* * *
После резкого пробуждения она ещё лежала в постели, не смыкая глаз. Кажется, что просто существовала, открыв их, вглядываясь в бездонную брешь мрака над собой. На лбу — или же по всей плоти сразу — оцепенели прозрачные бисеринки пота, а собственное сбитое дыхание виделось таким оглушительным, что Инеж вразрез с прострацией далась диву, как люди вокруг не просыпались от сего гама. Видели святые, её сны обратились в покадровые инсталляции событий прошедших дней, а со временем — и того хуже, в некое переплетение между сном и реальностью. Сев на перину, Инеж сдержанно охнула и съёжилась. Ощущение тесноты и заполненности внутри недурственно отвращало, как и чувство, будто между ног что-то пульсировало, норовя взорваться. Ссылаясь на оставшееся в тринадцати годах просвещение в особенностях женского организма и «детей сулийцы находят вовсе не в папоротниковых рощах», можно было свалить всё на повышенный уровень полового возбуждения, но когда из раза в раз во сне представали фрагменты месяцев борделя, то ни о чём подобном и речи быть не могло. Инеж оглянулась: все спали. За сводами парохода царствовала ночь. На нижнем ярусе кровати спал Каз. Ей неожиданно захотелось разбудить его, поделиться тревогами, рассказать, что мучило её, почувствовать его поддержку, но она тут же откинула эту затею. Что он мог сказать ей? Чем мог помочь, растворить горечь осточертевших кошмаров? Скинув с себя одеяло, Инеж аккуратно спустилась на пол. На мгновение её вестибулярный аппарат функционировал на уровне полена, из-за чего она чуть было не шлёпнулась вниз. Ноги подкосились вместе с тем, как извращённое понятие здравого смысла пересилило желание сна (который, так или иначе, покинул её, оставив обыкновенную инсомнию). Инеж осмотрелась, уповая, что никого не разбудила, и напоследок посмотрела на Каза, после чего беззвучно прошмыгнула к закрывающему трюм люку. Перед тем, как двинуться к выходу, она увидела, что его ладонь странно задёргалась во сне, но почему-то не придала тому особого значения. Снаружи дул ветер, колыхал её не заплетённые в косу волосы, и она, наконец-то найдя кроху умиротворения в этом оглохшем хаосе, прошагала босыми пятками к борту, припала к нему. «А ведь когда-то они могли забрать меня» — подумала Инеж, обозрев блики светлого кварца на сапфировых волнах, вспомнив, как безжизненно смотрела на прельщающую шероховатую гладь моря три года назад на корабле работорговцев, пока те обсуждали с Хелен Ван Хауден цену за её неволю. Вспомнив, как струсила, не отважилась прыгнуть и захлебнуться в моросящих глубинах черноты и отдала себя на растерзание чужой неудержимости. И всё почудилось таким ненастоящим. Может, она всё ещё спала, а происходящее — искажённый в фантасмагорическом реализме сон. Может, она лавировала в летаргии, а нависший над ней безликий мужчина, ещё не приступивший к тому, для чего он наведался к ней, и есть это летаргическое чудовище. Может, она в коме. — Инеж? И Каз, подошедший к ней в одночасье с усиливающимся стуком трости, химера из дарованного комой сна. Она повернула голову на зов, не зная, рада ли его присутствию, или же мужчина рядом с ней после произошедшего — последнее, что ей хотелось бы видеть. Инеж, думая об этом, старалась напомнить себе, что он её не тронет, захочет Каз того, или нет (и даже если захочет: в сдержанности сыграет роль вовсе не то, что он сам взрастил в ней угрозу для окружения и что при желании она вполне могла оставить на его месте кровавое месиво). — Мне не спалось, — только и вымолвила Инеж, когда он подошёл достаточно близко, чтобы услышать её. Отчасти так оно и было, но дополнять, вдаваться в подробности, желанием она не горела. — Хочешь, чтобы я тебя развлёк, как тогда, когда тебе не спалось в отеле и ты пришла в Клёпку? — спросил Каз. Именно сейчас Инеж хотела попросить его ближайшее время не использовать слово «развлёк» в своём лексиконе, в каком бы контексте оно ни было: так, помнилось ей, клиенты Зверинца чаще всего называли свои походы в публичные дома. — Нет, — призналась она втихомолку. — Просто… если хочешь, останься. Каз стоял немо, не проронив ни слова, но погодя немного молча проковылял к ней, встав визави и вперившись ничего не выражающим взглядом в морские края. Инеж впервые взвыла к святым с признательностью