On the right place

       Инеж была уверена, что за два года в Кеттердаме её керчийский дошёл — или, по крайней мере, доковылял — до продвинутого уровня, если уж не профессионального, но «Преодоление страхов и тревоги» некоей Хильды Раймер эту уверенность в ней искоренило за считанные секунды. Более того, названия большинства медикаментов для неё всё равно, что иероглифы хедьютов, а попытки запомнить селективные ингибиторы обратного захвата серотонина продлились несколько долгих минут (впрочем, Инеж так и не запомнила, поэтому сократила до простого лаконичного СИОЗС).        — Я думал, ты хочешь просто ознакомиться с сутью книг, а не вычитать их все от первой страницы до последней, — между коротким покашливанием произнёс доселе молчаливо сидевший Каз.        — Раз ты отказался от лечения, то нам нужно как можно большее информации о том, как правильно с тобой поступать, — упустив многозначительное «раз ты такой самонадеянный», Инеж для полной демонстрации потрясла в воздухе книгой многоуважаемой Хильды Раймер, — и все тонкости процесса скрыты в одной из этих записей.        — Это, конечно, очень душещипательно, что ты так стремишься мне помочь, раз решила взахлёб вычитать всю мою психотерапевтическую литературу, — хмыкнул он, и она напряглась в ожидании предполагаемого всеразрушающего «но», — но я уже успел прочитать три из шести до твоего приплытия.        Инеж применила все усилия, чтобы проглотить холодно-спокойное «а ты не мог сказать об этом раньше?» и не подавиться им. И ведь не скрыть того: где-то в глубине души она всё же серчала на Каза за его вопиющую беспечность, корила за то, что он так спешил с исцелением, так боялся потерять драгоценное время, что невольно затягивал процесс ещё сильнее, чем могло быть изначально.        Хильда Раймер с её советами оказалась отложена в сторону. До лучших времён.        — Хорошо, — выдохнула Инеж. — Тогда начнём с вопросов: как долго ты принимаешь препараты?        — Почти две недели, — бегло ответил он.        — Хоть какой-то эффект есть? — с надеждой вопросила она, опустив взгляд к выделяющемуся даже через кожный покров перчаток рельефу его ладоней.        Но Каз, к её сожалению, покачал головой.        — Я всё ещё избегаю большое скопление людей, — признался он, отложив в сторону трость и проведя пятерней по колену, и Инеж не потребовались никакие сверхъестественные медицинские познания, чтобы понять, что больная нога снова начала докучать ему. — Переносимость или непереносимость прикосновений я всегда проверяю только на тебе, поэтому пока что не могу точно сказать, как сильно повлияли на меня медикаменты.        Она понимающе кивнула, вновь взглянув на его руки, и задала извечный вопрос:        — Хочешь, чтобы я прикоснулась к тебе?        Инеж заметила невооружённым глазом: Каз замешкался, увяз в сомнениях, как робкий мальчишка, пусть и стремился в себе того не выдать, но, выждав, ответил невнятным «да». Следом — не спеша освободил левую руку от перчатки, предоставляя ей вид на бледную от нехватки солнечного света кожу, сплошь и поперёк усыпанную скоплениями мелких ссадин.        Она подхватила его ладонь так, словно аккуратно ловила парящее в воздухе голубиное перо, спасая его от падения на огрубевшую землю. За ним и ощутила, как охватил Каза тремор, как затрепетала его душа, в который раз опущенная в тиски стальных кошмаров прошлого. Сколько раз Инеж пыталась угадать, что с ним произошло, что вызвало такую отчуждённость к тому, что для других людей считалось таким обыденным — всё без толку. Она дважды старалась выведать у него, — один раз в Гельдреннере, в сердцах, в отчаянии страшном и терзающем, а второй раз после того, как он, не выдержав давления страхов, отпрянул от неё в чистом ужасе — но дважды Каз не дал ей ответов, и Инеж опустила руки, концентрируясь лишь на его ощущениях.        — Всё хорошо? — она видела по Казу, что происходящее с ним, в нём, мало чем подходило для понятия «хорошо», но несмотря на то он держался и кивнул ей, и Инеж бережно, почти невесомо, провела второй рукой по тыльной стороне его ладони. — Ты хочешь, чтобы я коснулась тебя иначе? Ослабила хватку? Усилила?        С Каза сорвалось что-то хрипящее и непонятное, что, наверное, должно было быть смешком.        — У т-тебя это получается намного лучше, ч-чем у-у моего психотерапевта.        