучей проказы. – Я бы очень хотел отсюда уйти. Сбежать. – Шепнул он еле слышно. Но Олег услышал. Нет. Нет-нет-нет. Аккурат этих речей он и опасался, всячески обходил стороной, но чем усерднее мы чего-то избегаем, тем быстрее оно нас настигнет. Мысль о том, что он не сможет защитить Его, уберечь от того, что ждёт их в случае неудачи. От того, что поджидает Его за ближайшим углом на свободе, о которой он грёзет..которая может обернуться против него. Против них. «Почему ты не спас меня?» Успокойся. Успокойся, успокойся, успо..возьми себя в руки, чёрт побери! Губительная влага невыплаканных за десятилетия слёз горячими каплями оседала, казалось, на всей поверхности так называемого «внутреннего мира». Вдох - «почему ты меня не спас» - – лёгкие пронзает раскалённая спица, выдох - «ты обещал помочь мне» - – измученные органы выталкивают переведённый кислород. – Не противоречь себе: как ты будешь контролировать себя без таблеток? – Вышло слишком грубо, слишком резко. Веснушчатое лицо обиженно насупилось, пыхтя, как детёныш дракона. – Их можно купить! – Парировал Сергей, сложив руки на груди в защитном жесте. – А представь, что с нами станется, узнай кто о наших..отношениях. Об этом ты думал? – Не кричи! – Волков - между нахмуренными бровями суровая морщина, на дне зрачков укрылась вина - шикнул на него, кивнув на дверь. – Прости, – стушевался Разумовский, растеряев воинственный вид и настрой, разглаживая усталую складку и целуя подрагивающие веки. – перегибаю. И всё же, было бы прикольно и взаправду быть каким-нибудь птицами, чтобы с лёгкостью свинтить из этой дыры.. – Будь мы, Серый, птицами, – и как тут можно оставаться «грозным воякой», когда нежность прёт изо всех щелей, а губы трогает невольная улыбка?. – проблема побега стала бы неактуальна, в принципе. Птицы, да откроется тебе великая истина, летать умеют. – Да, – просто согласился познавший сокрытую тайну. – но тогда это не побег. Это улёт. – Пауза. – Полный улёт. Первым раскололся - а как иначе? - Разумовский. Откинувшись на спину и стукнувшись головой о железку, он растирал по щекам слёзы, зажав рот рукой, дабы подавить хрюканье и непрекращающиеся приступы гомерического хохота. Однако спустя считанные мгновения в истерике заходились уже оба: Серёжа, задыхаясь от рыданий и неконтролируемо пиная солдата в бок; и сам Волков, надрывая мышцы живота беззвучным вибрирующим хрипом. Отсмеявшись и вытирая сетку слёз, Олег Волков чётко для себя решил: он сделает всё возможное, чтобы однажды им не пришлось сдерживаться в страхе быть пойманными. Он сделает всё. Ради этой улыбки.***
Кап-кап. Интересную штуку открыл для себя Волков на 20 году жизни – дежавю. Он напряжённой, осторожной поступью шёл по бесконечному коридору, – который, на самом деле, можно преодолеть за 15 широких шагов, – когда его, ничего не понимающего и беспочвенно ненавидящего весь мир бренный, вёл в палату номер 7 мистер Уайт. Несколько календарных листов отправилось в мусорное ведро, встречая радушным жестом август. Беззащитные и истёртые, ступни касались ледяного пола почти как родные, без страха, что кафель разъедется и Волков канет в бездну, оставив за собой тлеющий крик и брошенного юношу... Став эпицентром вселенского самокопания, оббив каждый порог в бессмысленном хождении туда-сюда, заполучив новую мечту – разбить себе об голову тарелку в надежде, что если радикальный способ не поможет разобраться, то хотя бы сотрёт ему память, Олег не сдвинулся ни на миллиметр, продолжая протаптывать мёртвую точку, решительно не понимая, когда всё забрело так далеко.. Когда они – Серёжа и Олег – стали идеальным сценарием для душевных терзаний и мук? Как эти две больные на голову, которых в народе зовут судьба и мироздание, столкнули лбами свет и кромешную тьму, позволили теоретику и психу полупрактику найти, познать, привыкнуть, полю.. У Волкова была ужасная, сухая как корка гнилого хлеба, но размеренная и устоявшаяся жизнь, к которой он привык и которую вряд-ли бы смог переиначить, даже сильно захотев. А потом появляется Он и летят к чертям в котёл адский все его постулаты, хронологии, устои и режимы. И падают пылью тяжеленные доспехи из нержавеющей стали, не пропускающие чувств и боли от простых объятий за плечи, от дурацкого похрюкивания во время смеха, от ресниц и глаз этих убийственных, за которые можно целый Рим сжечь. Пальцы поглаживают выпирающие лезвиями ключицы, волосы длинные шею щекочут, с губами соревнуются. Слишком, непозволительно близко.. «Олег» – и мочка в плену щедрого, горячего рта.. В штанах стало тесно и жарко. – Чёрт. – Чёрт.. – одновременно с ним прошипели из-за спины. «Дежавюююю» – пропел издевательский голосок, пока Волков вспоминал как дышать, наглотавшись воды из Океанов.. – Привет. – Первым обретя дар речи, глупо буркнул Разумовский, переминаясь с ноги на ногу. – Привет, – Глухим эхом отозвался солдат, жадно пожирая карими сканерами оголённую шею, вьющиеся после дневного сна прядки, распахнутый воротник рубашки.. Как по негласной подсказке Серёжа опустил глаза и встретился «взглядом» с натянувшимся бугром, изнывающим от боли и жажды. Парень сглотнул. – Нет..