Инеж.
Когда оробелый поцелуй в шею обратился в более развязный и настойчивый, Инеж взвыла в оглохших мольбах, чтобы её, онемевшую от резкого дежавю, не утянуло в чернильное бездонье затхлых кошмаров. Зелёные окрестности Боссэнлинга исказились, преобразовавшись в приватную комнату борделя, радушная трель пересмешников деформировалась в отвратно-возбуждённые стоны, а сидевший перед ней Каз, тот, что бережно чертил пальцами невидимые узоры на её теле, вдруг превратился в одурманенного алчным вожделением клиента, у которого губы кривились в ухмылке властной, язвящей. Инеж не представляла, каких нечеловеческих усилий ей довелось приложить, чтобы в тот день улечься на землю рядом с ним, тогда как естество разрывалось до кровавых рубцов, веля ей бежать от него. В Зверинце мужчины, все до единого, начинали с шеи, твердя, как прекрасна её нетронутая ранами кожа, словно жжённая карамель на свету (может, потому она так трепетно любила свои шрамы, уничтожавшие всё то, что боготворили в ней её клиенты). Их влекло обнажить зубы, вгрызться и кромсать до запекающегося на обнажённом теле клейма путаны, зацветающего на ней в облике карминовых клякс засосов. Сидя на глянцевитом куполе церкви Святого Бартера за пару часов до наступления долгожданного двадцать третьего июня, Инеж беспечно свесила ноги над безлюдной улицей и возвысила опаловые глаза до звёздных сапфировых небес. Она была самим Призраком — тем, чьё имя вещало о грядущей беде врагам Отбросов и ещё не отступившим от своего гиблого занятия работорговцам. Неужто столь обыденный для многих жест так резво, совращая и изводя рассудок до исключительного эффекта, возвращал её — её, из всех людей Бочки и Кеттердама! — во времена нагой исступлённой спаянности? Выдохнув, Инеж откинулась назад и припала спиной к поверхности купола. Что будет, когда Каз окончательно исцелится и оковы неприкосновенности, лязгнув с оглушительным грохотом, падут с его запястья наземь? Что будет, если они смогут быть вместе? Если он подумает, что простых касаний руками и поцелуев, от самых невинных до пылких, ему слишком мало и можно перейти к чему-то большему? Это — та грань, через которую Инеж не могла и не сможет переступить. Даже ради него. «Но и потерять его ты тоже не можешь» — ворвался в туман её сознания чей-то бесчувственный баритон. И это правда, прогнившая до невозможного. Каз представал неотрывной частью её крохотного мира, частью её самой. Это он был тем, кто сделал её сильной и опасной, искоренив до этого воссозданные в ней Кеттердамом хрупкость и поношенность людьми такими же жадными, как он. Он был тем, кого она больше полугода назад, вопреки его просьбе остаться с ним, собиралась навсегда бросить в Керчии, оторвав от с себя с кровью и мясом, как увесистый шмат всё ещё бессильно трепыхающегося и желающего жить сердца. Он был её первой любовью — тем, кого отторгнуть отныне означало едва ли не то же самое, что и отсечь себе ногу вместе с бедренной костью. Но её страхи сильнее: сильнее, чем она, чем её выдержка и любовь к Казу. Ещё с того дня, как она впервые приплыла в Кеттердам на «Призраке», Инеж думала, что даже если у них ничего не получится, даже если их отношения — да и отношения ли у них, или то звалось словом иным? — будут обречены на провал, она всё равно будет рядом с ним. В такие минуты ей всегда казалось, что неподвижным камнем преткновения послужит его гаптофобия, но ещё ни разу Инеж не задумывалась, что причиной могла стать именно она Её страхи. То, что взрастил в ней этот город в первый день, как она тут оказалась. «Госпожа Гафа, что вы с Бреккером оставите после себя, кроме горы трупов, которых потом сожгут на Барже Жнеца?» — вспыхнул пронзительным пламенем огня давний вопрос Яна Ван Эка, тогда ещё бессовестно державшего её в плену и вуалирующего свои действа якобы-честностью и стремлением очистить свою страну от гнили. Инеж вспоминала его слова, казалось бы, раз в сутки. Кеттердам был её домом — таким же, как и сулийские края, в которых она родилась и выросла, но этот дом был совсем другим. Она не желала ему тех же процветания и блага после того, как он с ней обошёлся. Она желала ему утопиться в крови всякого, кто сделал её такой.* * *
