On the right place

       В поместье Каз поспал всего два часа, после чего, гордо отказавшись от предложенного завтрака, прогулочным шагом двинулся к Клёпке. Из всех на приемлемом уровне бодрым выглядел только Джеспер, в то время как Уайлен иногда клевал носом у него на плече, Нина всё ещё видела сны под балдахином своей временной постели, а Инеж, как ему довелось узнать, проснулась чуть позднее Джеспера и ринулась к своему экипажу, потому узнать, насколько активной или утомлённой она была в такую рань, Казу не удалось.        Впрочем, возможность осведомиться воочию у него всё-таки появилась: только открыв ведущую на чердак дверь, он узрел вальяжно устроившуюся на подоконнике женскую фигуру. Рука её описала маленькую дугу в воздухе, и по гулкому карканью, раздавшемуся по ту сторону, Каз уже знал, чем она занималась.        — Как-то раз ты сказала мне, — с ходу начал он, шагнув в комнату, — что кормишь воронов, потому что хочешь помочь хоть кому-то, сделать небольшое добро, пусть и не получая ничего взамен. Сейчас ты освобождаешь украденных работорговцами детей, и это намного больше, чем просто так кормить птиц. Что тебя заставляет продолжать это занятие?        — Делая одно доброе дело, не запрещено делать и другое. Если не покормлю их я, не покормит никто, — не глядя на него ответила Инеж.        — Я их кормил, — выразил несогласие Каз.        И на ней мелькнула лёгкая, но вместе с тем и самую малость лукавая ухмылка.        — Из благих намерений или для того, чтобы сделать ставки, кто из них победит в бою за кусок хлеба? — незлобиво полюбопытствовала Инеж.        — Из благих намерений, — ровным тоном ответил Каз, — но твоя идея мне нравится. Звучит как неплохой способ заработать больше денег с помощью филь, которых заинтересуют птичьи бои.        Она подкинула горсть хлебных крошек, и стоило тем пасть на соседнюю крышу, как вороны, взмахивая крыльями, гурьбой слетелись на легко добытое угощение и мигом очистили грязно-рыжую черепицу от того, что было их недавним пиршеством. Один из них, самый наглый, вдруг повернулся к Инеж и обратился к ней по-взрослому сердитым «кар!», на что та, не ожидавшая подобного, демонстративно развела руки в стороны.        — Что? Это были последние, у меня больше нет, — с лёгкой толикой возмущения огласила она.        Но ворон, нахохлившись и топорща перья на холке, внезапно полетел в её сторону. Инеж мастерски, как скрывающаяся во мраке чёрная кошка, спрыгнула с подоконника, и Каз поспешил закрыть за ней опасно загрохотавшее окно. Птица же, не успев прервать полёт или отлететь изящным пируэтом, грубо ударилась о стекло и нелепо распласталась на нём, а секундой спустя, издав какой-то жалостливый сиплый звук, пала наземь.        — Птичку жалко, — без тени сожаления фыркнул Каз, — но не сильно.        — Может, помочь ему? — обеспокоенно спросила глянувшая на развалившегося на брусчатке ворона Инеж.        — Делая одно доброе дело, не запрещено делать и другое, Инеж, — поучительно, точно тысячелетний старый мудрец, изрёк он.        Она, всполошившись, недоверчиво покосилась на него.        — Это значит «да»?        — Это значит, что вокруг да около много голодных крыс и котов, которых ты, в отличие от воронов, не кормишь, и если ты сейчас заберёшь этого парня на лечение, то у тебя на счету будет аж два плохих поступка: ты и ворона этого, возможно, обречёшь на инвалидную жизнь, и других снующих по городу зверей оставишь голодными.        И с этими словами Каз, сделав вид, будто не заметил павшего на него преисполненного скептицизма взора, направился хромым ходом к креслу. Развалившись, он мысленно посетовал, что вместо сна предпочёл долгими часами созерцать соседнюю стену и предаваться самобичеванию. Солнечные лучи сюда почти не проникали, — если только не встать у окна и не узреть их, раскидавшихся по полу подобно теням решётки — но беззащитную сетчатку глаз всё равно знакомо полосовало, точно стальными когтями блистающего солнца, хотя на деле виной тому заключался простой недосып, которым он страдал ещё с юности. Область видимости неумолимо рябило, и не откройся Клуб Воронов через два часа, Каз позволил бы себе выспаться.        