нееет, даже не думай..– задушенно затараторил Волков, отступая к стене, загоняя себя в тупик, из которого он не сбежит. «Но ведь ты того и добиваешься, просто как последний кретин ищешь себе оправдание» – Ты же хочешь..– Этот тон не требовал ни подтверждений, ни ответа, ни, тем более, возражений. Констатация фактов, озвучка аксиомы. – Сюда могут зайти в любой момент..– оборона падала, отмазки становились всё невнушительней. – Разумовский, только попробуй.. – Кто сюда может зайти? Сопровождают в душ только суицидников и шизофреников, но они первые моются... Прохладная кожа тихо коснулась иссохших губ. Пошло оно всё. Сам ли он нетерпеливо расстегнул ночную рубашку или это сделал Разумовский – эта и ещё куча ерунды стала совсем-совсем неважным, отошла на 25 план, прихватив с собой бдительность и осторожность. В какой-то момент он обнаружил, что стоит, привалившись к мокрой стене – рубашка тут же промокла, но и это осталось незамеченным –, а губы бесстыдника чувственно скользят по его груди, нежно прихватывая кожу, осыпая поцелуями живот, вырисовывая влажные узоры всё ниже и ниже. Нахал, бесстыдник, хиппарь и негодяй опустился перед ним на колени. Глаза Олега расширились, полезли прочь из орбит, как у самого «нормального» среди всех здешних безумцев, — о таком он не позволял себе даже мечтать. Как сквозь дурманящую дымку осенней хмари, Волков смотрел, как Серёжа медленно-медленно поддевает резинку больничных штанов, тянет вниз с азартом и мазохистским наслаждением, словно открывает подарок на Рождество. На мгновение парень поднял взгляд — затуманенный желанием, с безмолвным вопросом, плещущимся среди волнующихся волн. – ..мы..я не могу..— иступлённо бормотал солдат как молитву. Да простят его верующие, но перед ним на коленях стоял сам Бог. – Ты не мо..должен.. Сказать, что у него стояк, эрекция и тому подобное, означало скромно, но многозначительно промолчать. Член приготовившегося умереть на личной войне превратился в раскалённый жезл. Ласковые руки нахала и Бога высвободили из хлопкового плена распалённое неудержимым желанием чудовище. – Оох..– Сергей - быстрый мазок языка по искусанным губам, горящие томительным ожиданием глаза - восхищённо выдохнул. – Ты совершенство..красив, как падший ангел, как небожитель. Молочные пальцы нежным кольцом сомкнулись на основании рвущегося ввысь бойца, истекающего соками предвкушения. Горячие приоткрытые губы мучительно неторопливо двинулись по окаменевшему стволу, добрались до налившейся кровью головки и обхватили её, погружая в жар и влажность. Олег взвыл раненым волком, прокусив язык, откуда в горло потекла кровь, теряя остатки разума. Он вцепился пальцами в волосы Разумовского, не зная, оттолкнуть его голову или притянуть ближе.. Небожитель влажно скользил по мягким стенкам рта сладострастного мучителя, с каждым касанием дразнящего языка взмывая всё выше в небеса обетованные. Свободная рука инквизитора погладила бьющиеся в конвульсиях от напряжения бёдра парализованной праведным наслаждением жертвы и нежно сжала мошонку, вырвав из олеговского горла непристойный хрип. Ополоумев от чувственного восторга, Волков смотрел-смотрел-смотрел, как его готовый взорваться фаллос ритмично появляется и исчезает в кольце сомкнутых губ. Пальцы вжались в ненадёжно-мокрую стену, натирая мозоли о неровность кафеля. Ноги предали его с лёгкостью Иуды, подкосившись, но упасть ему никто не позволил и в следующее мгновение Небожитель погрузился в тесноту горячего пульсирующего горла. Вжав в свой пах голову поглотившего орган безумца, Олег зарычал, как дикарь, фонтанируя горячими струями облегчения, мучительно желая продлить сладчайшие мгновения невероятного оргазма. Олег Волков героически погиб и воскрес. – Серёж? – Донёсся извне тоненький женский голос. – Ты в порядке? Тебе нужна помощь? Мягко собрав губами последние капли истёкших соков, бесстыдник ловко спрятал на место побывавшего в раю небожителя, натянул штаны на не способного здраво мыслить и подчинить себе конечности солдата, одёрнул рубаху и запечатал на приоткрытых губах тяжело дышащей жертвы быстрый нежный поцелуй. – Нет, Салли, – невозмутимо ответил Сергей, не оборачиваясь на выход из душевых. Волны ласкали, облизывали синим взглядом ошеломлённого Олега, - ноги как две переваренные макаронины, в зрачках взрываются сверхновые - обмякшего в его объятиях. – Ушибся просто, всё нормально. Послышались удаляющиеся цокающие шаги. – И ничего страшного, правда? – Дьявольски улыбнулся ему Бог, поправляя торчащую чёлку. – Ничего страшного..правда. – И сам поспешил завладеть смеющимися губами.