Инеж чуть ли не выдохнула от облегчения: первые разы, когда они сидели так, притрагиваясь друг к другу, — только сегодня она узнала, что этот процесс можно было смело звать экспозиционной терапией — Каз не мог выдавить из себя ни слова. Позже молчание превратилось в запинки настолько кошмарные, что он предпочитал не говорить ничего, чем так сильно опускаться. Сейчас, когда контактировать с человеческой кожей — только её, другим он не доверял так же, как и ей — пришлось чаще, Каз научился выуживать из себя легко понимаемые предложения.        — А как он это сделал? — спросила погладившая его по пальцам Инеж, скорее для того, чтобы отвлечь своими расспросами от оторопи.        — С-схват-тил меня з-за руку, как ни в чём не, — он запнулся, когда она ухватила его за указательный палец, и Инеж замерла в ожидании его дальнейшей реакции, — бывало…        — Идиот, — только и фыркнула она, вновь аккуратно погладив его ладонь. — А как тебе в Новом Земе? В каком городе ты был?        — В Эймз-Чине. Ст-толице. Не в обиду Джесперу, н-но город ка-ак город.        Инеж оглянула его длань, вспомнив невольно: они никогда не заходили дальше неуверенных соприкосновений ладонями. Лишь раз она коснулась его щеки на крыше джерхольмской ратуши, когда им неведомо было, смогут ли они вернуться живыми всей шестёркой, или же одного из них постигнет участь оказаться простреленным или нанизанным на пики орудий по пути к пункту назначения. Каз тогда дёрнулся, и Инеж видела, чувствовала всем своим раненным от его губящего равнодушия естеством, что он заживо горел в желании отстраниться.        Пальцы улеглись ему на дрогнувшую пясть. Кожа мягкая, тёплая. Вовсе не ледяная, как Инеж когда-то думалось.        В следующий миг она медленно, боясь ненароком всколыхнуть старые кошмары одним неаккуратным действом, перевернула его руку. Сразу же открылся вид на речушки вен, под которыми внутреннее течение разгоняло кровавый поток, и её светло-умбровые персты ласково, практически неосязаемо, прошлись по очерченным на нём линиям жизни.        — Каз, — тихо позвала его Инеж, точно не желала, чтобы помимо него кто-то ещё их слышал, пусть в кабинете более никого и не было, — я хочу… я хочу зайти немного дальше. Коснуться выше ладони. С тобой всё будет хорошо, если я сделаю это?        Каз наверняка созвал весь внутренний стоицизм, чтобы не побледнеть и не замотать головой в немых мольбах не делать этого.        — Да, — сглотнув, сказал он как можно более флегматично. — Ты мож-жешь коснуться выше ладони, е-если хочешь.        Инеж тут же проворно расстегнула пуговицу, скрепляющую ткани его рубашки на запястье, и последовавший за тем характерный щелчок заставил Каза нервно-тихо схватить воздух открытым ртом.        «Может, остановиться? Перестать пытать его?» — вопросила Инеж у самой себя за мгновение до того, как она должна была прикоснуться к нему вновь.        Она представила, как Каз дотрагивался бы до неё, как она бы сжималась от не способной заголосить о себе оторопи. Её сознание мигом заволокло бы в Зверинец, где в ноздри ударял фетор ароматических свеч, от которого пульсировало в висках у неё и на который не обращал внимание ни один приходящий к ней мужчина, мысли которого не занимало ничего окромя её нагого и предоставленного в его владение тела. Каз бы остановился, скажи она прекратить, заяви, что сил выдерживать это у неё не осталось — Инеж в этом не сомневалась, пускай и ведала неизменной истиной: своей низвергающей все каноны человечности моралью Каз жесток во многих вопросах.        Она потянулась к его запястью, к молочно-белой коже, по которой струились выцветшим аквамарином атласы вен.        От Каза не последовало никакой реакции.        — Ты в порядке? — в который раз спрашивала Инеж, прислушиваясь к его дыханию, щупая гудящий под её пальцем пульс и норовя найти ответ если уж и не в его словах, то хотя бы в собственной интуиции.        — Да, — в фальшивой браваде проронил Каз.        Может, он в самом деле был в порядке, пока строптиво боролся со своими возвысившими рогатые головы демонами, только очнувшимися после долгого сна. Инеж хотела надеяться на это, хотела верить, будто иначе быть и не могло.        Потому тут же, забывшись, обхватила его ниже локтя.        И это, вопреки всей осторожности и мягкости, с коей она касалась его, стало роковой ошибкой.        — Нет.        