Более того, ему куда больше хотелось провести оставшееся до работы время с Инеж, в эту минуту беззвучно рассекающей осевшую между ними дистанцию.        — Могу я коснуться тебя? — поинтересовался он, как только она придвинула стул и села рядом с ним.        Ответ его не то, чтобы удивил, но ожидал Каз услышать явно не это:        — Нет, — и прозвучало это с какой-то долей детского озорства, которое Инеж не очень удачно старалась скрыть. — До конца дня ты ко мне не прикасаешься.        Смиряясь с её решением, Каз, пытаясь не выдать лёгкого разочарования, кивнул.        — Хорошо, — согласно ответил он. — Тогда без касаний.        — Без касаний — это уже слишком, — сделав вид, что она ненадолго призадумалась, заключила Инеж. — Сегодня ты меня не трогаешь. Вообще. Вместо этого я трогаю тебя. Согласен?        Каз сначала взглянул на неё в незначительной озадаченности, но тут же, приняв прежний мало что выражающий облик, заговорщически спросил:        — Ты решила превратить моё лечение в игру?        — Всего один раз, — пообещала Инеж, посерьёзнев, будто она неожиданно подумала, что делала с ним нечто аморальное, — а потом снова вернёмся к привычной форме терапии. Если тебе не понравится, ты можешь сказать «нет». Как и всегда. И мы прекращаем.        Каз хотел отвергнуть эту идею — которую ещё и не услышал — уже сейчас. Слишком много факторов риска и вероятности, что он ещё не готов, что сознание под воздействием заложенной в него фобии согнётся и выпустит с цепи бесов, норовящих уничтожить всё, что они выстраивали, но со всем комплектом «против» выступало одно сакраментальное и перечёркивающее всё «за»: Инеж бы не сделала что-то, что могло навредить ему. Она наверняка осознавала, насколько он рисковал, доверяя ей тайну, скрытую за толщей перчаток.        И потому он не посмел отказываться.        — Хорошо, — и, отложив трость, Каз откинулся на спинку кресла в полной боевой готовности.        Инеж протянула руку.        — Отдавай перчатки, — улыбчиво напомнила она.        — Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь? — с невесомой толикой острастки процедил Каз, словно намекая, что сделает с ней, если она доведёт его до панической атаки.        Он был уверен, что Инеж либо осторожно откинет их на стол, либо в процессе всей этой псевдотерапии будет держать при себе, стиснув в кулаке, но того, что произошло на самом деле, Каз ожидать никак не мог.        — Я надеюсь, что ты скажешь остановиться до того, как что-то пойдёт не так.        И следом за этим её руки — сначала левая, затем и правая — погрузились в чёрную кожу перчаток, исчезли в них, и от увиденного зрелища у Каза то перехватило дыхание, то расцвела необузданная жажда попросить Инеж сделать это ещё раз, словно она была новой и в одночасье неотъемлемой частью запретного мира. В какой-то степени то чересчур неестественная реакция на произошедшее, — в особенности когда приходилось годами ковыряться в трупах своих врагов и собственноручно вырывать им глаза — но сам факт того, что она только что надела его перчатку, его броню, сделал этот момент более…        «Интимным» — трезвоном раздалось единственное слово, пришедшее Казу на ум.        Руки в перчатках аккуратно обхватили его лицо, приподняли его, пока большие пальцы блуждали ленивым ходом по щекам. Он не дрожал, не старался усмирить тремор, пронзающий его плоть всякий раз, как Инеж его трогала, и веки Каза, ожидавшего совсем другое, слегка опустились.        — Если ты думаешь, что меня испугает прикосновение моей же перчаткой, то это уже унизит…        Конец реплики утонул в немоте, сорвавшей из его груди судорожный выдох. Инеж подалась ближе, и губы как можно осторожнее прижались к его лбу, будто поцелуй являлся проклятием, сокрушающим собой чистоту сего непорочного мгновения. Каз моментально дёрнулся, как если бы по всему телу с ошеломляющей скоростью промчался пробуждающий в нём древние страхи и таинства электрический импульс. И без того неровное, дыхание задержалось, и сердце, боясь снова забиться, замерло, ожидая решения неизвестного испытания.        Но в то же время он хотел, он так хотел, чтобы она сделала это ещё раз.        — Каз.        И голос её — это немой разрушительный взрыв в груди.        Облачённая в чужую броню ладонь бережно погладила его по щеке, медленно выводя из экстатического состояния прикосновением ставшей родной искусственной кожи. Он моргнул, потом ещё раз, стараясь одновременно сфокусировать внимание на Инеж и взять контроль над потерпевшим сумбур дыхательным ритмом. Умопомрачительная фантасмагория всё же делала своё дело: его перчатки на её руках вкупе с неожиданным поцелуем представали чем-то по-истине трансцендентным, как возникновение первой человеческой жизни или желанное многими бессмертие.        — Каз, — снова позвала она, и пальцы Инеж прошлись по его волосам, поправляя сбившиеся пряди. — Я… прости. Хочешь, мы остановимся?        — Нет, — ломано произнёс он. — Ты можешь продолжить. Только…        Хриплое «осторожнее» так и не прозвучало.        Казу давно, ещё с самой первой их терапии, ясно, что он мог направлять её, говорить, как правильнее к нему прикасаться, когда прекратить всё, но одна лишь мысль о том, что Грязным Рукам придётся просить быть с ним осторожнее, — ему, который достойно терпел любые побои — повергала его сознание в туман тихо вопящего от ужаса отчаяния.        И Инеж это, по всей видимости, тоже поняла, и потому не стала задавать лишних вопросов.        Очередной поцелуй — уже в висок, мягче и трепетнее, чем предыдущий — сродни очередному вызову его одичавшей и невыносимо больной сущности. Вновь дурная аналогия, как будто он восседал на поверхности тонкого стекла, запестрелого ажуром змеившихся под подошвой обуви трещин. Что секунда — и его утянет камнем в саму гортань чернеющей бездны, если он не успеет ухватиться за нити своего существа.        Когда она опустилась с виска к щеке, Каз попытался сосредоточить внимание на ней. Тонкие грифели угольных ресниц загнулись кверху, а бронзовая кожа блестела в слабом свете солнца прекраснейшим тицианом. Он бы мог к ней прикоснуться, уложить руки ей на запястья, ощутить живое гудение пульса и теплоту человеческого тела, почти такого же, как у него. И как бы ему хотелось, чтобы единой причиной того, что он этого не сделает, был запрет Инеж к прикосновению к ней, а вовсе не вероятность того, что его утянет в пропасть. Каз ведал, что с ним станет, если он упустит нити и утеряет равновесие: за клетками согнутых рёбер разгорится безумный шторм, в глазах его хаотично замелькают образы, бесформенные, бестелесные и неуловимые, как призраки в плотной завесе дымки, зловещие и неотразимые. Каждая секунда встанет наравне с опостылевшей вечностью, каждый удар паразитированного сердца — последним, а каждый вдох-выдох — криком в пробитую исполинской чумной ладонью брешь.        Инеж бережно приподняла его подбородок, немо прося откинуть назад голову, и стоило ему подчиниться не прозвучавшему указанию, как Каз тут же зажмурился, почувствовав в этой ряби двойственных ощущений, как она поцеловала его в кадык.        Безмолвие чердака рассёк доселе не срывающийся с его уст звук.        Инеж, за долю секунды догадавшаяся, что этот стон был вовсе не от удовлетворения, прервалась и обеспокоенно оглянула его.        — Каз, — сипло вымолвила она его имя. — К-как ты себя чувствуешь? От одного до десяти — насколько всё плохо?        За попытками перехватить управление потерпевшей сбой дыхательной системой Каз слышал её слова тяжко. Он осмотрел свои ладони, беспорядочно покрасневшие от напряжения, а подвигав пальцами в полной мере оценил, как сильно они вспотели, и ему не хотелось представлять, как после их небольшой игры выглядели его лицо и шея.        — Н-ноль, — выдавил из себя Каз.        Инеж, не поверившая ему, сжала губы в тонкую линию.        — А я думала, ты хорош в числах, — шутливо негодовала она, но не прошло и секунды, как в её глазах вновь загорелось неподдельное беспокойство. — Я серьёзно. Мне показалось, я перешла границу и чуть не навредила тебе.        — Н-нет, нет, — вяло запротестовал Каз. — Всё хорошо, правда. Мы бы могли повторить как-нибудь… позже. Просто…        Он не договорил, молча задержав взгляд на щербинах пола. Рука без перчатки поднялась, и пальцы обхватили плотные своды выпирающего из горла кадыка. Либо его охваченное тлеющей неприкосновенностью тело подобным образом отреагировало на совершенно новый для него телесный контакт, либо…        «Нашла у меня чувствительное место, маленькая сулийская идеалистка».        Продолжение этого «просто» так и не последовало.        Каз поднял на неё глаза и выпалил на громком выдохе:        — Верни мне перчатки, — и, посчитав, что то было слишком резко, добавил сквозь стиснутые зубы: — Будь добра.        Когда Инеж их вернула, он стиснул породнившуюся ему чёрную кожу, кусок того, что годами спасало его в бою от участи развалиться в приступе панической атаки под глумливый хохот врагов. Нырнув в мглистую гортань перчаток, Каз подвигал пальцами. Внутри ощущалась теплота от рук Инеж, как будто в этот миг он держался за неё, будто это такая же неотъемлемая часть их терапии.        Они встретились взглядами. Чердак поглотило затягивающимся донельзя молчанием.        «Коснись меня» — хотелось ему сказать, хотелось просить, чтобы больше не было никаких перчаток, чтобы они чувствовали один другого без его брони.        Но Каз не скажет. Ещё одного прикосновения сразу после того, как недавнее оцепенение ещё не полностью истлело, — и это с учётом того, что Каз ещё не принял ни один из выписанных препаратов — он не выдержит.        — Осталось ещё немного времени перед тем, как надо будет пойти открыть Клуб Воронов, — наконец-то заговорил он.        После — они разойдутся кто-куда в ожидании его перерыва.        — Послушай, — снова принялся говорить Каз, поняв, что она не спешила что-то сказать. — Через два месяца я уплываю в Шухан. Возможно, на несколько недель.        В чёрных глазах Инеж отразилась неподдельная озадаченность.        — Что-то случилось? — она спрашивала так, словно они вели диалог о предстоящем бое и вот-вот приступят к тактике битвы, но Каз поспешил опровергнуть её догадки:        — Нет, ничего такого, — рука его сжалась на набалдашнике трости как на единственной опоре. — Есть один старый знакомый. Пару раз работали вдвоём, как два бизнесмена, разве что тайно: он не хотел портить репутацию честного гражданина Керчии, в открытую сотрудничая с кем-то из Бочки. С ним, правда, приключилась беда: в пятьдесят два заработал себе пневмонию и теперь на свою пенсию живёт в Амрат Ене.        — Если этому бедному господину пятьдесят два, то до пенсионера ему ещё восемь лет.        — Честный гражданин, Инеж, — напомнил Каз. — У Торгового совета он числится как порядочный работник, выполняющий все поручения Гезена: трудился годами, выплачивал налоги и ежегодно отправлял по пятьдесят тысяч крюге в фонд помощи бездомным людям. Не под стать нам, жителям Бочки, поэтому Торговый совет дал добро выплачивать ему пенсию раньше положенного срока. Но не это главное. У господина целый винный завод, оставшийся без руководства.        Лицо Инеж укрыло марево омрачения.        — Только не говори, что ты очаровал этого наивного филю и он хочет отдать тебе свой завод, — взмолилась она.        Каз ответил ей довольной ухмылкой.        — Благодарю тебя за столь сильную веру в мою очаровательность, но не в ней дело. У него нет жены, братьев или детей, чтобы передать им право на руководство заводом, а оставлять его без директора жалко. Алкоголь в Керчии ценится едва ли не как вода. Представь, какие деньги он делал столько лет, и представь, какие будут у меня с учётом того, что сейчас я более, чем прилично зарабатываю с этим игорным домом. Единственный, с кем он сотрудничал и в ком увидел способность грамотно вести бизнес, это я.        — Святые, Каз, — Инеж практически взъелась от его надменных речей. — Он жил по ту сторону моста, проводил время в окружении честных купцов и работников. Как так вышло, что из всех них он выбрал человека, живущего на территории, в которую мало кому захочется сунуться?        Каз коротко усмехнулся и узрел, как она посмотрела на него с прищуром, точно недовольная, что с ней общались как с невразумительной девчонкой.        — Инеж.        — Каз.        — Моя маленькая сулийская святая.        — Каз, даже не думай.        — Санкта Инеж, — и он чуть было не хохотнул, увидев, как разверзлась на ней тень недовольства от услышанного. — Не вини меня. Люди, которых ты спасаешь в море, сами так прозвали тебя. Мне лишь нравится мысль, что у меня есть своя святая. Но подумай сама: все эти купцы, живущие под ягодицами политиков, чуть ли не с пелёнок взращены на идеологиях о труде и честности во благо страны. Они мыслят стандартно, как купцы и никак иначе, в то время как я — зарабатывающий ничуть не хуже аутсайдер, который может размышлять не только как простой работник и которого не растили как торговца. Видишь ли, ему нужна личность, которая выживает в любых условиях и мыслит не так, как его знакомые купцы, с которыми он распивал пиво в барах.        — То есть, ему нужен именно ты, — уныло подытожила Инеж.        — Именно.        — И какой ему прок с того, что ты будешь сидеть здесь и зарабатывать деньги на том, что он строил, пока сам господин прохлаждается в Шухане и ничего из прибыли не получает?        Повернувшись к столу, Каз выудил из одного выдвижного шкафчика небольшой конверт.        — Это его письмо, из которого я узнал о деле, — объяснил он. — Мы подумали и дошли до согласия, что обсуждать всё в письменной форме не так удобно, поэтому решили встретиться в Шухане. К счастью, его пневмония не заразна, — Каз прервался, задумавшись о чём-то, но поспешил продолжить: — Давай будем называть вещи своими именами: его зовут Мориц Янссен и он хочет пятьдесят процентов от прибыли. Естественно, я попытаюсь использовать свой дар убеждения и заставить его либо согласиться на двадцать пять процентов и жить с этими деньгами долго и счастливо, либо попрощаться с заводом, над которым он так трясся, потому что если в скором времени не найдётся руководитель, то его снесут и построят филиал Геменсбанка или что-то подобное.        — С этим ладно, — неохотно согласилась Инеж. — Как ты будешь успевать приглядывать и за Клубом Вороном, и за заводом?        — Всё просто! Я буду считаться руководителем, но не обязан быть там с часу до ночи. Присматривать за работниками и процессом работы будет, к примеру, Фингал: и мышцы есть, и голова вроде не пустая. Чтобы быть в курсе дела, я могу отослать Роддера, чтобы он проверил обстановку и оповестил, есть ли какие-то проблемы. Ещё вопросы?        На обречённом вздохе она дала понять, что вопросов никаких не последует.        — С таким графиком работы у тебя появятся такие мешки под глазами, что ты и меня перестанешь видеть, — медленно идя к двери, Инеж лениво вскинула руки, точно хотела этим показать размер его будущих мешков.        — Во-первых, я бы себя на такую участь не обрёк, а, во-вторых, стой, я ещё не всё рассказал, — и тогда, когда она остановилась у порога, Каз договорил: — Я уже связался с маклером, чтобы тот отыскал мне временное пристанище в Амрат Ене. Так как такие дела и мы с тобой вряд ли увидимся ближайшие недели, то я бы хотел предложить тебе поплыть со мной.        От него не укрылось: Инеж меньше всего ожидала, что он предложит составить ему компанию.        Она постояла у порога недолго, раздумывая над его спонтанным предложением, пока всё же не удостоилась поделиться с ним своим решением:        — Хорошо, — с большим душевным подъёмом, чем с тем, с которым она говорила с ним минутой раньше, откликнулась Инеж. — День и время.        — Двадцать третье июня, раннее утро. Если ты не появишься, я уплыву сам.        — Разве мы не поплывём на «Призраке»? — недоуменно вопросила она.        — Нет, — мрачно ответил покачавший головой Каз. — Шуханцы относятся ко многим приезжим с большим недоверием. Если это будет одиночный корабль с нами двумя, то сразу, как мы ступим на их земли, последует двухчасовой расспрос и бюрократические домогательства, поэтому легче поплыть туристическим пароходом. При таком раскладе событий патрульные максимум проверят документы. Шпект, кстати, их тебе подделает, как и мне.        Инеж, поразмыслив, ответила не сразу.        — Ладно, — наконец-то нашлась она с ответом, и, отворив дверь, послала ему насилу заметную улыбку. — Тогда в следующий раз увидимся двадцать третьего июня?        Каз утвердительно кивнул.        — Двадцать третьего июня.