за то, что в нём всё ещё теснилась доля закалённой чопорности и он не принялся, даже из вежливости, спрашивать, в порядке ли она, всё ли хорошо. Инеж знала, что не хорошо, но выдавать причину, рассказывать обо всём, не грезила. Она воззрилась на Каза, очерченного столпом свечения речного нефрита, отбрасываемого восседающей над «Морской сиренью» луной. Тонкая полоса, проводившая росчерки по его угловатому профилю, укрытая неосязаемой материей белизны бледная кожа, некогда полностью неприкосновенная, а сейчас, доверившаяся её усыпляющим оторопь рукам, позволившая притрагиваться к ней. И Инеж стремглав уловила, как больно стукнулось о согнутые плоскости рёбер загромыхавшее сердце. Каз ведь однажды вылечится, навсегда сорвёт с себя ошейник из костей и прогнивших тревог, заживёт другой жизнью, той, которую у него отняла непростительная ложь Роллинса. А что станется с ней? Неужто она примется семенить за ним преданной тенью, пленённой в греховные угодья своих страхов? Нет, то абсурд: Каз не захочет той обыденности, к которой так стремились другие люди, не поспешит завести семью с женой и детьми, как только от его гаптофобии останется самая малость, потому что уже ничего не вернёт ему того бытования, которое у него отобрали, но он, по крайней мере, будет свободен. Он не почувствует, как тянуло в прошлое одно мимолётное прикосновение к чужой коже, как расширялись под ним донья беспощадных страхов, утягивающих к себе, пожирающих с душой, которую он продал дьяволам, чтобы выжить в этом городе. Это она примется ёжиться всякий раз, как Каз подойдёт к ней слишком близко, как зарождение мизерной страстной суеты почудится ей очередным актом истязания её тронувшегося рассудка. Инеж неслышно выдохнула. Она могла закалять в себе браваду, не подпуская к себе его руки, беря над ним верх, пользуясь тем, что он не прикоснётся к ней, один раз услышав от неё «нет», и автоматически позволит делать с ним всё, что ей вздумается, но это было слишком нечестно по отношению к Казу. Он доверял ей себя, свои страхи, пускай и молчал о том, как они появились, так какое право она имела пользоваться ими в свою угоду? «Откуда у меня столько порочных мыслей?» — прошмыгнуло в черепной коробке траурным голосом. — Каз, — Инеж и сама до конца не поняла, хотела ли она позвать его, или же ею некто овладел, от чего его имя случайно сорвалось с языка. — Что такое? — мерно выговаривал он каждую букву по отдельности, и ей подумалось, что, может, Каз и вовсе слушал её вполуха. — Помнишь ту ночь, в особняке Ван Эков? — Допустим. — Ты пытался добиться от меня отказа, — нерешительно продолжила Инеж. — И потом спросил, хочу ли я, чтобы ты меня поцеловал. — Ну? — А если бы я сказала «да»? Глупо, наверное, спрашивать Каза о таком. Инеж слишком поздно уверила себя, что он бы строго зыркнул на неё, отмахнулся, требуя от неё лишь твёрдое «нет», потому что ответа другого он, стремившийся породить в ней ассертивность, ни за что бы не принял. Каз, не долго думая, прочистил горло и заговорил: — Тогда я бы тебя поцеловал. Инеж в замешательстве повернулась к нему. Слова затерялись, и каждый раз, стоило ей разомкнуть губы, оттуда вылетало безмолвие, тонущее в затухающих звуках слабеющего штиля. Наконец-то, совладав с собой, она собралась с мыслями. — А ты бы смог? — задала Инеж сильнее остальных мучивший её вопрос. Не глядя на неё, Каз заломил брови, и можно было подумать, что её сомнения послужили ударом по его самооценке, но нет. Он и сам колебался над ответом, над тем, было бы ему это под силу, или же отторжение взяло бы контроль над ним. — Я бы попытался, — просто ответил Каз. «Я бы попытался». Она встрепенулась юркой птахой, охваченная в даже святым не ведомое чувство, которое либо спасёт её, либо погубит окончательно. Либо же утолит в ней что-то, что зарождалось рядом с ним, что цвело почкой алчущей герани и безропотно тянулось к небу. — Каз, — снова сорвалось его имя в тиши штиля. — Поцелуй меня. И тогда он окинул её удивлённым взором, дал узреть, как вспыхнуло потрясение в недрах его чёрных глаз, словно трещавший в средоточии холода рыжий костёр. Каз замешкался — это мог не заметить кто угодно, но от Инеж того не скрыть. Он нервно побарабанил пальцами по ручке деревянной трости, прежде чем повернуться к ней полностью