— Инеж, пора вставать. Промычав что-то и огласив тем самым недовольство за нагло прерванный сон, она лениво разлепила веки и постаралась отогнать бледный сюрреализм. Инеж вспомнила: приплывая в Кеттердам, она совершенно забыла побеспокоиться о ночлеге, а так как время уже было позднее и сновать по отелям да дешёвым виллам совсем не хотелось, единственным верным решением виделось отправиться в Клёпку и уведомить Каза о своём прибытии. Здесь и возникла вторая дилемма: её комнатушку давно отдали новому члену банды, но Каз, не особо раздумывая, предложил ей переночевать на чердаке и даже уступил свою кровать. Инеж, вестимо, досаждали угрызения совести за то, что она ворвалась к нему в глубокую ночь, да ещё и оккупировала его постель, из-за чего Каз заснул на диване, но её настолько одолевал сон, что чувствовать себя виноватой больше не оставалось сил. Теперь она, разминая затёкшие плечи, не могла не думать о том, как грезила ещё хоть немного поваляться в постели и не вспоминать ни о какой поездке в Шухан. — Ещё слишком рано, — осоловело пожаловалась Инеж, кое-как разобрав цифры на маятниковых часах. — Ты хочешь отправиться в двухдневное плавание на голодный желудок? — беззлобно поинтересовался Каз, звучавший куда бодрее, чем она. — Ты обычно не завтракаешь, — задумчиво подметила она, вспоминая, что раньше, если им надо было бежать на важное задание, они быстро завтракали гюцпотами и спешили покинуть Клёпку, но чаще всего он отправлял её есть в одиночку. — Не хочу, чтобы ты брала с меня дурной пример. Инеж наконец-то повернула голову к нему. В метрах от себя она увидела абсолютно голую спину Каза, медленно натягивающего на себя майку, и зрелище это стало таким привычным, что она даже не зардела от увиденного, разве что в уме позавидовала ему: ей-то, как представительнице женского пола, пришлось спать полностью одетой. Взор её приковала его шея: тонкие линии, плавно очерченная в воздухе дуга, бугорок выпирающего кадыка, поцелуем в который она сорвала с Каза и без того неумело надетую маску равнодушия. После недавних размышлений о своей осунувшейся сущности ей бы вновь поддаться страхам, стереть из памяти эти воспоминания, но сокровенность их не позволяла ей пойти на такие жертвы. Инеж помнила: в ночь, когда она впервые заявила о намерении прикоснуться к его шее и слегка оголившимся плечам, её саму самую малость трясло. В противовес тому целовала она его храбро, как если бы не было в её жизни никакого Зверинца, не было отзвука паники всякий раз, как сознание волокло её на злополучную постель, смятую вдосталь после очередного грубого соития. Может, тогда, надев перчатки Каза, водрузив на себя его броню, на которую он так безоговорочно полагался, и запретив ему притрагиваться к ней, Инеж могла полностью ощутить, что ситуация всецело под её контролем. К кухонном углу она перебралась быстрее и кинула напоследок, что максимально постарается не греметь посудой, дабы не перебудить всю банду (Каз, правда, буркнул ей вслед, что «этим широкопопникам не помешало бы поднимать свои огромные туши пораньше»). Пока Инеж стряпала сэндвич и уже уплетала свой, чтобы даром не терять время, к ней уже спустился Каз, и только увидев его, она озадаченно нахмурилась: вместо привычной импозантной жилетки с золотистыми узорами и чёрной накидки он надел клетчатую рубашку с подтяжками, строгие чёрные штаны заменили бледно-зелёные брюки, но что Инеж поразило больше всего, так это простая деревянная палка вместо освинцованной трости, без которой Каза Бреккера представить практически невозможно. — Что? — чопорно произнёс он, словив на себе её изучающий взгляд. — Ты выглядишь как филя. — Я и должен выглядеть как филя, — преспокойно ответил Каз. — Компания «Бирюзовый жемчуг» не оценит, если на их пароход ступит подозрительная персона, да и сами шуханцы не обрадуются, увидев