В глазах Каза — отражения вопящих в глухоту страхов, витражи раздробленных грёз, того дня, который отобрал у него единственный путь к нормальной жизни. И потому Инеж резко отпустила его, а сама, точно близкое расстояние могло действовать на него похлеще аляповатого тактильного контакта, отползла.        Каз сидел, вперившись отстраненным взглядом в щербины на неровном полу, и ей почудилось, будто его сердце грохотало настолько необузданно, что она могла это услышать. Руки, которые Инеж отпустила, цепко схватились за ручки стула, и она подумала, что если он их не отпустит, то во мгновение ока оторвёт с противным треском ломающейся в щепки древесины.        «Святые, помогите ему» — мысленно взмолилась она.        Но Инеж знала: её святые Казу не помогут. Пускай она сорвёт глотку, заверяя, что он в разы лучше всех боссов Бочки, что он никогда не торговал жизнью украденных из дома невинных девушек — не в прерогативе святых мучеников снизойти до человека, увязшего в многочисленных пороках.        И вдруг он задышал иначе, тогда как секундой ранее его дыхание виделось ей хаотичным и прерывистым, как если бы он оказался на грани удушья, а через полминуты Каз натянул, хоть и неумело, прежнюю маску невозмутимости.        — Это… — протянула Инеж несмело.        — Техника релаксации, — коротко объяснил он. — Один из видов. Книга Джорджа Петерса, страница пятьдесят седьмая.        Она затаила молчание на короткую минуту, прежде чем ответить торопливым «а».        — Как ощущения? — Инеж подошла к нему, нерешительно и плавно, как передвигающаяся над поверхностью земли дымка. Как призрак, не нашедший себе покоя в ином мире. — Препараты… они помогли? Был какой-то эффект от них? Хоть малейший?        Каз прикрыл глаза, точно веки сковало дрёмой, и потёр двумя пальцами переносицу. Он устал, — этого не сможет разглядеть разве что незрячий — и в этом Инеж не могла не понять его: она тоже до смерти устала, будучи в узде своего прошлого, сколько бы работорговцев в морских просторах ни пришлось ловить и сажать гнить за решёткой. Она помнила: однажды вместо того, чтобы прекратить всё обыкновенным «остановись», Каз проблеял задушенное «я тону». Он так и не объяснил, к чему то было, как то связано с его травмами, и потому Инеж приходилось затеряться в догадках и остановиться на версии, что во время плавания Каз наткнулся на таинственную мерзость, которая и стала причиной его неприкосновенности.        — Очень и очень слабый, — проскрежетал он голосом настолько ослабшим, что любому другому могло подуматься, будто Каз прошёл без передышки долгие километры, когда путником ему не служил никто, кроме нещадного солнечного пекла. — Сердцебиение в начале показалось не таким сильным, как это было до употребления бета-блокаторов, но разницу увидеть всё равно оказалось не так-то и просто.        Инеж почувствовала, как по душе разлилось тепло от услышанного.        — Сдвиг, хоть и очень мизерный, но есть, — ласково изрекла она. — Почти две недели, Каз. Это слишком маленький срок для того, чтобы человек дошёл до величайших успехов, даже если этот человек ты. Тебе нужно больше времени.        Каз её радости не разделил, а последняя реплика и вовсе омрачила его, нежели вселила свет.        — Больше времени, больше времени, — повторил он за ней, но не столь язвительно, не уподобляясь разобиженному мальчишке. — Я слышу эти слова с первого дня, как дал понять, что хочу избавиться от этого, но посмотри: прошли месяцы, а мы радуемся тому, что у меня сердце колотится немного слабее, чем обычно.        — Прошли месяцы, как мы пытаемся, как я приплываю сюда на короткий срок и уплываю обратно — этого не хватит, конечно же, но за полторы недели после консультации у психотерапевта то, что ты только что недооценил, можно звать достижением, — Инеж, забывшись, протянула руку, чтобы утешить его, как она сделала бы с любым другим человеком, но, опомнившись, увидев, как напрягся Каз, отпрянула. — Ожидание ещё никого не убивало, а вот ненужная поспешность может разрушить всё ещё до начала.        Она, расправив смуглые плечи, выпрямилась, как резвый штрих влюблённого в своё творение художника. Сквозь расщелину прикрытых штор просачивались пелесины шафранового светила, оседающие на её теле солнечными зайчиками, и один такой, самый проворный, пал на напоминающую чёрную бечеву косу.        