и протянуть руку, подозвать к себе. — Иди сюда, — шёпотом поманил к себе Каз, и прозвучало это на редкость… трепетно. Так непохоже на него. Когда Инеж шагнула к нему ближе, он схватился за края перчатки зубами и без спешки снял её, освободив левую руку от извечных оков. Частичка его брови тут же очутилась в кармане брюк, а ладонь, оголённая на свет луны кожа в посеревших корках шрамов, неторопливо, робко почти, потянулась к её лицу, припала к щеке, и от неё не укрылась дрожь на кончиках его пальцев, когда он притронулся к ней. Каз подался к ней, наклонился, застыв в каком-то ничтожном миллиметре. Она вспомнила Боссэнлинг, как он так же едва ли не позволил страхам перечеркнуть всё, но после, пойдя против них, осмелел, и этой смелостью он чуть было не пошатнул её и без того хрупкое равновесие. Невероятно, но Инеж только сейчас поняла: точно так же, как она могла уничтожить Каза одним касанием, он мог сокрушить и её одним неправильным действом. «Не дай мне утонуть» — мысленно просила она его. Будто слыша эти мысли, он двинулся, разрывая оставшуюся дистанцию, и поцеловал её, боязливо и неумело. Возможно, поцеловал он кого-то впервые за всю жизнь. Инеж ответила ему не сразу, не зная, как действовать, чтобы не навредить Казу, чтобы он не отдёрнулся от неё с замершим в осунувшемся взгляде ужасом, не припал спиной к борту, вытянув руку и умоляя не подходить к нему ни на шаг ближе. Она почувствовала, как его передёрнуло, как отголоски засевшего в нём непринятия задребезжали в этом затишье, как он боролся с ними, внезапно для неё уверившись и аккуратно оттянув её нижнюю губу. Уверившись до того, что он углубил поцелуй, впился в неё сильнее. Дал Жадности снова одолеть его, а демонам — дёрнуть за невидимый поводок, чтобы напомнить: он не властен над собой. Каз резко отстранился, и Инеж поняла: это было слишком для него. Созерцая неизменную панораму моря, он прижал к устам тыльную сторону ладони, той, которую скрывала перчатка, будто отныне даже прикосновение к самому себе чувствовалось чем-то отталкивающим. — Я… — заговорил Каз невнятно. Он прервался, и только отдёрнув руку продолжил более понятно: — В Бочке я часто видел целующихся людей. Это кажется лёгким, если нет непереносимости прикосновений к чьей-то коже. — Это кажется лёгким, пока не пытаешься сам. Даже если ты тактильный, — в попытке приободрить его непринуждённо ответила Инеж. Но в ней, наперекор спокойствию в голосе, всё подрагивало, и причина заключалась не в том, что её разум заволокли бы воспоминания из публичного дома, где ей приходилось не единожды целовать мужчин любого возраста. Они с Казом только что поцеловались. Неумело, ужасно, но оттого и головокружительно. Быть может, потому, что в том прослеживались обыкновенная невинность и неопытность. Ни грамма страсти. Однако сам факт того, что они поцеловались, — неважно, хорошо или плохо — уже казался чем-то неправдоподобным и не поддающимся вере, как если бы она не присутствовала, не целовала его и даже не была свидетелем, а слушала чьи-то сплетни. Инеж повернулась, посмотрев на люк от трюма, и это действие не осталось незамеченным для Каза. — Ты хочешь спать? — невзначай поинтересовался он. — Нет, — вяло покачала она головой. Каз протянул к ней пятерню, лишенную перчатки, и бережно поправил взъерошенные у лба пряди. Инеж видела: он хотел прикоснуться к ним, хотел провести по чёрному каскаду её волос, но не решился, не после того, как его оторопь только что прервала их поцелуй. — Тогда останься, — и добавил, нерешительно, точно она могла отказаться: — со мной. Он просил её об этом почти год назад на борту «Феролинда», в пору такой же чернильной ночи, но просил её Каз остаться навсегда, быть рядом, отдавать ему себя, но не давать ничего взамен. Эгоистичная просьба, походившая на одностороннее соглашение, но в тот раз Инеж ответила отказом, лишь после, снизойдя, поставив его перед справедливым выбором, зная, что он всё равно не даст ей желаемого, а она не останется с ним. Ни в этой жизни, ни в следующей. Инеж бы и ушла от него, ушла бы из Керчии, оставив все воспоминания о нём тёмным пятном в своей истории, не случись с ними катастрофа на Вельгелюке. Но в этот раз она, более ни от чего не убегавшая, осветлённая надеждой, осталась.ГЛАВА 9. Авантюра Каза.