на своей территории нелюдимого мальчика с тростью, которой можно запросто убить человека. — Мальчика, — шёпотом произнесла Инеж, потому что восемнадцатилетний и слишком уж по-взрослому рассуждающий Каз на «мальчика» никак не тянул. — За себя можешь не волноваться: ты легко сольёшься с филеподобной толпой, — тем же невозмутимым тоном продолжил принявшийся за трапезу Каз, и не успела она возмутиться, как он продолжил: — Но кинжалы с собой возьми на случай, если нам придётся встретиться на палубе с не очень хорошими знакомыми. Спрячь ремень так, чтобы контролёры их не увидели. — А сам чем отбиваться будешь? Не этой палкой ведь? Каз довольно улыбнулся и покрутил деревяшкой. — Я вырвал своему врагу глаз ножиком для устриц и сломал кость заключённому в Джерхольме голыми руками. Уж с «палкой» этой я найду способ разобраться, — вкрадчиво заверил он её. — Наш пароход называется «Морская сирень», и он отчаливает через час с причала Рютена. Я уже собрал небольшую провизию, чтобы чем-то питаться эти два дня в море. Не пропитание пятизвёздочного отеля, но с голоду не помрём. — Во сколько мы прибудем в Шухан? — спросила Инеж, пожалев, что не задала все эти вопросы заранее. — Завтра ближе к полуночи. Очень поздно, но Родольфус Хёйсман, мой маклер, согласился ждать даже столько. — А хозяин арендованного дома? — У господина Луань-Беня нет другого выхода, кроме как ждать, если он не хочет потерять возможность заработать, — и тут же в голосе Каза проскочила невесомая удручённость: — Впрочем, как и у меня: я не уплыл в Амрат Ен и выбрал этот дом вслепую, доверившись заверениям Хёйсмана, что апартаменты выглядят достаточно ухоженными и презентабельными. Придётся поверить ему на слово. Инеж не сомневалась: если Каз отыщет даже мельчайший недостаток, то он заставит этого Луань-Беня сделать такую скидку, что тот, разгневавшись, вышвырнет их туда, откуда они прибыли, и ни о каком заводе беспокоиться уже не придётся. С сэндвичами они управились в два счёта, от чего нашлось время и выпить на ходу по чашке кофе. Если же Каз, и до этого выглядевший бодрым, не изменился в лице после принятия кофеина, то для Инеж это было всё равно, что глоток свежего воздуха после утомительных часов в пыльной комнате. Она подумала, что в идеале ей бы ещё пару часов отоспаться в постели и дождаться, когда забрезжит чистая лазурь на небе, а не её блеклое подобие, но времени на сон не оставалось, и потому Инеж, закинув на плечо рюкзак со всем необходимым, двинулась к выходу. Следом, очутившись за пределами сводов Клёпки, она растворилась в сопутствующих ей тенях, будто те являли собой величественную мозаику, а она — её затерявшимся фрагментом. Каз по обыкновению шагал резво, несмотря на хромоту и смену традиционной металлической клюки на загрубевшую деревяшку, которую человеку вроде него и не пристало бы носить с собой. Дойдя до горбатого моста, он на миг оглянулся через плечо и бесстрастно взглянул на оставшуюся позади Бочку, словно в этот момент серьёзно думал, будет ли тосковать по ней за время грядущего отсутствия. Инеж и сама остановилась, выжидая, когда Каз опомнится и продолжит путь, и стоило его высокой фигуре вскоре сдвинуться с места, как и она расторопным шагом, минуя здания низких домов, прошествовала за ним. Не то, чтобы её совсем не тяготил временный уход из ставшей ей домом Бочки, но территория Кеттердама по ту сторону моста, та, которая всегда благоухала душистыми цветами на подоконнике и элитными парфюмами, хотя бы не вызывала опасения, что некто неотрывно наблюдал за ней из тёмного угла. Скоро нюха коснулся запах морского бриза, точно в воздух вплели, как рыжую ленту в девичью косу, солевой аромат. Загромыхали в трескотне причала пенистые волны, бьющиеся о берега Кеттердама ультрамариновыми треугольниками, и в их трели голодно закричали рыскающие в поиске еды белокурые чайки. Ноги припали к рыхлой поверхности гавани, и не будь на ней обуви, Инеж немедля ощутила бы бронзовыми стопами жар нагретого солнцем песка. В безмятежных