Он неотрывно глядел на неё, и перед тем, как Каз принял прежний облик, Инеж привиделось, будто увиденное его заворожило. Ей вспомнились слова Нины там, на безмятежных волнах Истиноморя, несущего «Феролинд» в Керчию («Я слышу тело каждого на корабле, слышу, как кровь течет по их жилам. Слышу, как меняется дыхание Каза, когда он смотрит на тебя. Он замирает каждый раз, словно видит тебя впервые».), и только сейчас Инеж пожалела, что тогда она поспешила сменить тему и более не думать о Казе, когда она уже решилась покинуть его и воспоминанием о нём оставить исключительно отвратительно-неправильные чувства к нему.        — Ты относишься к своему лечению пренебрежительно, — незлобиво провозгласила она, мигом уловив, как вспыхнула острастка в глазах Каза. — Нет, не пойми не так. Финансово ты отнёсся к тому очень уважительно, и то, что ты пытаешься, что не опускаешь руки — я ценю это, и горжусь твоими успехами как своими. Но знаешь, чего бы я хотела? Чтобы ты желал исцелиться в первую очередь для себя.        Каз разомкнул почти бесцветные уста, но тут же, не произнеся ничего, сомкнул, как в немом и нежеланном соглашении.        Быть может, в словах её проскакивала не свойственная ей надменность, но в них плескалась ещё и пойманная в холодные силки горькая правда: не появись она в его жизни, не пойми он, что хотел видеть её рядом с собой, что возжелал её, то жил бы со своей неприкосновенностью до самой кончины.        — Представь, что это очередная миссия, — вдруг сказала Инеж.        — Миссия? — хмыкнул Каз. — А какое вознаграждение в конце? Сколько денег я получу?        — Ох, снова всё у тебя в деньгах. Не в них ведь дело, — безукоризненно, скорее, будто малыша шутливо журила, ответила Инеж. — Ты всегда говорил, что торопиться в ответственный момент — всё равно, что выкопать себе могилу и полежать в ней, но уже не встать оттуда. Представь, что к твоей борьбе со страхами это тоже относится.        — Но если медлить, то конец такой миссии будет таким же несчастливым. Те, кто не поторопился в нужное время, когда была возможность, своё давно упустили и теперь прохлаждаются на кладбище.        Каз потянулся к трости, а следом и встал, стараясь приосаниться с обыденной для него величавостью. Инеж не смогла разобрать, прошли ли боли в ноге, был ли Каз и впрямь полон жизненных сил, как он пытался ей то показать, или же умело скрывал вновь взявшие своё спазмы.        — Мне надо поработать, — только и бросил он.        Возможно, и правда надо. А, возможно, и не надо, и Каз стремился закрыть эту тему, чтобы позднее они вернулись к тому, с чего начали. Инеж бы надуться, но она слишком привыкла, что он мог беспрестанно, как и раньше, отталкивать её от себя, а часами позже, словно выйдя из короткого забвения, снова искать свободные часы и встречи с ней, когда им никто не помешает.        Инеж отвернулась от него не сразу, глубоко задумавшись о чём-то, и вскоре побрела тихой поступью к двери, но у порога, замерев, ещё раз повернула взор к усевшемуся за гроссбухом Казу.        — Что будешь делать, когда исцелишься?        Вопрос на миллион. Может, и на миллиард.        Он казался простым, но Инеж грезила знать ответ.        Каз замешкался, но не подал и виду, что услышанное застало его врасплох. Он вперился взглядом в страницы гроссбуха, и могло показаться, что Каз её проигнорировал, но по глазам Инеж видела, что он и сам задумался. Слышала, как затрещали и закрутились только-только остановившиеся шестерёнки в его голове.        — А что бы ты хотела? — ответил он вопросом на вопрос, и это совсем не то, что Инеж ожидала услышать.        Впрочем, что именно она ожидала? Что Каз тут же отбросит всё, чтобы быть с ней? Что вся его отчуждённость спадёт, позволит ему стать откровеннее? Что он захочет носить звание её пары, несмотря на то, что пара из них выйдет более, чем просто ненормальная? Каз ведь говорил, — говорил ещё на «Феролинде», когда она твёрдо решила бросить его в Кеттердаме сразу после получения денег и оплаты долгов — что хотел её, показывал своими поступками, что лечился он только ради того, чтобы у них был шанс, но стоило ли ей думать, что единственной причиной его отстранённости служила исключительно фобия и что после лечения он перестанет отталкивать её?        Каз — человек, полный сюрпризов.        В большинстве случаев в плохом смысле.        — Я бы хотела виллу в Южных Колониях, прямо у берега моря, и бесконечный запас здешних вафель, но сейчас не об этом. Сейчас важно то, что хотел бы ты.        А после, растворяясь во мраке коридора, Инеж исчезла.        Как дымка. Как призрак.