10 мая 2024 г. в 09:11
Сверху — небо. Снизу — море.
Бескрайняя лазурь, как неотделимое дополнение одно другого.
В лёгкие пробрались, волоча вместе с морским ветром, запахи мокрых камней и водорослей. Свет солнца отразился в игривых брызгах волн подобно мириадам жемчугов, и с бортов парохода, если приглядеться получше, можно разглядеть, как над мутным дном моря плыли, словно вдогонку с «Морской сиренью», косяки летучих рыбок. Одна из них бойко подпрыгнула, как если бы хотела дотянуться до палубы, но секундой позже с бесшумным бульканьем плюхнулась обратно в воду. За ней же, не теряя надежд, вторили её братья и сёстры.
В морской пустоши Инеж чувствовала себя почти как дома, если исключить то, что за штурвалом стояла не она. Она пыталась отвадить себя от гнета отсутствия кинжальной кобуры вокруг пояса, точно без них контролёры стремглав сделали её уязвимой, и сконцентрировала внимание на происходящем вокруг: на палубе как минимум пять русых, тринадцать блондинов и двадцать почти-рыжих людей. Один из пассажиров был инферном, другой потягивал холодный напиток на втором этаже, а третий всё-таки смог пронести на борт наркотики, но оказался найден обкуренным в уборной парохода, и контролёры, не став церемониться с ним, просто вышвырнули его в море (судьба пассажира так и осталась под вопросом), а ещё Инеж увидела в полумиле от «Морской сирени» дельфина с детёнышем.
За спиной раздалась дробь деревянной трости, отстукивающей чекань по поверхности парохода, и скоро к ней, прислонившись к борту, присоединился разглядывающий пейзаж Истиноморя Каз. Он прибыл как раз вовремя, и Инеж уже хотела было спросить что-то, но, запнувшись, лишь плавно провела рукой по воздуху в неоднозначном жесте.
— Как там тебя… — пробормотала она.
На вздохе Каз возвысил глаза к небесам.
— Без обид, но ты плохо управляешься с ролью моей жены, — степенно оповестил он, оперевшись щекой на всё ещё скрытую за перчаткой руку.
— Хорошо, — буднично ответила Инеж, нисколько не обидевшаяся от его прямолинейности. — Тогда буду звать тебя просто «мой дорогой муж». Так вот, мой дорогой муж, у меня к тебе вопрос.
— Да, Дейзи.
— О чём вы там шептались с Лэйкмэйром? — без всякого намёка на подозрение спросила она, припоминая, как Каз отошёл и принялся вести только святым известные беседы с дежурившим на борту контролёром.
— Хотел уточнить, не отклоняемся ли мы от графика. Не очень хочется прибыть в Амрат Ен позже полуночи. Шуханцы и так считают керчийцев нацией непунктуальной и безответственной.
— С каких пор тебя начали волновать стереотипы о керчийцах? — вполне миролюбиво вопросила Инеж.
— Меня волнует только наше с тобой удобство, — с привычной для Грязных Рук строгостью оповестил Каз, выйдя из ипостаси мужа, — и оно не предусматривает, чтобы мы прибывали в столицу так поздно, поэтому…
— П-прошу прощения, гос-с-сподин Боуман.
Они обернулись на зов ломающегося голоса, и первое, что увидели за собой, так это рослого мужчину с копной седых усов. По его костюму и синей фуражке Инеж сразу смекнула, что перед ними стоял сам капитан «Морской сирени», но за ним, потупив взгляд и спрятав руки за спину, почему-то находился ещё и смертельно побледневший Лэйкмэйр. На деле, её смутило не столько нахождение контролёра рядом с ними или его странное состояние, как то, что ремешков со своими кинжалами она на его плече не увидела.