водах плавно покачивалась та самая «Морская сирень», как могучий гигант, обхваченный в ласковых да растекающихся на россыпь капель руках. По бокам парохода возвышались металлические колёса, чьи окрашенные в цвет сирени стальные лопасти отражали блеск рассветных лучей, а к небосводу из верхней части парового котла возвышалась продолговатая труба. И там, на берегу, на застывшей и потемневшей от влаги моря корке песка, толпились, точно теснясь в маленьком пространстве, пассажиры. Кто-то стоял спокойно, ожидая своей очереди, кто-то во всю глотку кричал о выданных за льготы билетах, а кто-то размахивал в воздухе документами и билетами, как керчийским флагом. Каз сжал эргономичную ручку своей новой — и, как надеялась Инеж, временной — трости. — Не «Феролинд», но сойдёт, — безразлично отметил он. Инеж улыбнулась краем рта. — Чем тебе этот милый параходик так не понравился, что ты решил похвалить разломанный на куски «Феролинд»? — шутливо полюбопытствовала она. — На нём хотя бы меньше людей было, — пожал плечами Каз. Инеж обратила внимание на то, что вопреки всем его попыткам не выделяться из толпы, руки свои Каз так и не оголил, но духу упрекнуть его в том, что ни один филя не станет носить кожаные перчатки в середину июня, у неё не хватило («мало ли, бывают мерзляки на свете» — подумала она). Она бы сошлась на мысли, что реплика Каза связана непосредственно с его гаптофобией, что людская плеяда на борту парохода могла обеспечить ему панический приступ, но нет, дело заключалось вовсе не в его тактильном страхе: просто Каза раздражали люди. Чаще всего потому, что они существовали, а не по какой-то особой и сверхъестественной причине. Он дёрнул плечом, обвитым лямкой рюкзака, и та переместилась на его локтевой сгиб, а следом Каз выудил оттуда пару помятых бумажек. — Документы, — коротко объяснил он перед тем, как она успела бы спросить. Не разбирая дороги перед собой, Каз, уткнувшись в бумаги, быстро зашагал к «Морской сирени», пока Инеж старалась поспеть за ним. «И как можно так быстро ходить, когда у тебя одна нога сломана?» — искренне не понимала она. — Так-с, — огрубевшим голосом заговорил Каз. — Отныне эти два дня, что мы на пароходе, откликаешься на имя Дейзи Боуман. — По-моему, я не очень похожа на керчийку, Каз, — угрюмо возразила Инеж, и будто бы для пущей уверенности осмотрела свои совсем не по-керчийски тёмные руки. — За это ты не переживай. Шпект нас выдал за однофамильцев. Меня он подписал как Нельсона Боумана. — Мы что, брат и сестра? — в неподдельном ошеломлении воскликнула она, надеясь, что если Шпект и умудрился выдать такую глупость, то в случае подозрений Каз додумается уточнить, что они названные родственники. Но, к её неожиданности, тот негромко усмехнулся: — Шпект, видимо, решил, что он хороший шутник. Всё намного интереснее: мы муж и жена.* * *
Как ни странно, очередь проходила быстротечно, невзирая на вероятность простоять так несколько добрых часов и прибыть в Шухан ещё позже, чем вещало расписание. Контролёры у пристани проверяли пассажиров на наличие документов, билетов и запрещённых для вывоза или ношения на пароходе предметов, и длилось это от силы полминуты, после чего те натренированно, на уровне автоматизма, взмахивали рукой, приглашая людей на борт этим жестом, и сразу же приступали к следующему. Инеж могла поклясться, что только что увидела, как у одной дамы конфисковали флакон с духами. — Зачем? — шёпотом обратилась она к Казу, и тут же припала дрогнувшей рукой к припрятанной кобуре с кинжалами. — Есть риски, что во флаконе вовсе не духи, а какие-нибудь опасные для человека химикаты, а эта женщина совсем не галантная дамочка, а настоящая террористка, которая планирует захватить пароход. Воду тоже не разрешено проносить, поэтому на борту её всегда бесплатно выдают пассажирам. — Уверена, ты бы нашёл способ пронести химикаты и захватить корабль любыми другими способами. Свет солнца как назло пал на них, слепя чудовищно, но Инеж в этом мареве всё же успела разглядеть, как на