* * *

       Днями позже Каз был едва ли не самым мрачным человеком в Кеттердаме: Инеж пришло время возвращаться домой. Хоть он и старался скрыть разочарование от её скорого ухода, от самой Инеж это не укрылось, и она попыталась утешить его, сказав, что, по крайней мере, Нина останется в Керчии ещё на неделю. После такого утешения Каз сделался ещё мрачнее.        В раннее утро, когда небосвод над головой только-только покрыло яркой голубизной, он стоял на двадцать втором причале и вслушивался в шум на палубе «Призрака». Стоявшие рядом с ним Джеспер и Уайлен напоминали гвардейцев, готовых в любой момент броситься Инеж и экипажу на помощь, в то время как Нина беспрестанно и непозволительно-шумно зевала, от чего Каз искренне недоумевал, как у неё получалось при таком режиме сна править целым королевством и не бояться, что она ненароком проспит войну.        — Надо ещё раз закатить вечеринку в особняке, — невзначай заключил Джеспер.        Каз закатил глаза, и десять процентов из всего, что он хотел сказать стрелку, озвучил Уайлен:        — Если будешь снова петь частушки с ругательствами, я запру тебя в одной из комнат отца, — пригрозил он настолько, насколько у него могло это получаться.        — Не ври, купчик, тебе понравилось.        Слушать их дальнейшую болтовню Каз не стал, и потому, выдохнув, устремил взгляд в противоположную от них и Нины сторону.        И если бы не отточенное умение контролировать себя, он бы непременно вскрикнул от неожиданности и отскочил на добрые пару километров, потому как совсем не ожидал, что, повернувшись, обнаружит рядом с собой Бхарата.        — Чего тебе? — изнурённо спросил Каз, зная, что юноша общался исключительно на сулийском.        Но, к его удивлению, Бхарат вдруг заговорил на ужасном ломаном керчийском, таком, что Казу снова захотелось его заткнуть:        — Капитан Гафа хорошая.        Он услышал рядом с собой тихие смешки и представил, как Нина, Джеспер и Уайлен, как дети, пытались не засмеяться вслух.        Каз, прокашлявшись, ответил ровным тоном:        — Есть такое.        Впрочем, даже если он и не стремился показывать всем и каждому своё отношение к Инеж, то отрицать, что она хорошая, Каз не мог. Она была хорошим солдатом. Хорошим пауком. Хорошим капитаном для своего экипажа. Хорошим…        — Как думаешь, — продолжил Бхарат, панибратски перейдя на «ты» не то из-за ограниченных знаний керчийского, не то из-за необыкновенной невоспитанности, — я могу ей понравиться?        Если же секунду назад попытки сдержать хихиканье всё же были похвальными, то теперь Каз отчётливо представлял, как Джеспер и Уайлен согнулись от распирающего их хохота, а Нина, судя по звукам, и вовсе умирала.        Сам Каз, которому было абсолютно не смешно, смерил Бхарата таким взглядом, что всё воодушевление бедолаги мигом испарилось.        — Нет, — холодно и непреклонно процедил он.        Сулиец, простояв секунду-две, кажется, понял, с кем имел дело, и поспешил ретироваться.        Как только смех стих, на смену ему пришёл цокот.        — Да уж, это было нечто, давно так не смеялся, — довольно протянул Джеспер, поглаживающий и приводящий в норму заболевшие лицевые мышцы.        — Каз, это ты сейчас продемонстрировал новый уровень защиты особо ценных инвестиций? — с детским озорством поинтересовалась Нина. — Я удивлена, что ты не прикончил мальчика. Трость-то при тебе.        Оценивающе посмотрев на свою палку, Каз ворчливо хмыкнул.        — Если бы Инеж оказалась наивнее и я был уверен, что она поверит в байку, будто над головой этого мальчишки пролетала чайка и уронила на него кирпич, трость я бы всё же использовал.        — Пст-пст.        Скривив уголок рта, Каз раздражённо обернулся на незаметно подкравшуюся к нему сулийку. Её, в отличие от Бхарата, нисколько не смутило его явственно недружелюбное поведение, и он разглядел, как сверкнуло довольство в её бурых глазах, стоило ему посмотреть на неё.        Каз не знал всех членов экипажа Инеж по именам, но эту, если его не подводила память, звали Ракна, и её взяли на борт «Призрака» в качестве штурмана.        «Если эта сейчас тоже спросит, может ли она понравиться Инеж, придётся мне таки использовать историю с чайкой и кирпичом» — рявкнул он про себя.        — Что? — менее апатично, чем обычно, спросил Каз.        — Командирская каюта, второй выдвижной шкафчик, записная книжка из зелёной кожи, на ней ещё выцарапана кончиком кинжала «В», — с лисьей хитринкой ответствовала та.        — А? — непонимающе переспросил он.        — Ракна, мы собираемся отплывать! — встряла в разговор спускающаяся по трапу Инеж.        — Ну, удачи, — только и сказала ему Ракна, как старому товарищу по несчастью, и, не медля больше, двинулась к кораблю. — Иду, капитан!        — У Инеж в экипаже все такие… с сюрпризами? — усмехнулся Джеспер, как только след штурмана простыл.        — Даже не хочу знать, — проворчал Каз.        Инеж спустилась и подбежала к ним едва ли не сразу после того, как Ракна исчезла за сводами деревянных бортов. Она поочерёдно обняла Нину, Джеспера и Уайлена, клятвенно пообещав каждому из них приплыть в Кеттердам как можно скорее. Дойдя до него, Инеж вдруг заявила о желании поговорить с ним наедине.        — Это какое-то особое прощание? Или вы со всем экипажем устроили сегодня какую-то странную игру без правил? — не скрывая лёгкой толики недоверия, озвучил Каз, когда они остались одни на причале, и он тут же подумал о том, стоило ли рассказывать ей о проделках уже удалившихся Бхарата и Ракны.        — Это насчёт поездки в Шухан, — уточнила Инеж, и он незримо напрягся, посчитав, что она передумала плыть с ним. — Я приду за день до назначенного дня, чтобы не бояться опозданий. Может, утром. Может, уже ночью.        — Хорошее решение, — и, оглянувшись через плечо, дабы удостовериться, что рядом никого больше, добавил: — Ты из-за этого выгнала их?        — Нет, — опровергла она эту мысль. — Ты уже принимал препараты?        — Инеж, не превращайся в мамочку, — флегматично изрёк Каз.        — Будем считать, что это твоё «да», — тоном уставшего родителя, с коим её и сравнили, заключила Инеж. — Я подумала, что если твоё состояние позволяет подобное, то было бы неплохо перейти к более… неожиданным прикосновениям. Чтобы у тебя не случилась паника, если к тебе внезапно кто-то прикоснётся.        — Звучит как попытка довести меня до приступа и покончить со всем. Ты ведь знаешь, что в таком случае все мои деньги перейдут тебе?        На услышанное Инеж ловко сделала вид, что удивилась.        — Надо же, — протянула она. — Я была уверена, что в таком случае Грязные Руки захочет, чтобы ему в гроб засыпали все крюге, которые он заработал, и чтобы его закопали в таком месте, которое никто никогда не найдёт и потому не сможет достать его деньги. Но буду знать, если мне резко захочется стать самой богатой сулийкой в мире.        — Этим «таким местом» вполне мог стать трюм «Призрака».        — Чтобы потом неделю проветривать корабль от трупного запаха?        Инеж сорвалась на короткий смешок, несмотря на столь гнетущую тему, и Каз, забывшись в этом умиротворении, почти ответил ей лёгкой улыбкой.        — Ну, в любом случае… — полным таинства голосом заговорила Инеж.        А затем она, схватившись за его плечи, резко и совершенно непредвиденно для него подпрыгнула, после чего бегло и насилу ощутимо поцеловала в щеку.        Каз вздрогнул, и лицо опалило сильнейшим жаром. Дрожь охватила его так же спонтанно, как и покинула. Взгляд его пронзительно замер, словно величавое время без предупреждений замедлило свой ход, и в сумрачных глубинах тёмно-карих глаз отразилась, вспыхивая зажжёнными страхом и желанием кострами, неукротимая борьба амбивалентных мыслей.        Инеж, убедившись, что с ним всё в порядке, выдохнула.        — А вот теперь могу сказать «до встречи», — весело бросила она, тут же удалившись к кораблю.        Каз стоял так, пока «Призрак» лениво отчаливал от гавани, и даже когда от корабля не осталось ни единого очертания, он не спешил покинуть причал. Руки, задрожав, неторопливо стянули перчатку с правой ладони, и та, приподнявшись, припала к щеке, которую она только что поцеловала. Собственная кожа под кончиками пальцев на ощупь раскалённая, как при лихорадке, и Каз, стоя на двадцать втором причале, думал, что перед этим Инеж помолилась всем известным ей святым, дабы после подобного он не запаниковал и не потерял сознание.