Обхватив трость обеими руками, Каз приосанился, и будь на пароходе хоть кто-то знакомый им, то они немедленно узнали бы в одетом в нелепую одежду филе Грязных Рук.
— Что такое? — требовательно произнёс нахмуривший брови Каз.
— Т-тут такая проблема п-произошла. Мне только что Лэйкмэйр р-рассказал, — капитан громко прокашлялся, постаравшись угомонить тремор в голосе, и заговорил уже более спокойно, хоть в словах его и звучал прежний трепет: — Ваши ножи… они пропали.
Инеж почувствовала, как сердце ухнуло в пятки вместе с услышанным.
Не в силах что-либо произнести, она ошарашенно взглянула на стыдливо опустившего глаза Лэйкмэйра, просто не веря, как можно было настолько безответственно отнестись к чужой вещи.
— Вы… вы… — пыталась она что-то выдать.
Но за неё это сделал Каз:
— Что значит пропали? — с завидным спокойствием выпалил он.
— Они были у меня на плече, весь ремень, — в попытках оправдаться заговорил Лэйкмэйр, и капитан, который явно очевидцем тому не являлся, активно закивал контролёру. — Клянусь вам! Полностью! Все ножи. А потом они просто…
— Меня не волнует, что «они просто»! — гневно рявкнул Каз, неожиданно выйдя из образа невозмутимого собеседника. — Вы потеряли ножи моей жены, а теперь пытаетесь оправдаться?
— С-сэр, прошу, нам очень жаль…
Стенаний капитана Инеж уже не слышала и не слушала.
Её ладони медленно нырнули вниз, к тому месту, где недавно ещё талию ей обвязывал кожаный ремень, увенчанный пятью кинжалами, пятью её святыми, пятью разами, когда Каз даровал то, чем она могла защитить себя от негодяев Кеттердама. Ранее Инеж относилась к ним как к орудиям, как к своим дополнительным рукам, не более, но со временем она начала воспринимать их как неординарные подарки от Каза.
Одна лишь мысль, что теперь они все канули в море по неосторожности Лэйкмэйра, или, того хуже, находились в ручонках какого-нибудь воришки, который с оружием толком обращаться не умел, душила её от несправедливости.
— Зачем вы вообще принесли кинжалы на пароход? — завопил контролёр, когда аргументы в свою защиту подошли к концу.
И тогда Каз вспыхнул.
— Вы теперь оправдания ищете, так? Думаете, как выйти сухими из воды? Я был лучшего мнения о вашей компании, — следом, приподняв трость и не глядя на ошеломленного капитана, он панибратски обхватил её ручкой шею Лэйкмэйра. — Послушай меня, мальчик. Уж не знаю, сколько крюге ты заплатил, чтобы тебя впустили работать контролёром без обучения и сдачи экзамена, но сегодня ты очень сильно расстроил мою жену своей тупоголовостью, а такого я не прощу даже Торговому совету.
— Господин Боуман, — ломано обратился к нему капитан. — Господин Боуман, пожалуйста, это ведь всего лишь ножи.
«Всего лишь ножи?!» — едва ли не крикнула Инеж, не в силах подобрать подходящих слов, чтобы описать, какую цену имели для неё эти «всего лишь ножи».
— Да вы знаете, сколько стоит каждый из них? — прорычал Каз. — Знаете, какой ценой их удалось добыть?!
Инеж встрепенулась от услышанного. Она ни разу не спрашивала, где и как он их находил, полагая, что каждый был куплен в магазине военного и охотничьего снаряжения на вырученные из казны Пера Хаскеля деньги и дохода Клуба Воронов.
«Наверное, они были очень дорогие» — горестно поразмыслила Инеж.
— Она забила до смерти акулу, которая пыталась её съесть, и вырвала клыки этой рыбины, чтобы после отнести их к кузнецу и получить свои кинжалы. Вы хоть представляете себе, как дорого они обошлись нам?
Инеж была рада, что её полный горечи взгляд опустился, потому что если бы капитан с Лэйкмэйром увидели её лицо, то догадались бы, что что-то явно было не так.
«Чего?» — проскочила в ней первая мысль.