его лице расползалась лёгкая ухмылка. — Приятно слышать, что ты такого высокого мнения обо мне. Как только очередь дошла до них и контролёр протянул костлявую ручку, чтобы проверить нужную для путешествия макулатуру, остальные его коллеги принялись осматривать их на запрещённые предметы. Сразу, как один из них прикоснулся к ней, как сжал её худощавое тело в грубой хватке, Инеж вздрогнула и заставила себя не отпрянуть. Пока пальцы мужчины сновали по её плечам, она старалась пребыть сознанием в другом месте, далёком от этого нахала (хотя его, так или иначе, нельзя ругать: он лишь выполнял свою работу), и подумала, каково было сейчас Казу. — Что это? — послышался полный спокойствия голос одного из контролёров, и она, обернувшись, увидела, как тот изучающе рассматривал выуженную у пассажира коробку анксиолитиков. — По всей видимости, леденцы от кашля, — в тон ему ответил Каз. Впрочем, поверить в это не составило бы труда: голос Каза скрежетал и навевал мысль, что он долгое время страдал от приступов кашля. Но контролёра это всё равно не убедило. — Верну вам, когда причалим к Амрат Ену, — и затем, не мешкая, спрятал коробку в карман. — Хорошо, сэ… — А это что?! Возглас раздался у самого её уха, и Инеж, обернувшись, мигом узрела сердитую физиономию контролёра, а секундой позже, увидев кобуру кинжалов в его руке, побледнела. — Что там у тебя, Лэйкмэйр? — лениво спросил худощавый работник, который только что забрал медикаменты Каза. Подняв голову и посмотрев на находку, он кивнул, но выражение лица его оставалось всё таким же безучастным и унылым. — Понятно. Прошу прощения, госпожа Боуман, но острые предметы вроде ножей и мечей на борту пароходов компании «Бирюзовый жемчуг» под строжайшим запретом. Боюсь, мы должны их у вас забрать. — Вы же не думаете, что я собираюсь зарезать ваш экипаж? — недовольно вопросила Инеж, не представляя, откуда в ней взялось столько смелости и дерзости. — Нет, что вы. Но регламент вынуждает нас соблюдать меры предосторожности, тем более, ваши кинжалы не выглядят как набор ножей для резки шницеля и потому вызывают немало подозрений. Слова терялись по пути ко рту, пусть Инеж и норовила продолжить распри и отстоять честь своих кинжалов, но Каз, видимо, вспомнив, что он должен играть роль заботливого супруга, учтиво подхватил её под руку и провёл на палубу с несвойственно ему ласковым «всё хорошо, жёнушка». — Ты как Джеспер с его револьверами, — сказал он уже на пароходе вовсе не тем тоном, которым секундой ранее старался отвлечь от потери. — Теперь я его понимаю, — безрадостно проронила Инеж, тоскливо взирая на то, как Лэйкмэйр забросил кожаный ремешок с её кинжалами себе на плечо. — Не знаю о вкусовых предпочтениях здешних контролёров, — на выдохе продолжил наконец-то отпустивший её руку Каз, — но сомневаюсь, что он польёт твои ножи соусом и съест их на обед. — Мог бы не продолжать про «съест». Мысль о том, что он обольёт их чем-то, уже вызывает ужас. Мне просто спокойнее, когда они при мне, а не в чьих-то чужих руках. Она снова взглянула на ремешок, который Лэйкмэйр хоть и придерживал осторожно, но всё равно тот выглядел так, как будто вот-вот соскользнёт с его массивного плеча и шлёпнется на твёрдую поверхность трапа. Инеж живо представила сизые росчерки царапин на черенках кинжалов и подумала о том, какую месть заслужат работники компании за столь хладнокровное отношение к чужому имуществу. Все её переживания улетучились, стоило «Морской сирени» отчалить от гавани одновременно с тем, как принялись крутиться колёса парохода, а погодя немного палубу окатил крик работника, да такой писклявый, что невольно вызывал смех: — Леди и джентльмены, добро пожаловать на борт «Морской сирени» лучшей керчийской компании по путешествиям на пароходах «Бирюзовый жемчуг»! Погода прекрасная, идеальное время для экскурсии по морю, а ещё лучше — для приплытия в жаркую страну вроде Шухана! Давайте поднимем флаг и отправимся на поиски новых открытий и впечатлений! Прощай, Кеттердам! Здравствуй, Амрат Ен!