— Моя жена востребованный акробат, — всё продолжал Каз тем временем. — Она глотает горящие кинжалы. По-вашему, зачем нам ещё переться чёрт знает куда с ними? А теперь, пожалуйста, пораскиньте мозгами и представьте, что с нами сделают наши шуханские коллеги, увидев, что мы прибыли без главного реквизита. Вы думаете, оправдание вроде «контролёр парохода потерял их» тут поможет? Да помимо того, что вы расстроили мою Дейзи, с нас в Амрат Ене такой штраф возьмут!
— Господин Боуман…
— Да что вы всё заладили «господин Боуман, сэр»! — фыркнул он. — Я такую жалобу напишу на вашу компанию самому Торговому совету, что после этого ни один здравомыслящий керчиец не захочет связываться с «Бирюзовым жемчугом»!
— Сэр, погодите, нет!
Заверещавший капитан внезапно схватил Каза за рукав рубашки и оттянул его так, что случайно открыл вид на голую кожу запястья. Каз же, глухо зашипев от накатившего на него ужаса, стукнул оппонента тростью по тыльной стороне ладони, и Инеж представила, как бы затрещали кости бедолаги, не будь вместо его традиционной клюки эта деревяшка.
— Вот, что, — сглотнув, заговорил капитан, наверняка испугавшийся после угрозы о жалобе, — мы вернём вам всю сумму за билеты на пароход. И… и на обратном пути можете бесплатно поплыть, да! Я сделаю для вас и вашей жены специальный документ, что вы без билета плывёте, подпись свою поставлю, честное слово, только не пишите жалобу!
Безучастный взор Каза пронзал капитана льдом, выворачивал душу наизнанку, и всё в нём то и дело говорило без слов, что на уступки он не пойдёт, как вдруг, выдохнув и выдав усталость, ослабил хватку на ручке трости.
Инеж смотрела то на него, то на капитана с контролёром, ожидая, чем окончится эта игра на публику, пока Каз, обдумав всё, — или сделав вид, что думал — не заговорил:
— Ладно, — отрезал он голосом таким, который так и говорил, что им крупно повезло отделаться деньгами.
— О, господин Боуман, с-спасибо вам большое. Гезеном клянусь, мы вам и вашей жене всё возместим. Искренне извиняемся за такие неудобства. Лэйкмэйр, идиот! Как вернёмся в Керчию, я скажу директору, чтобы подумал о твоём увольнении! — капитан зло зыркнул вслед удалившемуся контролёру, и только он исчез, снова обратился к пассажирам: — Ох, з… знаете, в это… это так тяжело было поверить. Я про историю с акулой. Просто… ну… ваша жена такая малипусенькая и…
Каз оттопырил указательный палец, чем заставил собеседника стремглав замолкнуть.
— Тш-ш-ш, — многозначительно прошипел он. — Никогда, слышите? Никогда не говорите ей про её рост. Я уже сглупил как-то раз, пошутил, и вот, гляньте, калека на всю жизнь.
Капитан приподнял руки в оборонительном жесте и быстро-быстро закивал, после чего, что-то пробормотав, поспешил ретироваться.
Инеж провела его плечистую фигуру хмурым взглядом, пока тот не скрылся из виду и не оставил их наедине. Она подняла глаза на Каза, повернувшегося обратно лицом к морю и выглядевшего так, будто ничего толком и не произошло, и следом, стараясь не спугнуть, осторожно коснулась его локтевого сгиба.
— Дорогой мой муж, — как можно будничнее обратилась к нему Инеж, но сразу, как он обратил на неё внимание, заговорила с ощутимым нажимом: — Где мои кинжалы?
Ничего не говоря, Каз посмотрел сначала на рюкзак, после — на неё.
И, к её неожиданности, довольно усмехнулся, похлопав по одному из отсеков сумки.
— Всегда бей туда, куда филя не смотрит, жёнушка.
Так они и плыли дальше, минуя заросшие зеленью прочные дельты и слыша трель подпрыгивающих недалеко от парохода дельфинов да пролетающих над трубой чаек. Волны, маленькие и большие, бились о твёрдые своды «Морской сирени», разбивались в дождь пенных капель и скрывали за собой таинства непроглядного дна.
Голубизна небесного атласа нерасторопно истлевала на глазах, преображалась, как пестроцветная мозаика, собранная из кусков цветных осколков на стене собора. На самом верху, как в имевшей грань вечности, застыли кляксы граничившего с рыжиной гренадина, напоминавшего цвет спелой хурмы, и под ним, как безбрежный сулийский шёлк, расположилось продолговатое расплавленное золото, укрытое акварельными мазками лимонно-жёлтых облаков. Солнце походило на изморенного долгой тропой путника, медленно погружавшегося в объятия ослепительного горизонта и оставляющего за собой следы своего ухода.
Удобно разместившись на борту, Инеж лицезрела уже ставшие привычными красоты утопающего в огнях заката Истиноморя. Отвлеклась она лишь того ради, что посмотреть на Каза и уложить свою руку на его, скрытую за перчаткой, а после порадоваться, что это прикосновение не заставило его отдёрнуться.
— Тебе бы не помешало употребить хоть один из препаратов. Хотя бы антидепрессант, — радетельно подметила Инеж, проведя по чёрной коже перчаток так же, как если бы прикасалась к его настоящей ладони.
— Возможно, — неохотно согласился Каз, — но вернут мне мои препараты только завтра в полночь. Мне не станет хуже, если я пропущу приём.
— Ты мог украсть и их, — добавила она, понизив голос до шёпота. — Или даже украсть вместо моих кинжалов, чтобы не возникли подозрения, что сразу обе вещи пропали. Медикаменты сейчас нужны тебе больше, чем мне — ножи.
От её невинных слов на Казе зацвёл крохотным ростком намёк на вымученную улыбку.
— Дейзи, — прозвал он её чужим именем, но произнёс его так, что Инеж была не против зваться этой Дейзи ближайшее время… однако мгновением позже тон Каза резко сменился: — Если заставишь меня перейти на сантименты, я скажу контролёрам, что ты торгашка наркотиками, и лично выкину тебя в море.
Инеж возмущенно фыркнула.
— Мог бы просто сказать: «тебе ведь важны эти кинжалы, тебе было морально тяжело, пока они находились в руках этого кретина, вот я и украл их вместо очень нужных мне медикаментов». Святые, как же я рада, что кроме сулийского, равкианского и керчийского знаю ещё и язык Каза Бреккера, иначе я бы никогда не научилась тебя, — Инеж прервалась на глухой зевок, — понимать…
Поле видимости расплылось, походя на яркий сюр, и в этой пелене Инеж не смогла разглядеть приблизившуюся к ней пятерню Каза. Тот, не колеблясь, заправил обтянутым перчаткой пальцем выбившуюся из косы прядь ей за ухо, а затем, цокнув удрученно, качнул головой, будто не роль мужа исполнял, а её отца.
— Кто-то говорил мне о мешках под глазами, а сам выглядит, будто не спал месяцами, — незлобиво выдохнул Каз, невзначай проведя фалангой пальца по её щеке. — Иди в трюм, Инеж. Тебе не помешает поспать. Всё равно скоро ночь.
— А ты? — она резко подняла руку и прижала её ко рту, ощутив, как застыл в груди зачаток будущего зевка.
— Я приду через пару часов, — заверил он её, и только Инеж спрыгнула с борта, добавил: — Займи верхний ярус, если тебе не сложно.
«Зачем?» — чуть было не выпалила она потому, что в пелене сонливости сознание напрочь отказывалось мыслить логично, но она, кивнув в знак согласия, засеменила к ведущему в трюм люку.
Внизу свет пробивался едва ли. Не свети ещё солнце, и помещение заволокло бы тьмой такой, что хоть глаз выколи, а ничего не разглядеть. Где-то уже устроились пассажиры, то дремлющие, то провалившиеся в сон, а где-то постель была лишь неопрятно разобранная, но пустовавшая без людей, и Инеж решила, что, скорее всего, так хотели обозначить, что места кем-то заняты.
Даже в столь затуманенном состоянии она с лёгкостью разглядела, что выглядел трюм в разы беднее, чем вся остальная часть парохода, но это казалось таким мелочным, таким неважным, что Инеж, вскарабкавшись на верхний ярус, мысленно отдала должное удобной постели. Возможно, ей удастся заснуть в ней, ибо она уверена: то вовсе не сон её одолевал. То дрёма, сковывающая глаза, пленившая натренированное тело. Через час, а то и меньше, её настроение благоволит вернуться на палубу, где она продолжит невинные распри с Казом активнее, чем прежде.
Инеж, уверенная в своих догадках, зарылась в одеяло и улыбнулась мысли, что общение с Казом становилось всё легче и непринуждённее.
И с этой утопичной мыслью она провалилась в сон.